Повесть о старых женщинах

IV

Всего через три дня Шираку удивительно посчастливилось — он нашел другое место, притом в «Журналь де Деба»{86}. Место это устроили ему пруссаки. Второй по известности croniqueur[44] своего времени, прославленный Пайенвиль, простудился и умер от воспаления легких. Снова похолодало, в Обервилье{87} солдаты замерзали до смерти. Место Пайенвиля занял другой человек, а его должность была предложена Шираку. С нескрываемой гордостью он сообщил Софье о своей удаче.

— Ах уж эта ваша улыбка! — раздраженно сказала она. — Никто не может вам отказать!

Софья вела себя так, словно Ширак ей отвратителен. Она помыкала им. Однако перед соседями по квартире Ширак — ныне член редакции «Журналь де Деба» — с комическим простодушием напускал на себя важность. В тот же день Карлье сообщил Софье, что съезжает. Карлье был сравнительно богат, но привычки, которые позволили ему добиться независимого положения в ненадежном журналистском деле, теперь, когда он ничего не зарабатывал, не давали ему тратить ни на грош больше, чем было абсолютно необходимо. Он решил объединить усилия со своей овдовевшей сестрой, которая умела экономить, как это умеют только во Франции, и питалась одной загодя запасенной картошкой и вином.

— Ну вот! — сказала Софья Шираку. — Из-за вас я потеряла жильца.

И наполовину в шутку, наполовину всерьез Софья утверждала, что Карлье отказался от комнаты потому, что не смог вынести детского тщеславия Ширака. В квартире то и дело звучали саркастические замечания.

Утром накануне Рождества Ширак встал поздно — в этот день газеты не выходили. Париж находился в каком-то оцепенении. Около одиннадцати Ширак подошел к дверям кухни.

— Мне нужно с вами поговорить, — сказал он, и тон его произвел впечатление на Софью.

— Заходите, — ответила она.

Ширак вошел в кухню и с таинственным видом закрыл дверь.

— Мы должны отпраздновать Рождество, — сказал он. — Вдвоем.

— Отпраздновать? — повторила Софья. — Что за мысль! Как я могу бросить хозяйство?

Она отказалась бы сразу, а не стала бы говорить о возможных препятствиях, если бы предложение Ширака не достигло самой глубины ее сердца и не пробудило бы желаний и воспоминаний, на которых густым слоем лежала пыль времени.

— Пустое! — пылко отозвался Ширак. — Ведь сегодня Рождество, а мне нужно с вами поговорить. Здесь поговорить негде. Я с вами по-настоящему не разговаривал со времени вашей болезни. Мы пойдем обедать в ресторан.

Софья засмеялась:

— А где же пообедают мои жильцы?

— Вы подадите им обед чуть раньше. После этого мы сразу выйдем и вернемся так, чтобы вы успели приготовить ужин. Все очень просто.

Софья покачала головой.

— Вы с ума сошли, — раздраженно сказала она.

— Мне необходимо сделать вам одно предложение, — хмуро продолжал Ширак. — Понимаете? — Я хочу, чтобы вы со мной сегодня пообедали. Я требую этого, и не смейте отказываться.

Он стоял вплотную к Софье посреди маленькой кухоньки и говорил страстно, с вызовом, в точности как она сама, когда упрашивала его остаться на некоторое время в квартире, не внося платы.

— Вы грубиян, — отмахнулась Софья.

— Мне все равно, грубиян я или нет, — не уступал Ширак. — Вы отобедаете со мной. Я настаиваю.

— Что же я надену? — возразила Софья.

— Меня это не касается. Одевайтесь как хотите.

Более странное приглашение на рождественский обед трудно было себе вообразить.

В четверть первого, тепло одевшись, Софья и Ширак вышли бок о бок на мрачную улицу. Свинцовое небо сулило снегопад. В морозном воздухе висела сырость. На треугольном пятачке у входа на рю Клозель не было ни одного фиакра. На рю Нотр-Дам-де-Лорет тащился по крутому скользкому подъему пустой омнибус — лошади оступались и плелись дальше в ответ на свист кнута, разносившийся по улицам, как по подземелью. Дальше, на рю Фонтен, в витрине одного из немногих открытых магазинов висело объявление: «Богатый выбор сыров. Лучший подарок к Новому году». Ширак и Софья рассмеялись.

— В прошлом году в это время, — заговорил Ширак, — я думал об одном — о маскараде в Опере. После маскарада я не мог заснуть. А в этом году даже церкви закрыты. А вы что тогда делали?

Софья сжала губы.

— Не спрашивайте об этом, — сказала она.

Дальше они пошли молча.

— Нам здесь грустно, — проговорил Ширак. — Но ведь и пруссакам в траншеях невесело! Они тоскуют по родным, по рождественским елкам. Так что будем смеяться!

Оживления на Плас Бланш и на бульваре Клиши было ничуть не больше, чем на узких улочках. Нигде не было никаких признаков жизни, молчало все, даже пушки. Никто ничего не знал; под Рождество город впал в мрачное, безысходное оцепенение. Держа Софью под руку, Ширак пересек Плас Бланш и, пройдя немного по рю Лепик, остановился перед маленьким ресторанчиком, известным среди посвященных под названием «Малыш Луи». Они вошли, опустились по двум ступеням, которые вели в тесный и мрачноватый, но колоритный зал.

Софья убедилась, что их ждут. Должно быть, Ширак уже заходил сюда утром. Несколько неубранных столов свидетельствовали о том, что люди уже пообедали и ушли, но в углу стоял столик для двоих, только что накрытый в лучшем стиле ресторанов этого рода, иными словами, на нем лежала красная скатерть в белую клетку, а две тарелки толстого фаянса, по бокам которых помещались солидные стальные ножи и вилки, были накрыты сложенными салфетками того же цвета и почти того же размера, что и скатерть; кроме того, на столе были расположены мельничка, в которой вращением ручки перемалывалась крупная соль, перечница, подставки для ножей и два обычных высоких стакана. Что отличало этот стол от прочих, так это бутылка шампанского и пара бокалов. Шампанское относилось к тем немногочисленным товарам, которые не вздорожали во время осады.

Толстый, неряшливый хозяин с такой же женой, которые не похудели даже в осаду, сидели в уголке и ели. Хозяин поднялся на ноги. Он был в белом облачении шеф-повара, с непременным колпаком на голове; правда, фартук у него был весь в пятнах. Все в зале было неприбрано, неаккуратно и довольно грязно, кроме того столика, на котором ждало шампанское. И все же в ресторане было что-то милое, успокаивающее. Хозяин встретил их как дорогих гостей. На его жирной физиономии, как и на бледном, утомленном, но доброжелательном лице его супруги была написана порядочность. Ширак поклонился хозяйке.

— Вы видите, — сказала хозяйка, оставаясь за своим столом и указывая на косточку на тарелке. — Это наша Дианка!

— О бедное животное! — сочувственно воскликнул Ширак.

— Что поделаешь! — сказала хозяйка. — Кормить ее нам было не по карману. А ведь она была такая mignonne[45]. Жалко было смотреть, до чего она отощала.

— Я уже говорил жене, — промолвил хозяин, — что нашей Дианке эта косточка пришлась бы по вкусу!

И он разразился смехом.

Софья и хозяйка обменялись печальной улыбкой в ответ на эту шутку, которая, очевидно, казалась хозяину свежей и оригинальной, хотя прозвучала, вероятно, уже в тысячный раз с начала осады.

— Ну-с, — доверительно обратился хозяин к Шираку. — Для вас я приберег кое-что отменное — половину утки, — и он добавил, понизив голос: — Вам это обойдется недорого.

В этом ресторане никогда не стремились получить большую прибыль. Сюда ходили постоянные посетители, которые знали цену своим скромным сбережениям и умели дорожить добросовестной и изысканной кухней. Хозяин выполнял обязанности шеф-повара, и все, даже его супруга, называли его шефом.

— Где вы достали утку? — спросил Ширак.

— А! — таинственно произнес хозяин. — Есть у меня друг, он жил в Вильнев Сен-Жорж… а теперь, понимаете ли, беженец. Короче…

И хозяин взмахнул жирными ручками, показывая, что Шираку не следует допытываться подробностей.

— Ну и ну! — сказал Ширак. — Да ведь это просто роскошь!

— Действительно, роскошь! — подтвердила хозяйка.

— Просто очаровательно, — вежливо пробормотала Софья.

— Затем — салатик, — сказал хозяин.

— Но этому… этому невозможно поверить! — удивился Ширак.

Хозяин подмигнул ему. Дело в том, что торговля свежими овощами в самом сердце осажденного города пользовалась дурной славой.

— А затем — кусочек сыру! — сказала Софья, слегка подражая тону хозяина, и достала из-под плаща маленький круглый сверток.

В нем лежал сыр бри, находившийся в очень хорошей сохранности. Он стоил не меньше пятидесяти франков, а Софья заплатила за него когда-то два франка. Хозяин и хозяйка оба взирали на это бесценное чудо. Софья взяла нож и отрезала для них ломтик.

— Мадам очень добра! — сказала хозяйка, смущенная таким достоинством и щедростью, и унесла дар к своему столу, как фокстерьер, спешащий уединиться с лакомым кусочком.

Хозяин так и сиял. Ширак был очень доволен. Казалось, что в интимной и уютной атмосфере ресторанчика забывается и слабеет тяжелое оцепенение и уныние города.

Потом хозяин принес согретый кирпич, чтобы подложить его под ноги мадам. Это скорее было вызвано благодарностью за ломтик сыра, чем необходимостью, так как в ресторане было очень тепло: кухонька выходила прямо в зал, и дверь была открыта, вентиляции в ресторане не было.

— Мой друг, — горделиво сообщил как последнюю новость хозяин, подавая какой-то неописуемый суп, — мясник из предместья Сент-Оноре. Он за двадцать семь тысяч франков купил в зоологическом саду трех слонов.

Брови гостей от удивления поднялись. Хозяин открыл шампанское.

Выпив первый глоток (Софья уже давно не испытывала юношеского отвращения к вину), она посмотрела на свое отражение в зеркале, наклонно повешенном довольно высоко на противоположной стене. Вот уже несколько месяцев, как она не наряжалась. Против ожидания, Софья увидела элегантную женщину с бледным красивым лицом, и ей это было приятно. А мгновенно подействовавшее шампанское оживило в ее душе забытые мысли о том, что жизнь прекрасна, и напомнило ей о радостях, которых ей так давно не хватало.