Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке
- Автор: Шарль Костер
- Жанр: Классическая проза
- Дата выхода: 1972
Читать книгу "Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке"
35
В Гарлебеке Ламме снова запасся
Встретил он Уленшпигеля и Ламме как родных. Прочитав письма принца, попросил Уленшпигеля передать ему пятьдесят каролю и ничего не взял с гостей ни за индейку, ни за
— Мы их распознаем, — сказали Уленшпигель и Ламме и вышли из гостиницы.
Заходящее солнце позлащало кровли, на ветвях лип пели птицы, на порогах судачили кумушки, в пыли копошились детишки, а Уленшпигель и Ламме бродили без цели по улицам.
Вдруг Ламме сказал:
— Я спрашивал ван ден Энде, не видел ли он женщину, похожую на мою жену, и обрисовал ему милый ее облик, а он мне сказал, что за городом, на Брюггской дороге, в «Радуге», у старухи Стевен, по вечерам собирается много женщин. Я пойду туда.
— Я тоже туда скоро приду, — сказал Уленшпигель. — Мне хочется осмотреть город. Если мне встретится твоя жена, я ее сей же час пошлю к тебе. Помни наставления
— Буду помалкивать, — сказал Ламме.
Пока Уленшпигель разгуливал, солнце успело скрыться. Когда он вышел на
Уленшпигель, однако, бежал быстро. Он нагнал ее и хотел было заговорить, но она закрыла ему рот надушенной бензоем ручкой.
— Ты из простых или же из благородных? — спросила она.
— Я Уленшпигель.
— Ты богат?
— Достаточно богат, чтобы заплатить за большое удовольствие, и недостаточно богат, чтобы выкупить свою душу.
— Почему ты ходишь пешком? У тебя нет лошади?
— У меня есть осел, но я оставил его в стойле, — отвечал Уленшпигель.
— Почему ты бродишь по чужому городу один, без друга?
— Потому что мой друг идет своей дорогой, а я — своей, любопытная красотка.
— Я совсем не любопытна, — возразила она. — Твой друг богат?
— Богат жиром, — отвечал Уленшпигель. — Скоро ты перестанешь допрашивать?
— Уже перестала. А теперь пусти меня.
— Пустить? — переспросил Уленшпигель. — Это все равно что оторвать голодного Ламме от блюда с ортоланами. Я хочу тебя съесть.
— Ты же меня еще не видел, — сказала девушка и внезапно осветила свое лицо фонарем.
— Хороша! Ну и ну! — сказал Уленшпигель. — Золотистая кожа, милые глазки, алые губки, стройный стан — все это будет мое.
— Все, — подтвердила она и повела его на Брюггскую дорогу, в «Радугу»
У спутницы Уленшпигеля к платью из золотой парчи был пришит кружок из парчи серебряной. Девицы поглядывали на нее с завистью. Войдя, она сделала
— Кто меня полюбил, тот будет мой навеки, — тебе это известно? — спросила она.
— Ах ты раскрасавица моя душистая! — воскликнул Уленшпигель. — Всегда питаться твоим мясом — да мне лучшего угощения и не нужно.
Вдруг Уленшпигель увидел Ламме — тот сидел в уголке за маленьким столиком, и перед ним стояла свеча, блюдо с ветчиной и кружка пива, но он был озабочен тем, как спасти ветчину и пиво от двух девиц, которые напрашивались на угощение.
Заметив Уленшпигеля, Ламме вскочил и, подпрыгнув на три фута от полу, воскликнул:
— Слава Богу, мой друг Уленшпигель снова со мной!
Уленшпигель достал кошелек, сказал:
— Будем пить, пока вот тут не станет пусто!
Тряхнул его, и Ламме услышал звон монет.
— Счастлив наш Бог! — сказал Ламме и ловко вытащил у Уленшпигеля кошелек. — Плачу я, а не ты — это мой кошелек.
Уленшпигель пытался вырвать у него кошелек, но Ламме держал его крепко. Пока они боролись — один за то, чтобы удержать кошелек в своих руках, а другой за то, чтобы его отбить, — Ламме прерывистым шепотом успел сообщить Уленшпигелю:
— Слушай… тут сыщики… четверо… в маленькой зале с тремя девками… Двое снаружи… следят за тобой и за мной… Хотел улизнуть… не удалось… Девка в парче — наушница… Хозяйка тоже наушница…
Они все еще боролись, а Уленшпигель ухитрялся внимательно слушать, крича:
— Отдай кошелек, негодяй!
— Не получишь, — отвечал ему Ламме.
Наконец они сцепились и, грохнувшись, покатились по полу, причем Ламме и тут продолжал наставлять Уленшпигеля.
Неожиданно в залу вошел хозяин «Пчелы» и с ним еще семь человек, но он делал вид, что ничего общего с ними не имеет. Войдя, он закричал петухом, а Уленшпигель в ответ запел жаворонком.
— Кто эти двое? — спросил у старухи Стевен хозяин «Пчелы».
— Этих сорванцов надо скорее разнять, — сказала старуха Стевен, — они до того у меня тут разбуянились, что как бы им на виселицу не угодить.
— Пусть только попробует разнять, — вскричал Уленшпигель, — мы его булыжник заставим жрать!
— Да, мы его булыжник заставим жрать, — подтвердил Ламме.
—
— Ты вызволишь нас? А как?
— Семеро за тебя заступятся… Силачи, мясники… А я отсюда тягу… Меня весь город знает… Я уйду — кричи: ’
— Хорошо, — сказал Уленшпигель и, поднявшись, дал ему пинка.
— Лихо бьешь, пузан, — сказал Уленшпигель.
— Как град, — отвечал
— Так и быть, угощу, мерзавец ты этакий, — согласился Уленшпигель.
— Ну и нахал! — заметила старуха Стевен.
— Я, моя ненаглядная, такой же нахал, как ты — красавица, — отрезал Уленшпигель.
А старухе Стевен перевалило уже за шестьдесят, лицо у нее все сморщилось, как сушеный кизиль, и пожелтело от злости. Нос у нее напоминал совиный клюв. В глазах застыло алчное выражение. В иссохшем ее рту торчало два клыка. На левой щеке багровело огромное родимое пятно.
Девицы захохотали и начали над ней потешаться:
— Красавица, красавица, налей ему! — Он тебя поцелует! — Сколько лет прошло с твоей первой свадьбы? — Берегись, Уленшпигель, она тебя съест! — Посмотри ей в глаза — они горят не злобой, а любовью. Как бы она тебя не закусала до смерти! — Не бойся! Все влюбленные женщины кусаются. — Ей нужен не ты, а твои денежки. — Какая она у нас нынче веселая!
И точно: старуха Стевен смеялась и подмигивала Жиллине — потаскушке в парче.
Один из них жестом дал понять, что считает Уленшпигеля дурачком и сейчас его оплетет за милую душу. Показав старухе Стевен язык, отчего та расхохоталась, обнажив свои клыки, он шепнул Уленшпигелю:
—
— Любезный реформат! Мы все на твоей стороне. Выставь нам вина и закуски!
А старуха Стевен хохотала до упаду и, как скоро Уленшпигель поворачивался к ней спиной, показывала ему язык. А Жиллина, тварь, разряженная в парчу, тоже показывала язык.
А девицы шушукались:
— Посмотрите на эту наушницу: пленяя своей красотой, она послала на мучительную пытку и на еще более мучительную казнь двадцать семь реформатов. Жиллина заранее облизывается при мысли о том, сколько ей дадут за донос, а дают ей сто флоринов из наследства ее жертв. Но радость ее меркнет, когда она думает, что надо будет поделиться со старухой Стевен.
И сыщики, мясники, девицы — все, издеваясь над Уленшпигелем, показывали ему язык. А Ламме побагровел от злости, как петушиный гребень, пот с него катился градом, но он молчал.
— Выставь нам вина и закуски, — сказали мясники и сыщики.
— Ну-с, моя ненаглядная, — снова позвякивая монетами, обратился Уленшпигель к старухе Стевен, — раз такое дело, давай нам вина и закуски, а вино мы будем пить в звонких бокалах.
Тут девицы снова прыснули, а старуха Стевен опять показала клыки.
Со всем тем она сходила в кухню и на погреб и принесла ветчины, колбасы вареной, яичницы с колбасой и звонкие бокальчики, названные так потому, что они стояли на ножках и при малейшем толчке звенели, как колокольчики.
И тогда Уленшпигель сказал:
— Кто хочет есть — ешьте, кто хочет пить — пейте!
Сыщики, девицы, мясники, Жиллина и старуха Стевен от радости затопали ногами и забили в ладоши. Потом все расселись: Уленшпигель, Ламме и семь мясников — вокруг большого почетного стола, а сыщики с девицами — вокруг двух небольших столиков. И принялись пить и есть, громко чавкая, а тем двум сыщикам, что оставались снаружи, их товарищи предложили тоже принять участие в пирушке. И из котомок у этих двух сыщиков торчали веревки и цепи.
А старуха Стевен высунула язык и, хихикнув, сказала:
— Отсюда никто не уйдет, не расплатившись!
И тут она заперла все двери, а ключи положила в карман. Жиллина подняла бокал и сказала:
— Птичка — в клетке. Выпьем по этому случаю!
А две девушки, Гена и Марго, спросили ее:
— Ты опять кого-то предашь на смерть, злая женщина?
— Не знаю, — отвечала Жиллина. — Выпьем!
Но три девушки не захотели пить с нею.
Тогда Жиллина взяла виолу и запела:
Под звон моей виолы
Я день и ночь пою;
Мой норов развеселый:
Любовь я продаю.
Астарта захотела
Свой пыл в меня вдохнуть —
В божественное тело,
В трепещущую грудь.
Полна мошна тугая?
Пусть ливень золотых
Прольется вмиг, сверкая,
У белых ног моих.
Мне мать — нагая Ева,
Отец мне — сатана.
Твои мечтанья дева
В явь обратить вольна.
Я буду робкой, властной,
Холодною, шальной,
Стыдливой, сладострастной —
Что хочешь, дорогой!
Все продается ныне:
Терзанья, благодать,
Душа и взор мой синий…
Могу и смерть продать!
Под звон моей виолы
Я день и ночь пою,
Мой норов развеселый:
Любовь я продаю.
И пока Жиллина пела, она была так хороша, так мила, так обворожительна, что все мужчины — сыщики, мясники, Ламме и Уленшпигель — были растроганы и, околдованные ее чарами, молча улыбались.