Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке

55

Все в том же странническом одеянии, но уже очищенный от скверны греховной, Уленшпигель, оставив Рим, шел все прямо, прямо и наконец очутился в Бамберге, который славился на весь мир своими овощами.

Веселая хозяйка трактира, куда он первым делом заглянул, спросила его:

— Молодой человек! Не хочешь ли поесть за свои деньги?

— Хочу, — отвечал Уленшпигель. — А сколько это у вас стоит?

Хозяйка же на это ответила так:

— За господским столом — шесть флоринов, за мещанским — четыре, а за семейным — два.

— Чем дороже, тем лучше, — объявил Уленшпигель.

С этими словами он сел за господский стол. Наевшись досыта и запив рейнвейном, он обратился к хозяйке с такою речью:

— Сударушка! Ну вот я и поел на мои деньги. Дай-ка мне шесть флоринов.

А хозяйка ему:

— Да ты что, смеешься? А ну, плати денежки!

— Миленькая baesine!^[87] — молвил Уленшпигель. — По твоему виду никак нельзя сказать, что ты — неисправная должница. Напротив, на лице твоем написана такая добросовестность, такая честность и такая любовь к ближнему, что ты не то что шесть флоринов, которые ты мне должна, а и все восемнадцать уплатишь. О эти прекрасные глаза! Из них на меня льются солнечные лучи, и моя страсть к тебе, согретая этими лучами, растет, как бурьян на пустыре.

— Нужна мне больно твоя страсть и твой бурьян! — огрызнулась хозяйка. — Плати и убирайся вон.

— Уйти — это значит никогда больше тебя не увидеть! — воскликнул Уленшпигель. — Нет, лучше умереть! Baesine, прелестная baesine, я не привык обедать за шесть флоринов — ведь я бедный побродяжка, скитаюсь по горам и долам. Сейчас я налопался до того, что у меня, как у пса в жаркий день, язык скоро вывалится наружу. Будь настолько любезна, дай мне шесть флоринов — право же, я их заработал тяжким трудом моих челюстей. Дай мне шесть флоринов, а уж я тебя буду так ласкать, целовать, миловать, как двадцать семь любовников, вместе взятые, тебя бы не удовольствовали.

— Это ты так говоришь из-за денег, — сказала она.

— А ты хочешь, чтобы я тебя даром съел? — спросил он.

— Нет, не хочу, — отвечала она, высвобождаясь.

— Ах! — воскликнул он, продолжая преследовать ее. — Кожа у тебя точно сливки, волосы — точно золотистый фазан на вертеле, губы — точно вишни! Есть ли кто на свете вкуснее тебя?

— И ты еще, нахал этакий, денег с меня требуешь! — воскликнула она, смеясь. — Скажи спасибо, что я накормила тебя даром, ничего с тебя не взяла.

— Если б ты знала, сколько бы у меня еще туда вошло! — молвил Уленшпигель.

— Проваливай! — объявила хозяйка. — А то сейчас мой муж придет.

— Я не буду алчным заимодавцем, — снова заговорил Уленшпигель, — дай мне всего-навсего один флорин: пить захочется, а выпить не на что.

— На, паршивец! — сказала хозяйка и протянула ему монету.

— Можно, я к тебе еще зайду? — спросил Уленшпигель.

— Уходи добром! — прикрикнула на него хозяйка.

— Добром — это значит уйти к тебе же, милашка, — рассудил Уленшпигель. — Вот если б я никогда больше не увидел твоих прекрасных глаз, это было бы для меня большое зло. Дозволь мне остаться — я бы тебя съедал каждый день всего на один флорин.

— Вот я сейчас палку возьму! — пригрозила хозяйка.

— Возьми лучше мою, — предложил Уленшпигель.

Хозяйка прыснула, но уйти ему все же пришлось.