Без названия

VI.

Вчерне приисковыя постройки были кончены к началу августа, настолько кончены, что можно было переехать и жить по-походному. Как по сказочному веленью, вырос целый городок. На первом плане вытянулось длинное деревянное здание приисковой конторы. Одна часть была отведена собственно под контору, а другая была разбита на отдельныя комнаты, соединенныя общим коридором. У каждаго была своя комната и, кроме того, общая зала, столовая и запасная комната для приезжих. Собственно, Окоемов предпочитал отдельные флигельки, что было удобнее во многих отношениях, начиная с опасности от пожара, но пока пришлось ограничиться общей казармой, потому что время было дорого. Рядом шла кухня, помещение для прислуги, баня, амбары, конюшни, навесы, сеновалы -- одним словом, целый деревянный городок. Казарма для рабочих заканчивала эти постройки. Недавняя полянка превратилась в громадный двор. Переезд на новоселье составлял настоящее торжество. Особенно рады были женщины, что наконец могли иметь свой угол, чувствовать себя дома и никого не стеснять. Из посторонних на этом торжестве присутствовал один о. Аркадий. За своим собственным первым обедом все чувствовали себя необыкновенно хорошо, а Сережа сказал приличный случаю сказ. -- Господа, мы собрались здесь своей маленькой семьей и празднуем начало новой жизни, а всякое начало велико уже само по себе. Пройдет много лет, мы будем постепенно умирать, уступая место новому поколению, но последний, оставшийся в живых, не забудет этого знаменательнаго дня и поднимет бокал за всех нас... Умирают отдельныя личности, а хорошее дело никогда. -- Сережа, не вдавайся в большое красноречие...-- шепнул оратору Окоемов.-- Гусей по осени считают. О. Аркадий попросил слова и заявил с своей стороны: -- Дело в следующем, господа... Есть евангельская притча о работниках, вышедших на работу в разные часы дня. Притча заканчивается поучительными словами, что рабочие, вышедшие и в "девятом часу", получили ту же плату. Вы и пришли в этом девятом часу, и я от души желаю, чтобы на вашем примере еще лишний раз оправдалось заключение евангельской притчи. -- Не дурно...-- ворчал Сережа.-- Именно, в девятом... Другие стеснялись говорить, и Окоемову пришлось обяснить то, что занимало всех. -- Господа, я уже достаточно подробно обяснил вам раньше весь план нашего предприятия, так что считал излишним его повторять. Я поклонник силы, личной энергии, предприимчивости, неустаннаго труда... Все это прекрасно, и без этого ничего не может быть. Открывать новые пути промышленности, давать работу и хлеб тысячам рабочих рук, наконец чувствовать себя не лишним человеком -- все это хорошо, но отец Аркадий указал на то, что вышедшие на работу в девятом часу вышли не за одной только заработной платой. Я раньше намеренно ничего не говорил об этом, потому что в нашей среде слишком легко циркулируют хорошия слова и, как мне кажется, большинство совершенно удовлетворяется только этими хорошими словами... Я стою за живое дело, за работу, которая одухотворена определенными идеями, а иначе не стоит жить. Впрочем, я плохой оратор, и каждое дело должно показать само, чего оно стоит... Утлых не умел говорить и только про себя ухмылялся. Он выпил пять рюмок водки и заметно размяк. Из всей компании он уважал только одного Окоемова, а всех остальных не ставил ни в грош, особенно женщин. Бабье дело у себя дома, а тут наехали какия-то "фри" и только будут мешать. Хитрый сибиряк только щурил глаза. Посмотрим, дескать, что изо всей этой музыки выйдет... Темным пятном всего праздника было то, что пришлось "выставить" ведро водки рабочим, как ни сопротивлялся этому Окоемов. Он предлагал вместо водки выдать деньги, но никто об этом и слышать ничего не хотел. -- Уж такой порядок, Василий Тимофеич,-- настаивал Утлых, встряхивая головой.-- Что им деньги... -- Да ведь это же безобразие, Илья Ѳедорыч, и меня огорчает, что именно вы настаиваете на водке... -- Какой же праздник без водки?-- удивлялся Утлых, в свою очередь. Скрепя сердце, Окоемову пришлось согласиться. Начало получалось грустное. Сейчас рабочие делились на три разряда: плотники и каменщики, потом специально промысловые рабочие и наконец вспомогательные рабочие, подвозившие бревна, камень, песок, глину, известь. Вспомогательныя работы велись главным образом краснокустскими мужиками, плотники и каменщики были из Вятской губернии, а промысловый народ набрался с бору да с сосенки. Этот последний разряд был особенно интересен. Окоемову эти промысловые напомнили бурлаков. Все это был народ, отбившийся от своего дома и погибавший в скитаниях по промыслам,-- настоящий бродячий пролетариат. Впрочем, это явление повторяется везде -- и в Калифорнии, и в Южной Африке, и в Австралии. Уральский промысловый рабочий был не хуже и не лучше других. Вот свое дело они знали отлично, и Окоемов часто любовался их умелой дружной работой. К этим разновидностям прибавилась еще четвертая группа, самая странная из всех -- приехали человек десять башкир и приняли в празднике самое деятельное участие, точно они Бог весть какую работу сделали. -- За что же мы их будем угощать?-- возразил Окоемов.-- Ведь ни одного башкирца на работе не было... -- Ничего, пусть их поедят,-- успокаивал Утлых.-- Вон тот кривой башкир за пятьдесят верст приехал, чтобы пообедать... Знаете русскую поговорку: брось хлеб назад, а он впереди окажется. Придется и с ними дело иметь. -- Я не желаю прикармливать их, чтобы потом обмануть чем-нибудь... Если что будет нужно, я заплачу деньги, как всем другим. -- Деньги деньгами, Василий Тимофеич, а честь честью... Вон у нас десять лошадей, украдут живо, и к ним же придется итти выкупать. Да мало ли что случиться может. Эти башкирники тем и живут, что ждут, где бы поесть на даровщинку. Окоемову ничего не оставалось, как только пожать плечами. Хорошо, что башкиры, по крайней мере, водки не пили. С другой стороны, было скверно то, что они будут приезжать потом и высматривать даровые куски. Всего удивительнее было то, что в числе этих непрошенных гостей оказался один влиятельный башкирский старшина, слывший на сто верст кругом за перваго богача. Это дитя природы сначала угощалось с рабочими, а потом заявилось в контору. -- Здырастуй...-- коротко рекомендовался он, протягивая руку Оисоемову.-- Хорошо живешь?.. -- Спасибо... На Окоемова произвело неприятное впечатление это степное нахальство, и он не знал, что ему говорить. Выручил Утлых, который мог обясняться по-башкирски. -- Он предлагает землю в аренду,-- обяснил Утлых.-- Только с этими господами нужно быть очень осторожными... Они обыкновенно сдают одну и ту же землю за-раз нескольким арендаторам. Старик обиделся. Зачем он будет обманывать, когда у него все есть? Одной земли больше ста десятин, табун лошадей, три работника и т. д. Этот богач однако кончил тем, что при прощаньи отвел Окоемова в сторону и проговорил шопотом: -- Прощай... Дай мне чаю на заварку. Бульна у тебя чай хорош... Эта наивность разсмешила Окоемова до слез. Старшина смотрел на него и тоже смеялся каким-то детским смехом. Возмущена была одна Калерия Михайловна, которая уже вступила в управление хозяйством и высчитывала каждую копейку. -- Это какое-то вымогательство, Василий Тимофеич... -- Пожалуйста, дайте ему фунт... -- Ни за что!.. Калерия Михайловна завернула сама в бумажку чай и молча подала вымогателю. Башкир только улыбнулся и спрятал подачку в глубине своей пазухи. На празднике присутствовала Настасья Яковлевна и все время оставалась молчаливой наблюдательницей. Она не отходила от княжны и, кажется, заразилась от нея глухой ненавистью к Сереже. По крайней мере, Сережа это чувствовал и старался не встречаться с этими суровыми девицами. Когда праздник закоичился, Окоемов подсел к Настасье Яковлевне и заговорил: -- Мне интересно знать, Настасья Яковлевна, какое впечатление вы вынесли из всего, что видели? -- Я не умею хорошенько обяснить вам всего, Василий Тимофеич, потому что многаго не понимаю... Мне кажется, что все, что делается кругом меня, какой-то сон. -- И мне уже то же кажется,-- ответила княжна, присутствовавшая при этом разговоре.-- Я тоже не понимаю... -- Вы просто соскучились о своей Москве, Варвара Петровна... Княжна вдруг заплакала. Окоемов угадал... Она, действительно, ужасно скучала, и ей даже казалось, что она непременно умрет в этой проклятой степи. Самый праздник говорил ей то, что она здесь лишняя и никому ненужная. У всех есть какое-нибудь дело, а она должна есть чужой хлеб даром, как вот этот башкир, который выпросил сейчас заварку чаю. -- Я уже ненавижу сама себя,-- повторяла княжна, всхлипывая по-детски. -- Пустяки, дорогая Варвара Петровна... Именно вы-то и нужны здесь, нужны, может-быть, больше других. Вон послушайте, что разсказывает отец Аркадий про башкир, как они вымирают целыми деревнями. Дети до четырнадцати лет даже зимой ходят голыми, как девочки, так и мальчики, мужчины уезжают и уходят, куда глаза глядят, а дома остаются только дряхлые старики, старухи, женщины и дети. Ведь это ужасно, когда на глазах вымирает целое племя... Наконец, по крови вы не чужая им, Варвара Петровна. -- Что же я могу сделать для них?-- безпомощно спрашивала княжна. -- Сделать можно многое, было бы только желание... Вот займитесь этим и, право, стоит похлопотать. Кстати, и Настасья Яковлевна вам может помочь... -- А если я их боюсь, вот этих башкир?-- заявляла княжна.-- Они такие страшные. Потом... Потом мы собрались с Настасьей Яковлевной ехать в Москву. -- Вот тебе раз!-- изумился Окоемов.-- Этого еще недоставало... Это какой-то бунт. Потом, какой вы пример покажете другим?.. -- Это я виновата,-- обяснила Настасья Яковлевна.-- Мне, действительно, нужно уехать в Москву... Дело в том, что я теперь одумалась и нахожу неудобным продолжать свое укрывательство. Я бежала от дяди сгоряча, в минуту отчаяния... А нужно увидеть родных и обяснить все начистоту. Дурного я ничего не сделала и могу располагать собой по усмотрению... -- Вас я, конечно, не могу удерживать,-- согласился Окоемов.-- И, по-моему, вы совершенно правы... -- А как же я отпущу ее одну?-- вступилась княжна.-- Бог знает, что может быть с ней... Она так неопытна, а все родные просто ужасные люди. Нет, я не могу ее отпустить одну... Ее схватят и увезут куда-нибудь в скиты. Я уже не согласна... Она такая славная. Эта наивная похвала заставила Настасью Яковлевну даже покраснеть, и она молча поцеловала княжну. -- Когда же вы думаете ехать?-- спрашивал Окоемов. Этот вопрос не был еще решен, и девушки вопросительно посмотрели друг на друга. -- Дело вот в чем...-- заговорил Окоемов.-- Раньше августа я вам не советую уезжать,-- я могу только советовать. Устраивая все, я совершенно упустил из виду очень важную вещь... Догадайтесь, какую? Княжна не знала, а Настасья Яковлевна ответила за нее: -- Нет больницы... -- Вот именно!.. И как это случилось, сам не понимаю, тем более, что и по закону я обязан иметь небольшую больничку, хотя этот закон в большинстве случаев и не исполняется... Так вот вы, Варвара Петровна, мне и нужны для устройства больницы. Это будет входить в круг ваших обязанностей, как главнаго инспектора по медицинской части. И потом, это совсем не страшное занятие... -- А фельдшер? -- Фельдшер будет помогать вам. Вы должны сездить в земскому доктору и посоветоваться предварительно с ним. У них есть специальные планы я сметы таких больничек...