Секреты Ватикана

XV. Трибунал веры

Есть один памятник, который символизирует нетленное величие императорского Рима, может быть, даже в большей степени, чем Колизей или Пантеон. Это мавзолей Адриана — более известный как замок Святого Ангела с мостом напротив него (pons Aelius, Элиев мост), тоже посвященным Ангелу: замок и мост связаны друг с другом общей историей и преданиями.

С первых лет II века, когда он был возведен, замок, или Адрианеум (Hadrianeum), много раз менял облик и функциональное назначение, что всегда сопровождалось драматическими эпизодами жизни города. Мало кто помнит, что эта внушительная конструкция была построена в качестве большой гробницы: там на протяжении почти целого столетия хоронили императоров из рода Антонинов; внутри, помимо Адриана и его супруги, упокоились Антонин Пий и Фаустина, вероятно, Марк Аврелий и уж точно Каракалла, убитый в 217 году н. э. командиром преторианской гвардии. Естественно, ключевой персонаж в этих интерьерах — Адриан, великий правитель Рима, чье полное имя содержало предикат Aelius (Элий), намекающий на аполлоническую, солнечную семантику. Этот человек предпочел войне мир и даже умел его поддерживать; он хотел разузнать все о чудесах и диковинах земель, которыми ему довелось править, включая самые отдаленные; он сошел с ума от любви к прекрасному Антиною, из-за смерти которого во время приятного плавания по Нилу он "рыдал, словно какая-то бабенка".

Что же до названия замка Святого Ангела (Кастель Сант-Анджело), то ему мы обязаны легендой: в 590 году на его вершине будто бы появился ангел, как раз тогда, когда многолюдная процессия во главе с папой Григорием Великим шествовала по городским улицам, взывая к Господу об избавлении от ужасающей эпидемии чумы. Видение небесного создания было воспринято как знак того, что молитвы были услышаны.

В память об этом чуде, согласно принесенному обету, сначала построили капеллу, а потом установили статую ангела, неоднократно впоследствии заменявшуюся. Та, что была воздвигнута в 1544 году, ныне выставляется в одном из двориков замка. Она имеет в высоту более трех метров и высечена (согласно данным Раффаэлло да Монтелупо) из цельного куска римской колонны; ажурные крылья из меди с надлежащей резьбой не оказывают особого сопротивления ветру. Два века этот ангел взирал на город сверху, а затем, в 1752 году, был отлит новый, гигантский бронзовый ангел работы фламандца Питера Антона ван Вершаффельта, жестом как бы вкладывающий в ножны меч чумного поветрия; это прославленное произведение искусства выдержало самые разные природные (и не только) катаклизмы. Стоит забраться на верхний ярус замка хотя бы для того, чтобы полюбоваться им вблизи.

У нас нет точных данных о том, как выглядел едва законченный, новехонький мавзолей. Конечно же, в величии своем он соперничал с монументом Августа, построенным более чем за сто лет до того и расположенным неподалеку, если двигаться по прямой, на противоположном берегу Тибра. Тем не менее мы знаем (ибо сохранилась структура), что конструкция базировалась на простых геометрических фигурах: квадратное основание, на котором был установлен огромный цилиндр, возможно, покрытый слоем земли на манер сооружений этрусков[116]. Над цилиндром высилась башня, вероятно, некогда увенчанная квадригой. Круг и квадрат, боги и мир, душа и тело, один и множество — Адриан был интеллектуалом, он желал, чтобы здание не только хранило и берегло прах его самого и членов императорской семьи, но и отражало, передавая из поколения в поколение, его идеалы, его взгляды на жизнь.

Для строительства была выбрана территория "ватиканских полей" (ager vaticanus) на периферии города, то есть равнинный участок, считавшийся народом отдаленным, неосвоенным и диким. То же место, где при Константине возникнет посвященная Святому Петру церковь. Подобная близость навсегда свяжет судьбы этих сооружений — замка и базилики. Когда в 404 году император Гонорий прибыл в Рим, Августин, епископ Гиппонский, написал, что монарх, которому пришлось выбирать, где преклонить колени — в храме Адриана или в соборе, построенном в честь рыбака, — бил себя в грудь и клал земные поклоны там, где было тело Петра, рыбака и апостола… Незадолго до смерти Адриан, обожавший изящную словесность и искусство, сочинил прощальное стихотворение, обретшее особую славу, ибо это был трогательный пример латыни эпохи упадка — нежной, вибрирующей, пропитанной меланхолией и грустью, столь далекой от эпической прозы, мрамора, железа и огня бушующих, неумолимых страстей:

Animula vagula, blandula,
Hospes comesque corporis,
Quae nunc abibis in loca
Pallidula, rigida, nudula,
Nec, ut soles, dabis iocos…

Или же в свободном, но, полагаю, близком к оригиналу переводе: "Маленькая душа моя, потерянная, сладостная, податливая, подруга и гостья тела моего, уходишь нынче ты в пределы мертвых, в места неприветливые и пустые, где уж нет привычных забав…" Далее опять: "Взглянем еще мгновенье на родные берега, на все то, что больше нам навек узреть не суждено…"

Гробница, крепость, тюрьма? За свою двухтысячелетнюю историю замок побывал во всех трех ипостасях, сменяя одну за другой, а то и объединяя их. В 403 году, в эпоху Гонория, он был включен в пояс городских крепостных стен в качестве бастиона, выдвинутого за реку, а вскоре трансформировался в настоящий форт, снабженный круговыми зубчатыми укреплениями, проходами и тайниками. Самые могущественные римские семьи оспаривали друг у друга право владения им, а также другой цилиндрической гробницей — Цецилии Метеллы — на противоположном конце города, у Аппиевой дороги. В кровавые периоды смут и столкновений казалось, что эти грандиозные склепы изначально были созданы давать кров и защиту людям живым, а не давно почившим. Действительно, когда в 1367 году завершились авиньонское пленение и схизма, одним из главных условий возвращения в Рим, поставленных папой Урбаном V, было вручение ему ключей от замка как необходимой гарантии контроля над городом.

Шли годы, и эта обрубленная развалина, в значительной степени лишившаяся орнаментов, мрамора и статуй, стала прибежищем римских понтификов в чрезвычайных обстоятельствах. Тот, кто в наши дни посещает замок, сразу и с точностью распознает уровень, акцентированный карнизом из травертина, где с римскими блоками срастаются, спаиваются более поздние наслоения: снизу — грубые туфовые массы, на них и над ними — упорядоченная структура из кирпича. Именно на этих верхних этажах со временем возникли роскошные апартаменты, к обустройству которых приложили руку многие папы. Однако эта книга — вовсе не путеводитель в традиционном смысле этого слова, поэтому я упомяну только двух героев насыщенной событиями истории: папу Александра VI Борджиа и папу Павла III Фарнезе.

Внимательный посетитель, чуждый рассеянности, замечает присутствие папы Борджиа уже при входе в замок, где прикрепленная над дверью табличка гласит: ALEXANDER VI PONT MAX INSTAURAVIT AN. SAL. MCCCCLXXXXV. 1495 год[117] — это дата, когда были завершены реставрационные работы, инициированные именно папой Александром. Над табличкой установлен его герб, но изрядно поврежденный: французские солдаты в 1798 году сбили с него орнаменты. Вполне вероятно, что речь шла о папской тиаре с ключами и красноречивой эмблеме династии — быке. Уцелел один-единственный из всех гербовых щитов, и теперь его можно увидеть в расположенном чуть выше внутреннем дворике, сбоку от парапета колодца.

Папа Борджиа сосредоточился преимущественно на фортификациях: бастионы, внешнее кольцо укреплений (включая башню на ватиканском берегу, не позволявшую беспрепятственно попадать на мост), реконструкцию и приведение в должный вид Пассетто ди Борго, своеобразного аркадного коридора, предназначенного для быстрого перемещения из апостолических дворцов в замок. Этим проходом воспользовался Климент VII, когда войска императора Карла V предали город огню и мечу в 1527 году. Даже в те дни войны и крови замок продемонстрировал свое главное качество — неприступность.

Еще более значителен след, оставленный в истории замка Павлом III Фарнезе (Farnese), выдающимся понтификом, великим гуманистом, истинным наследником классической эпохи, несмотря на то что папским пурпуром он завладел весьма сомнительным способом. Папа Борджиа произвел его в кардиналы уже в двадцать пять лет, по ходатайству его сестры Джулии Фарнезе, ставшей в пятнадцать лет любовницей понтифика. Римский плебс, по традиции дерзкий и непристойный до похабства, издевательски присвоил ему кличку "кардинала Fregnese"[118], то есть новоиспеченного между женских ног кардинала.

Павел III взошел на трон в 1534 году, через несколько лет после начала лютеранской Реформации в Центральной и Северной Европе и "разорения" Рима ландскнехтами, на гребне уже другой серьезной схизмы — отпавшей от Рима согласно декрету Генриха VIII англиканской церкви. Новый понтифик всерьез намеревался восстановить утраченный религиозный и державный авторитет церкви. Он одобрил создание иезуитского ордена, "перезапустил" деятельность римской инквизиции и выступил ярым сторонником созыва Тридентского собора, с помощью которого церковь хотела стимулировать свое моральное возрождение в противовес надвигавшейся Реформации, тем самым укрепив легитимность универсального католического порядка.

Что же до замка, то папа Фарнезе заказал для него изумительные фрески, посредством которых желал представить себя новым императором, реинкарнацией самого Адриана, человеком, воспринявшим наследие цивилизации, умевшей властвовать над миром не только мощью оружия, но и мудрой логикой своих законов. Павел в определенной степени сделал собственным девизом проникновенные строки из "Энеиды" (VI, 852–853): "Римлянин! Ты научись народами править державно — в этом искусство твое! — налагать условия мира, милость покорным являть и смирять войною надменных!"[119]

Фрески, украшающие зал библиотеки, — там изображены вехи основания Рима, — воспроизводят культурную и политическую программу папы Фарнезе, кульминация которой ощущается в зале Паолина: в великолепии алебастра, лепнины, мрамора, перспективных иллюзий папа во славе своей становится связующим элементом между языческой классикой и католической современностью, между Римской империей и учением церкви. Надпись, лентой струящаяся у потолка, со всей очевидностью подтверждает его намерение: "Павел III, верховный понтифик, превратил гробницу божественного Адриана в священное обиталище".

Античные стены крепости хранят и многие другие сокровища, среди которых восхитительная печурка Климента VII, таинственный зал казны с огромным ларцом, погребальная ниша, куда был помещен прах Адриана, изысканная лоджия Юлия II, обращенная к мосту, безупречных очертаний и задумки спиралевидный лестничный пролет, позволявший кавалькадам добираться почти до самых верхних уровней… Но нельзя обойти молчанием еще одну функцию замка, поскольку даже пышность покоев не заставит забыть, что часто он становился местом заключения, жестоких пыток и мучений, будучи одной из тюрем трибунала святой инквизиции.

В зале Юстиции был оглашен смертный приговор, по которому юная Беатриче Ченчи была отправлена на эшафот. Во дворике расстрелов еще в XIX столетии казнили молодых патриотов, мечтавших об объединенной Италии и конце светского господства пап. Не случайно Джакомо Пуччини именно в это место перенес финальные сцены своей оперы "Тоска". Колокол на самой высокой башне, слева от ангела, назывался "колоколом осужденных", так как его удары возвещали неминуемость расплаты за грехи. В определенные периоды замок Святого Ангела выполнял исключительно эту функцию: был мрачным казематом, гигантские и зловещие своды которого вдохновили Пиранези на "тюремные фантазии".