Без названия

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

Мы опять в окоемовском доме в Сивцевом-Вражке. В пяти маленьких комнатках оставалось все попрежнему, как было и десять лет назад. Та же старушка Марфа Семеновна неслышными шагами переходила из комнаты в комнату, точно тень, оберегавшая свое родовое гнездо. Старушка осталась такой же, точно в течение этого времени не успела ни разу снять даже очков, и так же повторяла свою безконечную старушечью работу. Где-то там происходили мировыя события, где-то люди волновались, делали великия открытия, убивали друг друга, а здесь жизнь катилась тихим ручейком. По вечерам в комнатке старушки происходило одно и то же: приходил старый жирный кот и укладывался на свою подушку, потом приходила седая старуха-нянька и подсаживалась к столу на низенькую скамейку. Эта няня была из крепостных, и Марфа Семеновна вот уже тридцать лет как собиралась ей отказать и отказывала не один раз. -- Куда же я пойду?-- удивлялась няня,-- Да и не вы меня нанимали, а покойный барин... да. И правов у вас нет, чтоб отказывать мне. Да и как я вас оставлю при ваших летах? -- Пожалуйста, оставь мои лета. Тебя это не касается, Агаша... Сама не молоденькая... -- А мне это даже все равно, ведь я не барыня... -- Молчи, пожалуйста... -- Барыни свои-то года считают, а нашему брату, простому человеку, это даже все равно... Эти легкия пререкания сменялись сейчас же тихой беседой на безконечную тему о невозвратном былом, точно обе старушки уходили в свое прошлое и делались опять молодыми. Маленькая комната наполнялась этими воспоминаниями. Выступали из мрака забвения знакомыя лица и еще раз оживали в этих тихих старушечьих разговорах. Да, они давно лежали уже в могилах, о них давно уже все забыли, молодыя поколения были поглощены своими молодыми делами, и только две старушки поднимали эти старыя тени. -- Куда лучше было прежде-то, барыня,-- уверяла няня.-- И народ совсем другой был... Взять хоть нашего Василия Тимофеича, с какими людьми он знакомство ведет: купцы, писаря, строкулисты... Покойник-тятенька в переднюю бы не пустил их, а Василии Тимофеич еще разговоры разговаривает. -- Дела у него, няня... -- С благородными дела-то и вел бы... -- Какое уж нынче благородство. Вася-то уродился особенный, не как другие... Так и живет. -- Я так полагаю, барыня, что испортили его в этой самой Америке. Другим человеком оттуда приехал... Разе он такой раньше-то был? Раз, в глухой осенний ноябрьский вечер, когда падал мягкий снежок, старушки были встревожены торопливым звонком. -- Кому бы это быть?-- удивились оне разом. -- Телеграмма... -- Наверно, телеграмма... Кухарка отворила дверь и впустила двух женщин, одетых по-дорожному. Няня подняла кверху свечу, чтобы разсмотреть получше нежданых гостей, и радостно вскрикнула: -- Княжна, матушка ты наша... -- Я уже приехала, няня,-- обясняла княжна.-- Марфа Семеновна дома? -- Куда ей деваться?.. У себя в комнате пасьянс раскладывает. Поцеловав ручку у княжны, няня все свое внимание сосредоточила на другой гостье, которая смотрела на нее такими спокойными темными глазами. -- Раздевайтесь, Настасья Яковлевна,-- предлагала княжна.-- Мы ужо дома... Няня, самовар поскорее. -- Живой рукой, княжна... Побегу барыне сказать. То-то обрадуется... Ох, стара она стала, пожалуй, и не признает сразу. Настасья Яковлевна ни за что не хотела ехать в незнакомый дом, и княжна привезла ее насильно. Сейчас девушка очень конфузилась и стояла в нерешительности, раздеваться ей или нет. -- Я поеду домой, Варвара Петровна... -- Пустяки... Мы попьем сначала чаю, а там увидим. Нерешительный момент закончился появлением самой Марфы Семеновны, которая со слезами бросилась на шею княжне и по пути расцеловала Настасью Яковлевну. -- Вот радость-то...-- повторяла она.-- То-то мне сегодня выпадали все две дамы, бубновая и трефовая, а потом неожиданный интерес... Да раздевайтесь вы скорее! Последнее было не легко исполнить, потому что пришлось вынимать путешественниц из дорожных шуб, снимать с них теплые платки, сибирския валенки, как развертывают посылки, укупоренныя в дальнюю дорогу. -- Позвольте вам представить мою хорошую знакомую,-- догадалась княжна отрекомендовать Настасью Яковлевну.-- Вы ее уже полюбите... Это уже удивительная девушка. Она жила там вместе с нами и приехала сюда повидаться с родными... -- Очень, очень рада...-- говорила Марфа Семеновна и еще раз расцеловала удивительную девушку.-- Ну, а что Вася? -- Он тоже скоро приедет... -- Здоров? -- Отлично себя чувствует... Припадков почти нет. Ему там очень нравится... А я соскучилась о Москве. Даже плакала не один раз. -- О чем же плакала, если там хорошо? -- Да так... Вспомню про Москву и поплачу. Там хорошо, а в Москве лучше... Как давеча поезд подошел, так я уже и не знаю, что и делать. Готова была расцеловать каждаго посыльнаго... Ведь все свои, москвичи... Настасье Яковлевне сразу понравились и эти маленькия комнаты, и скромная обстановка, и сама хозяйка, такая милая и добрая старушка, точно она действительно приехала домой. Ей приходилось молчать в течение целаго часа, пока у Марфы Семеновны и княжны шел перекрестный допрос. Многаго она не понимала и боялась, что ея присутствие мешает. Марфа Семеновна, действительно, забывала о незнакомой гостье, потом спохватывалась и принималась ее целовать. -- Я вас не знаю, хорошая, но так рада вас видеть,-- говорила старушка со слезами на глазах.-- Вы из Сибири? -- Нет, но родилась в Сибири... -- Очень, очень рада... Я вас не отпущу домой. Переночуйте... А завтра как знаете. Княжна довольно сбивчиво передала историю своего путешествия, очертила в коротких словах главных действующих лиц и постоянно возвращалась назад, перепутывая ход событий. Марфа Семеновна слушала ее с серьезным, почти строгим лицом и интересовалась только тем, что касалось Васи,-- остальное ея точно не касалось. Это был понятный эгоизм матери. Особенно много в разсказе княжны уделено было сибирскому попу о. Аркадию, и она даже обиделась, что Марфа Семеновна отнеслась к этому необыкновенному человеку почти равнодушно. Старушку немало затрудняли незнакомыя собственныя имена, техническия слова и те подробности, когда княжна говорила о неизвестном ей, как об известном. Красный-Куст, озеро Челкан, башкирская деревня Салта, доктор Егор Егорыч, учитель Ваня, поповны Марковны, сибирский человек Утлых -- все это было такое чужое в этой дворянской комнате, точно откуда-то дунуло сквозняком. И эта незнакомая девушка тоже немного смущала Марфу Семеновну,-- мало ли кого может затащить эта княжна?.. -- Она у нас раскольница,-- обясняла княжна, поймав немой вопрос старушки.-- Но такая хорошая... Ее все любят уже. Марфа Семеновна только строго сложила губы, -- она недолюбливала раскольников, как нечто вульгарное, что свойственно только простому народу. Настасья Яковлевна поняла эту невысказанную мысль и почувствовала себя чужой в этой уютной комнатке. Да, их разделяла целая пропасть... Зачем княжна завезла ее в это дворянское гнездо?.. Беседа затянулась за полночь, пока княжна не охрипла. Гостьи были помещены в зале, где няня устроила постель по походному. -- Отчего вы такая грустная?-- спрашивала княжна, забираясь под одеяло. -- Не знаю... Мне кажется, что я сделала ошибку, послушавшись вас. -- О, нет... Марфа Семеновна отличная старушка. -- А вы заметили, какое неприятное впечатление произвела на пее ваша рекомендация? -- Это раскольницей-то? Пустяки... У старушки есть свои дворянския причуды, но это так. Вы ее полюбите... Настасья Яковлевна сидела на своей постели в ночной кофточке, с распущенными волосами, и княжна невольно любовалась этой своеобразной девичьей красотой. Ничего похожаго на других девушек... Про себя княжна думала о том недалеком времени, когда вот эта раскольница войдет сюда молодой хозяйкой, думала и улыбалась. Комбинация была, право, недурная, и старое дворянское дерево оживилось бы приливом здоровой народной крови. Настасья Яковлевна, в свою очередь, тоже думала об Окоемове и, разсматривая окружавшую обстановку, в тысячу первый раз старалась угадать, что это за человек. Он здесь вырос, здесь жил, здесь задумывал свои планы,-- каждая мелочь говорила о его привычках. А этих мелочей было так мало... Есть люди, которые нуждаются в известной обстановке, которая их характеризует, и есть другие люди, которые не нуждаются в ней. Княжна долго смотрела на Настасью Яковлевну, угадала ея мысли, соскочила со своей постели и быстро поцеловала ее. -- Вы не знаете, как хороша бывает девушка, когда она думает о любимом человеке...-- шептала княжна, обнимая раскольницу.-- О, я все понимаю!.. Вы думали о нем? Да? А я думала о вас обоих и вперед радовалась за ваше будущее счастие. -- Варвара Петровна...-- умоляла вспыхнувшая раскольница. -- Разве это неправда?.. Милая, я вас понимаю... Раскольница отрицательно покачала головой. У каждаго своя судьба, а ее со дня рождения преследовали неудачи. Она припомнила сцену своего отезда и успокоилась, хотя все это казалось таким далеким и несбыточным. Потом ее сердила откровенность доброй княжны. Зачем говорить о том, что никогда не осуществится? На другой день княжна поднялась рано, разбудила Настасью Яковлевну, даже помогла ей одеться, как гувернантка, и дала несколько хороших советов, как держать себя с Марфой Семеновной. -- Хотите, я сама сезжу к вашему дяде?-- предлагала она в порыве великодушия.-- Я уже все устрою и скажу ему, какая вы хорошая... -- Нет, нет, я сама... Вы их совсем не знаете. Это свой особенный мир, где и думают, и говорят, и делают по-своему. Марфа Семеновна отпустила раскольницу из дому только под тем условием, что она непременно вернется. Настасья Яковлевна поняла, что княжна успела наговорить старушке о ней чего-нибудь необыкновеннаго, но это почему-то ее больше не смущало. Княжна отправилась на целый день в поход, как выражалась няня, и вернулась только вечером. Ея первый вопрос был о Настасье Яковлевне,-- раскольница исчезла. Княжна была в дурном настроении, как заметила Марфа Семеновна. -- Уж ты здорова ли?-- заботливо спрашивала старушка. -- Ничего... Потом княжна неожиданно расплакалась, -- Я несчастный человек...-- говорила она сквозь слезы.-- Рвалась в Москву, мечтала об этой поездке, а приехала сюда, побывала у знакомых и почувствовала себя уже чужой... Мне вдруг уже сделалось скучно. -- О чем скучать-то? -- А как же... Ведь все наши там остались. Я так привыкла к ним... Нет, я не могу, я уже несчастная.

II.

-- Барыня, Марфа Семеновна, что я вам скажу...-- говорила, таинственно оглядываясь во все стороны, старая няня дня через два после приезда сибирских гостей. -- Говори... -- А вы не обидитесь, барыня? -- Да говори же, глупая. Что за глупая привычка жилы тянуть из человека... Что такое случилось? Няня еще раз оглянулась, прикрыла рот рукой и хихикнула. Это уже окончательно взбесило Марфу Семеновну, и она даже топнула ногой. Непременно нужно будет отказать этой нахалке... Няня еще раз оглянулась и проговорила: -- А княжна не спроста... Уж я и так и этак думала -- нет, не спроста. -- Да что не спроста-то? -- Да все не спроста... Зачем она привезла эту купчиху к нам? Девушка она хорошая, нечего сказать, а только к чему она нам?.. Вот и выходит -- не спроста. Думала я, думала, а сегодня утром проснулась и опять думаю. А потом меня точно осветило... Все сразу поняла... Да... Ведь она, княжна, в невесты Василию Тимофеичу прочит вот эту самую купчиху. Марфа Семеновна даже вскочила, так было неожиданно это последнее заключение. Как в невесты? Почему в невесты? Вася на коренной дворянке женится, на столбовой -- Да это ты с чего взяла-то?-- всполошилась старушка. -- Своим умом дошла... А потом в карты раскинула, и то же самое выходит. Трефовая-то дама, помните, барыня, у вас в пасьянсах все на глаза лезла?.. Вот она и есть самая. Встревоженная этой догадкой до глубины души, Марфа Семеновна едва дождалась, когда вернется из своего похода княжна. Старушка даже поплакала раза два, потому что уж очень обидно... Разве не стало своих дворянских невест? Любая с радостью пойдет за Васю, а тут какая-то раскольница. Она еще потом отравит мужа... Когда явилась княжна, усталая от ходьбы и разных хлопот, Марфа Семеновна встретила ее в передней. -- Иди-ка, иди, жар-птица... Ты это что придумала-то? Княжна могла сделать только большие глаза и не понимала, в чем дело. Старушка провела ее к себе в комнату, притворила дверь и принялась исповедывать. .-- Ты не финти и не заметай следов,-- строго начала Марфа Семеновна и даже погрозила пальцем.-- Я ведь не посмотрю, что ты княжескаго рода... Да. И меня не проведешь... -- Марфа Семеновна, что случилось?-- взмолилась княжна. -- Что случилось? Посмотри-ка мне прямо в глаза... Нет, что это ты придумала? А я-то радуюсь... Поглупела на старости лет. Для чего ты привезла ко мне вот эту самую раскольницу? -- А куда же ей деваться, Марфа Семеновна? Она уже совсем круглая сирота... Боится домой и глаза показать. -- Значит, хороша птица, что дома своего боится... Настоящия-то хорошия девушки так никогда не делают... Да, не делают, а ты в невесты Васе прочишь. Ему самому-то не догадаться, так другие за него позаботятся. Как это, по-твоему, хорошо, а? И не отпирайся и не отвиливай -- все, все знаю!.. Натиск был сделан слишком быстро, так что княжна серьезно смешалась и не знала, что ей говорить. Она стояла, перед Марфой Семеновной, как виноватая школьница, и виновато улыбалась. Потом княжна совершенно неожиданно для самой себя проговорила: -- А что же тут худого, Марфа Семеновна, если бы и так? -- Как ты сказала? -- Я говорю уже, что Настасья Яковлевна прекрасная девушка, и Василий Тимофеич был бы с ней счастлив. А что касается нашего дворянства, то это уже предразсудок... Наконец она очень нравится Василию Тимофеичу. Да, нравится. И он сейчас бы женился на ней, если бы она изявила свое согласие. Это чудная девушка вообще, и лучшаго выбора Василий Тимофеич не мог сделать... Марфа Семеновна только замахала руками и безсильно опустилась на стул. Княжне сделалось жаль старушки, и она опять растерялась. -- Где я?-- шептала Марфа Семеновна, с удивлением оглядывая собственную комнату.-- Что я слышу? До чего дожила? Княжна присела на скамеечку у ея ног, взяла ее за руку и принялась успокаивать. -- Ведь еще ничего нет, Марфа Семеновна. Это уже мое предположение... Может-быть, ничего и не будет. Я даже не имела права высказывать вам всего этого... Успокойтесь, ради Бога. В вас говорит тот материнский эгоизм, который выделяет своих детей из всех остальных. Какая мать найдет для своего сына вполне достойную девушку? Все матери только мирятся с этим, как с печальной необходимостью. Эта материнская ревность, может-быть, тяжелее всех остальных ревностей... Необходимо взять себя в руки. -- Да ведь другого Васи нет, что ты ни говори... Другие пусть женятся, на ком хотят, а Вася один. Конечно, вся эта сцена закончилась слезами, причем за компанию поплакала и княжна. Это последнее оказалось лучшим средством успокоения. В довершение всего приехала как раз сама Настасья Яковлевна. -- Я не могу ее видеть...-- заявляла Марфа Семеновна. -- Так нельзя... Это уже нехорошо. Она такая хорошая и ничего не подозревает. Наконец, вы ее сами полюбите, когда узнаете поближе. -- Ну, уж это оставь, матушка... Девушка исчезала на два дня и вернулась очень разстроенная, хотя и с спокойным лицом. Княжна это почувствовала инстинктом, как только взглянула на нее. -- Все кончено?-- тихо спросила она, обнимая Настасью Яковлевну. -- Да... -- И отлично... Уже когда-нибудь нужно было кончать. -- Все-таки тяжело... ах, как тяжело! Что они говорили мне!.. Ведь родятся же такия несчастныя, как я! У меня никого больше не осталось, Варвара Петровна... Сегодня же переезжаю в меблированныя комнаты и буду искать работы. -- С работой еще успеем, дорогая, а сначала необходимо успокоиться. Княжну больше всего мучило то, что Марфа Семеновна, кажется, решилась не выходить из своей комнаты. Настасья Яковлевна, конечно, это заметит, и выйдет ужасно неловко. Бедная девушка и без того убита, а тут еще новая неприятность. Для двух дней это слишком много. Княжна боялась, что Настасья Яковлевна сама первая догадается относительно своего положения в этом доме. Марфа Семеновна сказалась больной, и Настасья Яковлевна поняла, что это значило. Она только взглянула на княжну и горько улыбнулась. Что же, одно к одному... Бывают такия обидныя положения в жизни, из которых нет выхода. Что же она могла сделать? Итти оправдываться в несуществовавшей вине -- нет, это уже слишком много. Княжна чувствовала себя тоже виноватой, потому что высказала больше того, на что имела право. -- Мы все устроим...-- повторяла княжна растерянно.-- Да, устроим... Только не нужно волноваться и падать духом. Раскольница оставила окоемовский дом в этот же день. Марфа Семеновна приняла ее, лежа в постели. Княжна была свидетельницей, как встретились эти женщины двух разных миров. Обе старались быть спокойными и обе добросовестно проделали последнюю комедию. -- Я не понимаю, почему вы бежите из моего дома?-- удивлялась Марфа Семеновна. -- Марфа Семеновна, я очень вам благодарна, но мне будет удобнее в меблированных комнатах. Привычка быть самостоятельной и никого не стеснять... Невеста из меблированных комнат -- прекрасно. И как говорит спокойно, точно делает одолжение. Прощание вышло вообще довольно сухо. Настасья Яковлевна вздохнула свободно, когда очутилась на подезде стараго дворянскаго гнезда. Да, дальше отсюда, туда, где нет никаких предразсудков. Спускался уже темный зимний вечер. Недавняя ростепель сменилась крепчавшим холодком. В такую погоду невольно чувствуешь себя бодрым и свежим. Княжна отправилась провозкать Настасью Яковлевпу,-- она чувствовала за собой обязанность не оставлять ее в такую минуту одну. Оне молча сели в сани и отправились на Никитскую, где Настасья Яковлевна уже наняла себе комнату. Княжна молчала всю дорогу,-- она была недовольна собой. Настасья Яковлевна, напротив, почувствовала себя необыкновенно хорошо, как птица, вырвавшаяся из клетки. В самом деле, разве можно сердиться на старуху, которая уже не в состоянии освободиться от своих предразсудков. В каждой среде свои предразсудки, и так трудно с ними разставаться. -- Как хорошо...-- прошептала Настасья Яковлена, набирая воздух полной грудью.-- Варвара Петровна, ведь я еще никогда не жила независимой женщиной... Вечная зависимость от кого-нибудь, а теперь я свободна, свободна, свободна! Эта наивная радость сразу ободрила княжну. Что же, в самом деле, унывать, когда оне ничего дурного не сделали?.. Меблированныя комнаты помещались в четвертом этаже стараго барскаго дома, выстроеннаго очень неудобно. Настасья Яковлевна заняла самую дешевую комнату, за которую должна была платить всего двенадцать рублей в месяц. Компата была крошечная и упиралась своим единственным окном куда-то в стену. Мебель состояла из железной кровати, стола, двух стульев и комода. Но что значило это убожество по сравнению с тем, что это была моя комната, и что никто на свете не имел права вторгаться в нее. Это было целое царство, и Настасья Яковлевна чувствовала себя королевой. Боже мой, разве может быть счастье больше, как иметь свой угол? -- Вы уже рады, крошка?-- спрашивала княжна, улыбаясь. -- О, еще бы... Эта комната -- мое воскресение. Я сейчас всех прощаю и всех люблю... Устройство в новом помещении заняло всего каких-нибудь полчаса времени. Потом на сцену появился самовар -- первый "самостоятельный" самовар, как охарактеризовала его Настасья Яковлевна про себя. Нужно признаться, что это был в достаточной мере скверный самовар, нуждавшийся в самом серьезном внимании толченаго кирпича, но зато как он добродушно шипел и ворчал, точно старичок, которому обидна чужая молодая радость. За чаем Настасья Яковлевна подробно передала княжне свои похождения за два этих роковых дня. Сколько ей нужно было выдержки, чтобы навсегда разорвать все связи с родным гнездом. С одной стороны, родные, вероятно, были рады избавиться от нея, тем более, что она подписала официальное отречение от всяких прав на свое мифическое наследство, и старались удержать ее только из вежливости. Впрочем, дядя Марк Евсеич чувствовал себя смущенным и обещал помогать. Но это все пустяки. -- Поздравьте меня, дорогая Варвара Петровна... Я так счастлива, как может быть счастлив только человек, выздоравливающий после тяжелой и опасной болезни. -- Милая, один нескромный вопрос: у вас ничего нет, т.-е. денег? -- О, напротив, даже очень много... Девушка достала свой портмонэ и с торжеством показала две двадцатипятирублевых ассигнации. Это было целое богатство, с чем княжна не могла не согласиться, как практический человек, знавший цену деньгам. -- Ничего, устроимся,-- говорила княжна.-- Я помогу вам найти место... Решено было на этом первом совете, что Настасья Яковлевна поступит куда-нибудь кассиршей или конторщицей. Конечно, придется подождать, но нельзя же все вдруг, разом. Если бы обратиться к Василию Тимофеичу, то ему стоило бы сказать только одно слово... -- Нет, нет, я этого не хочу,-- решительно заявила Настасья Яковлевна.-- Самостоятельность, так самостоятельность. Я не хочу быть обязанной именно ему. -- Как знаете... Наступила пауза. Княжна долго прислушивалась к протяжным нотам, которыя пускал холодевший самовар, и со вздохом проговорила: -- А все-таки жаль... -- Вас тянет туда, на Урал? -- Да... Мне кажется, что и Москва другая, и самой чего-то недостает. Что они там делают сейчас? Я каждый день думаю о них... Зимой, конечно, там скучно, а наступит весна, и работа закипит. Настасья Яковлевна ничего не ответила и заговорила о чем-то постороннем.