Повесть о старых женщинах

III

Отдых на острове Мэн, естественно, был для нее совершенно испорчен. Она с трудом передвигалась из-за ощущения, что носит в груди кусок свинца. Это ощущение не покидало ее даже в самые солнечные дни. Кроме того, она страдала от чрезмерной тучности. В иных обстоятельствах они могли бы пробыть там больше месяца. Ученик по контракту не связан по рукам и ногам, как обычный ученик. Кроме того, при желании контракт можно расторгнуть. Но Констанции вовсе не хотелось здесь оставаться. Ей надлежало подготовиться к отъезду Сирила. Ей надлежало сложить хворост для своего мученического костра.

В этих приготовлениях она проявила такую глупость, такое отсутствие дара предвидения, о каких может лишь мечтать, как о поводе для мягкой иронии, даже идеальный сын. Ее забота о пустых мелочах соответствовала лучшим традициям преданнейшего материнства. Однако небрежные, насмешливые высказывания Сирила не оказывали на нее действия, кроме одного случая, когда она разгневалась, что очень его испугало; он вполне справедливо и проницательно отнес этот беспримерный взрыв гнева на счет ее издерганных нервов и простил ее. К счастью, трудности подготовки переезда Сирила в Лондон несколько смягчались тем, что юный Пил-Суиннертон досконально знал столицу, имел брата в Челси{55}, обладал сведениями, где можно снять приличную квартиру, то есть мог заменить путеводитель по городу, да к тому еще собирался провести в Лондоне часть осени. Если бы не это, вся подготовка, которую мать сопровождала бы рыданиями и истериками, оказалась бы для Сирила несколько утомительной. До отъезда оставалась ровно неделя. Констанция стойко изображала радость в связи с этой перспективой. Она сказала:

— А что, если я поеду с тобой?

Он улыбнулся, посчитав эту шутку довольно сносной. Тогда и она улыбнулась, как бы соглашаясь, что шутка не плоха.

В течение последней недели он продолжал посещать своего портного. Многие молодые люди заказали бы себе новое платье не до отъезда в Лондон, а по прибытии туда, но Сирил доверял только своему портному.

В день отъезда все домочадцы находились в состоянии крайнего возбуждения. Ему предстояло уехать рано. Он и слышать не хотел о плане матери проводить его до Найпа, где окружная дорога соединялась с главным железнодорожным путем. Она получила разрешение сопровождать его не дальше местного вокзала. Она было взбунтовалась, но он лишь намеком выказал жестокость своей натуры, и она немедленно покорилась. Во время завтрака она не плакала, но выражение ее лица заставило его высказаться.

— Послушайте, матушка! Не забывайте, что на Рождество я вернусь. Остается всего три месяца. — И он закурил.

Она промолчала.

Эми тащила кожаный саквояж вниз по винтовой лестнице. Сундук уже стоял около двери на смятом ковре и сдвинутой циновке.

— Ты не забыла положить головную щетку, Эми?

— Н… н… нет, мастер Сирил, — прорыдала она.

— Эми! — резко заметила ей Констанция, когда Сирил побежал наверх. — Неужели вы не можете сдержаться?

Эми едва слышно извинилась. Хотя к ней относились, как к члену семьи, ей не следовало ни на минуту забывать, что она прислуга. Какое право она имела плакать над вещами Сирила? Именно этот вопрос прозвучал в замечании Констанции.

Прикатил кеб. Сирил с подчеркнутой беспечностью сбежал с лестницы и с такой же подчеркнутой беспечностью пошутил с кучером.

— Ну, мама! — крикнул он, когда погрузили его багаж. — Уж не хотите ли вы, чтобы я опоздал на поезд? — Однако он знал, что времени у него еще много. Просто таков был стиль его шуток.

— Нет, нет, не нужно меня торопить! — сказала она, поправляя шляпку. — Эми, как только мы уйдем, можете убрать со стола.

Она тяжело взобралась в кеб.

— Вот так! Ломайте, ломайте пружины! — поддразнивал ее сын.

Лошадь сильно хлестнули кнутом, чтобы напомнить ей, как серьезна жизнь. Было прекрасное, свежее осеннее утро, и кучеру очень хотелось передать бьющую в нем энергию кому-нибудь или чему-нибудь. Они пустились в путь, а Эми, стоя у двери, глядела им вслед. Все было так замечательно предусмотрено, что они прибыли на станцию за двадцать минут до отхода поезда.

— Не огорчайтесь! — насмешливо успокаивал мать Сирил. — Лучше приехать на двадцать минут раньше, чем опоздать на одну минуту, не правда ли?

Его приподнятое настроение требовало выхода.

Минуты утекали, и синевато-серую пустынную платформу заполнили люди, которые за всю жизнь привыкли к этому поезду и к окружной железной дороге и изучили все их капризы.

Послышался свисток поезда, отправлявшегося от Тернхилла. Сирил обменялся последними словами с носильщиком, который занимался его багажом. Он выглядел великолепно, и в кармане у него лежало двадцать фунтов. Когда он вернулся к Констанции, она шмыгала носом, и он заметил сквозь вуаль, что глаза у нее покраснели. Она же сквозь вуаль ничего не видела. Подошел поезд и с грохотом остановился. Констанция подняла вуаль и поцеловала его, вложив в этот поцелуй всю свою душу. Он ощутил аромат ее крепа. На мгновение он почувствовал себя очень близким ей, ему показалось, что он глубоко проник в ее тайны, что он задыхается от сильного душевного волнения, вызванного этим крепом. У него закружилась голова.

— Пожалуйста, сэр! Второе купе для курящих! — позвал его носильщик.

Постоянные пассажиры вошли в поезд с обычным отвращением.

— Я напишу вам, как только приеду! — крикнул Сирил, движимый добрыми побуждениями. Лучших слов нельзя было найти.

С каким изяществом он приподнял шляпу!

Мягкий толчок, облако пара, и она осталась на опустевшей платформе в обществе молочных бидонов, двух носильщиков и крикливого мальчишки из фирмы Смита!

Она с трудом, медленно побрела домой. Кусок свинца давил на сердце еще сильнее. И горожане видели, как бредет домой самая гордая мать.

«В конце концов, — сердито и раздраженно спорила она сама с собой, — разве ты могла надеяться, что мальчик поступит по-другому? Он серьезно учился, добился блестящих успехов, не мог же он оставаться привязанным к твоей юбке? Такая мысль просто нелепа. Как будто он какой-нибудь бездельник или плохой сын. Ни у одной матери не может быть лучшего сына. Хорошенькое дело, чтобы он всю жизнь просидел в Берсли только потому, что ты не хочешь оставаться в одиночестве!»

К сожалению, спорить с собственной душой то же самое, что спорить с ослом. Ее душа продолжала монотонно нашептывать: «Я старая одинокая женщина. Мне больше не для чего жить, и я никому не нужна. Когда-то я была молодой и гордой. И вот, к чему я пришла. Это — конец!»

К ее возвращению домой Эми еще не убрала со стола после завтрака, ковер оставался смятым, а циновка — сдвинутой с места. В состоянии безысходного отчаяния после мучительного кризиса она поднялась наверх, вошла в его разоренную комнату и увидела перевернутую вверх дном постель, на которой он недавно спал.

Софья

Глава I. Побег