Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке

35

В полях он отряхивался, как птица, как спущенная с цепи собака. При виде лугов, деревьев и ясного солнца на душе у него становилось легче.

Три дня спустя вошел он в богатое село Уккле, под Брюсселем. Возле гостиницы «Охотничий Рог» его остановил дивный запах жаркого. Он спросил юного попрошайку, который, задрав нос, с наслаждением втягивал аромат приправ, в честь чего поднимается к небу сей праздничный фимиам. Попрошайка ответил, что после вечерни сюда должны прийти члены Братства «Толстая Морда», дабы отпраздновать годовщину освобождения Уккле, в стародавние времена совершенного женщинами и девушками.

Увидев издали шест с попугаем^[59], а вокруг шеста — женщин, вооруженных луками, Уленшпигель спросил, давно ли бабы стали лучниками.

Попрошайка, по-прежнему вдыхая аромат приправ, ответил, что при Добром Герцоге укклейские бабы с помощью таких же вот луков отправили на тот свет более ста лиходеев.

Уленшпигель хотел еще кое о чем его расспросить, однако попрошайка объявил, что он алчет и жаждет и не вымолвит ни единого слова, пока не получит патар на выпивку и закуску. Уленшпигель из жалости выдал ему таковой.

Попрошайка схватил патар, проскользнул, точно лиса в курятник, в «Охотничий Рог» и тотчас же возвратился оттуда с победой, держа в руках полкруга колбасы и краюху хлеба.

Тут послышались приятные звуки тамбуринов и виол, а вслед за тем Уленшпигель увидел многое множество пляшущих женщин и среди них — красотку с золотой цепочкой на шее.

Попрошайка, с лица которого не сходила теперь, после того как он наелся, блаженная улыбка, пояснил Уленшпигелю, что юная красотка — царица всех лучниц, что зовут ее Митье и что она замужем за местным старшиной, мессиром Ренонкелем. Затем он попросил у Уленшпигеля еще шесть лиаров на выпивку — Уленшпигель и в этом ему не отказал. Выпив и закусив, попрошайка уселся на солнышке и принялся ковырять в зубах.

Как скоро Уленшпигель привлек внимание поселянок странническим своим одеянием, они тотчас же заплясали вокруг него, приговаривая:

— Здравствуй, пригожий богомолец! Издалека ли ты, богомолец молоденький?

Уленшпигель же на это ответил так:

— Я иду из Фландрии, из прекрасного края, где много влюбленных девушек.

При этом он с грустью подумал о Неле.

— Какой же ты грех совершил? — спросили они, перестав плясать.

— Грех мой так велик, что я не смею его назвать, — отвечал он. — Зато у меня есть еще кое-что, и тоже изрядной величины.

Бабенки прыснули и спросили, почему он странствует с посохом, с сумой и с прочими принадлежностями.

— Я сказал, что заупокойные службы выгодны только попам, вот и вся моя вина, — слегка прилгнув, отвечал он.

— За службы попы правда получают звонкой монетой, но службы приносят пользу душам в чистилище, — заметили они.

— Я там не был, — возразил Уленшпигель.

— Хочешь закусить с нами, богомолец? — спросила самая миловидная лучница.

— Хочу закусить с вами, — отвечал Уленшпигель, — хочу закусить тобой и всеми остальными по очереди: ведь вы самое лакомое блюдо, какое только можно себе представить, — куда там ортоланы, дрозды и бекасы!

— Господь с тобой! — воскликнули лучницы. — Да этой дичи цены нет.

— Вам тоже, красавицы, — ввернул Уленшпигель.

— Да ведь мы не продаемся, — сказали они.

— Стало быть, даром даете? — спросил Уленшпигель.

— Даем, — отвечали они, — наглецам по шее. Хочешь, мы тебя сейчас измолотим, как сноп?

— Нет уж, увольте, — сказал Уленшпигель.

— То-то! Пойдем-ка лучше закусим, — предложили они.

Они повели его во двор гостиницы, а он не отрывал веселых глаз от их юных лиц. Неожиданно во двор с великой торжественностью под звуки трубы, дудки и тамбурина, развернув стяг, вошли члены Братства «Толстая Морда», все до одного — откормленные, вполне оправдывавшие уморительное это название. Они с изумлением уставились на Уленшпигеля, но женщины поспешили им сообщить, что странник встретился им на улице и морда его показалась им подходящей, вроде как у всех ихних женихов и мужей, а потому они пригласили его на праздник.

Мужчины одобрили их, и один из них обратился к Уленшпигелю:

— А что, странствующий странник, не желаешь ли ты постранствовать по жарким и подливкам?

— У меня есть сапоги-скороходы, — отвечал Уленшпигель.

Направляясь в пиршественную залу, Уленшпигель заметил, что по парижской дороге бредут двенадцать слепцов. Когда же они прошли мимо него, жалуясь на голод и жажду, он решил по-царски накормить их ужином за счет укклейского священника и в память о заупокойных службах.

Он приблизился к ним и сказал:

— Вот вам девять флоринов. Пойдемте закусим! Чуете запах жаркого?

— Мы его за полмили почуяли, но, увы! без всякой надежды, — отвечали они.

— На девять флоринов можно наесться, — сказал Уленшпигель.

На руки он им денег, однако, не дал.

— Спаси Христос, — поблагодарили слепцы.

Уленшпигель подвел их к небольшому столу, меж тем как вокруг большого рассаживались члены Братства «Толстая Морда» со своими женами и дочерьми.

— Хозяин! — твердо рассчитывая на девять флоринов, с независимым видом молвили нищие. — Дай нам всего самого лучшего из еды и питья.

Трактирщик слышал разговор о девяти флоринах; будучи уверен, что деньги у них в кошелях, он спросил, чего бы им подать.

Тут все они загалдели наперебой:

— Гороху с салом, рагу из говядины, из телятины, из барашка, из цыплят! — А сосиски для собак, что ли? — А кто, внезапно почуяв запах колбасы, все равно — кровяной или же ливерной, не схватит ее за шиворот? Я ее видел — увы! — когда глаза мои мне еще светили. — A koekebakk’и^[60] на андерлехтском масле есть? На сковородке они шипят, на зубах хрустят, съел — и кружку пива хлоп, съел — и кружку пива хлоп! — А мне яичницу с ветчиной или ветчину с яичницей, верных подруг моей глотки! — А дивные choesel’и^[61] есть? Эти горделивые мяса плавают среди почек, петушьих гребешков, телячьих желез, бычьих хвостов, бараньих ножек, среди уймы луку, перцу, гвоздики, мускату, и все это долго тушилось, а соус к ним — три стакана белого вина. — Нет ли у вас божественной вареной колбасы? Она такая кроткая, что, когда ее лопаешь, — она — ни слова. Попадает она к нам прямо из Luyleckerland’а^[62], из сытного края блаженных бездельников, вылизывателей бессмертных подливок. Но где вы, листья осени минувшей? — Мне жареной баранины с бобами! — А мне свиные султаны, сиречь ушки! — А мне четки из ортоланов, только пусть там заместо «Отче наш» будут бекасы, а заместо «Верую» — жирный каплун.

На это им трактирщик с невозмутимым видом сказал:

— Вам подадут яичницу из шестидесяти яиц, путеводными столбами для ваших ложек послужат пятьдесят жареных дымящихся колбасок, которые увенчают эту гору снеди, омывать же ее будет целая река dobbelpeterman’a.^[63]

У бедных слепцов потекли слюнки.

— Давай нам скорей и гору, и столбы, и реку, — сказали слепцы.

А члены Братства «Толстая Морда» и их супруги, сидя вместе с Уленшпигелем, толковали о том, что для слепых это пирушка невидимая и что бедняги теряют половину удовольствия.

Как скоро трактирщик и четыре повара принесли яичницу, процветшую петрушкой и настурцией, слепцы набросились на нее и стали хватать руками, но трактирщик, хоть и не без труда, разделил ее поровну и разложил по тарелкам.

Лучницы невольно расчувствовались, видя, как изголодавшиеся слепцы, причмокивая от удовольствия, глотают колбаски, точно устрицы. Dobbelpeterman низвергался к ним в желудки, будто водопад с высокой горы.

Подчистив тарелки, они тотчас же потребовали koekebakk’oв, ортоланов и еще какого-нибудь жаркого.

Вместо этого трактирщик принес им огромное блюдо с отменной подливой, в коей плавали бычьи, телячьи и бараньи кости. По тарелкам он их уже не раскладывал.

Обмакнув куски хлеба в подливку, а затем погрузив в нее руки по локоть, слепцы извлекали оттуда обглоданные телячьи и бараньи ребра да лопатки, даже бычьи челюсти, но ничего больше, по каковой причине каждому пришло в голову, что все мясо захватил сосед, и они принялись изо всех сил лупить друг друга костями по лицу.

Члены Братства «Толстая Морда», от души посмеявшись, в конце концов сжалились над слепцами и переложили часть своей снеди к ним на блюдо, и теперь уже слепцы, нашаривая себе оружие в виде кости, натыкались кто на дрозда, кто на цыпленка, кто на жаворонка, а кто и на двух сразу, меж тем как жалостливые бабочки запрокидывали им головы и, не жалея, лили в глотки брюссельское вино, слепцы же, стараясь нащупать, откуда льются потоки амброзии, хватали бабочек за юбки и тащили к себе. Но юбки мгновенно выскальзывали у них из рук.

Итак, слепцы хохотали, жрали, хлестали, распевали. Иные, почуяв женщин, в порыве страсти бегали как сумасшедшие по комнате, но плутовки увертывались и, прячась за толстомордых братьев, кричали: «Поцелуй меня!» Слепцы целовали, да только не женское личико, а какого-нибудь бородача, и при этом неукоснительно получали тычка.

Толстомордые братья тоже затянули песню. И развеселившиеся бабочки, глядя на их веселье, улыбались довольной и умиленной улыбкой.

Хозяин, решив, что слепцам пора кончать гульбу, сказал:

— Поели, попили, а теперь с вас семь флоринов.

Слепцы всполошились: каждый клялся, что деньги не у него, и кивал на соседа. Тут снова возгорелась между ними битва, один норовил тюкнуть другого кулаком, каблуком, башкой, но они все промазывали, так как толстомордые братья, видя, что дело скверно, стали их разнимать. Удары сыпались впустую, за исключением одного, который, как на грех, пришелся по лицу хозяину, — тот, рассвирепев, учинил слепцам повальный обыск, но не обнаружил ничего, кроме старого нарамника, семи ливров, трех брючных пуговиц да четок.

Тогда хозяин решил загнать их всех в свиной хлев и держать там на хлебе и воде, пока они с ним не расплатятся.

— Хочешь, я за них поручусь? — обратился к нему Уленшпигель.

— Хочу, — отвечал хозяин, — но только если кто-нибудь поручится за тебя.

Вызвались толстомордые, но Уленшпигель это отклонил.

— За меня поручится священник, — сказал он, — я сейчас пойду к нему.

Памятуя о заупокойных службах, он пришел к местному священнику и сказал, что хозяин «Охотничьего Рога», будучи одержим бесом, толкует лишь о свиньях да о слепых: то свиньи у него пожрали слепцов, то слепцы пожрали свиней, и все это ему, дескать, мерещится в богомерзком образе всевозможных жарких и фрикасе. Во время этих припадков хозяин будто бы все у себя переколотил. Того ради Уленшпигель молит-де его преподобие спасти несчастного от злого демона.

Священник пообещал прийти, но только не сейчас: дело в том, что он подсчитывал доходы причта и при этом старался отхватить львиную долю.

Видя, что священнику сейчас не до того, Уленшпигель объявил, что придет к нему с трактирщицей — пусть, мол, он с ней поговорит.

— Приходите, — сказал священник.

Уленшпигель вернулся к трактирщику и сказал:

— Я только что был у священника — он согласен поручиться за слепых. Покараульте их пока, а хозяйка пусть пойдет со мной к священнику — он ей подтвердит.