Собрание сочинений. Том 7. Мельник из Анжибо. Пиччинино

— Бедный мой Большой Луи, — сказал пузан, когда они остались с глазу на глаз при кувшине с вином, — надо тебе Знать, что жена моя здорово ярится на тебя; она тебя просто не выносит и, кабы не я, выставила бы тебя за дверь. Но мы с тобой старые друзья, мы нужны друг другу и не станем ссориться из-за пустяков. Ты только скажи мне правду, я-то уверен, что жена ошибается. Все женщины глупы как пробки или помешанные, — что поделаешь? Так вот, можешь ты мне сказать всю правду, как на духу?

— Говорите, говорите, — ответил Большой Луи тоном, обещавшим полную откровенность; при этом ему пришлось сделать усилие, чтобы придать своему лицу спокойное и беззаботное выражение, хотя его душевное состояние было в этот момент далеко от спокойствия и беззаботности.

— Ну, так вот, я не люблю ходить вокруг да около, а иду напрямик, — сказал арендатор. — Ты влюблен в мою дочь или нет?

— Смешной вопрос! — с напускной бойкостью ответил мельник. — Что хотели бы вы от меня услыхать в ответ? Сказать «да» — это вроде как надерзить вам, а сказать «нет» — вроде как оскорбить мадемуазель Розу: она ведь заслуживает любви, как вы заслуживаете уважения.

— Тебе охота шутить? Ну что ж, это добрый знак: я вижу, что ты в Розу не влюблен.

— Постойте, постойте! — возразил Большой Луи. — Я вам этого не говорил. Напротив, я сказал, что в нее должен быть влюблен всякий, потому что она хороша, как ясный день, потому что она похожа на вас как две капли воды, наконец, потому, что кто бы на нее ни глянул — юноша или старик, богач или бедняк, — непременно испытает что-то, сам толком не зная, что это за чувство: то ли радость любви к ней, то ли огорчение от невозможности себе эту любовь позволить.

— Умен, как тысяча чертей! — воскликнул арендатор, откинувшись на стуле и так хохоча, что на его необъятном брюхе затряслась жилетка. — Разрази меня гром, коли бы я не хотел, чтоб у тебя было триста тысяч экю! Я бы выдал дочку за тебя охотней, чем за кого другого!

— Могу поверить. Но так как у меня их нет, то вы и не отдадите ее за меня, а?

— Конечно, нет, чтоб мне провалиться! Но я по крайней мере жалею, что тому не бывать: это тебе порука моей дружбы.

— Большое спасибо! Вы слишком добры!

— Дело-то вот в чем: моя женушка-ведьма вбила себе в голову, что ты с Розой шуры-муры заводишь.

— Это я-то? — воскликнул мельник, на этот раз совершенно натуральным тоном. — Да я ей никогда словечка не сказал, которое было бы не для ваших ушей.

— Верю. Ты слишком умен, чтобы не понимать, что тебе нечего и думать о моей дочери и что я не могу выдать ее за такого, как ты. Это вовсе не значит, будто я тебя презираю, совсем нет! Я не гордец и знаю, что все люди равны перед законом. Не забыл я и о том, из каких вышел сам: я же родился в крестьянской семье, и батюшка мой, когда начал сколачивать себе состояние, которое, как тебе известно, он так несчастливо потерял, был не большим барином, чем ты; он ведь был мельник! Но на сегодня, старина, как говорят люди, вся сила в деньгах, и раз у меня они есть, а у тебя нет, нам с тобой не по пути.

— Это убедительно и неопровержимо, — нарочито весело, но со скрытой горечью заключил мельник, — справедливо, разумно, истинно, здравомысленно и спасительно, как учит в своих проповедях наш кюре.

— Черт побери! Послушай, Большой Луи, ведь все поступают так. Ты же, как ты есть против простого крестьянина человек состоятельный, не женился бы на маленькой Фаншоне, служанке, ежели бы она возымела к тебе любовь?

— Нет, но ежели бы я возымел любовь к ней, тогда дело другое.

— Ты хочешь этим сказать, шутник, что моя дочь могла бы позариться на тебя?

— Да разве я что-нибудь подобное сказал? Когда же?

— Я не обвиняю тебя в том, что ты это сказал, хотя жена моя твердит, что ты больно языкаст и распустишься еще больше, ежели тебя слишком приближать к дому.

— Послушайте, господин Бриколен, — заявил Большой Луи, который начал уже терять терпение и решил достаточно резко, но без оскорблений оборвать разговор. — Вы что же, смеху или забавы ради, как говорится в народе, вот уже пять минут толкуете мне обо всех этих вещах? Или вы говорите о них всерьез? Я не просил у вас руки вашей дочери и не понимаю, зачем вы берете на себя труд отказывать мне. Я не такой человек, чтобы позволить себе хоть единое неуважительное слово о мадемуазель Розе; не понимаю поэтому также, зачем вы передаете мне ту напраслину, что госпожа Бриколен возводит на меня. Если ваша цель — отказать мне от дома, то извольте, я готов уйти. Если вам желательно перестать вести со мною дела, я возражать не стану: у меня есть другие заказчики. Скажите только прямо — и мы расстанемся как порядочные люди, потому что, признаюсь, мне сдается, будто со мной нарочно затевают свару и пытаются еще свалить с больной головы на здоровую.

Говоря это, Большой Луи поднялся с места и явно собрался уходить. Но Бриколену не хотелось, да и невыгодно было ссориться с ним.

— Что ты такое несешь, дурень ты этакий? — возразил он дружелюбным тоном, снова усаживая Большого Луи. — Ты в своем уме? Какая муха тебя укусила? Да разве я по-серьезному с тобой говорил? Разве я обращаю внимание на глупости моей жены? Известное дело — женщина что оса: одна жужжит над ухом, другая пристает то с тем, то с этим и всегда говорит наперекор, обе не дают покоя. Давай-ка прикончим наш кувшинчик и разойдемся друзьями. Слушай меня, Большой Луи. Я для тебя стоящий заказчик, и сам я очень доволен своим выбором. Мы можем оказывать друг другу небольшие услуги, и было бы просто из рук вон, коли бы мы с тобой разругались попусту. Я знаю, что ты парень умный и здравомыслящий и не станешь заводить шуры-муры с моей дочкой. Впрочем, я о ней хорошего мнения и уверен, что она дала бы тебе крепкий отпор, коли бы ты повел себя недостаточно почтительно.

— Так, так! — процедил сквозь зубы Большой Луи, постукивая рюмкой о стол, что обнаруживало его гнев. — Все эти доводы бесполезны и начали мне докучать, господин Бриколен! К чертям ваши заказы, ваши небольшие услуги, да и мою собственную выгоду, ежели я должен взамен выслушивать хотя бы только предположения, будто я способен выказать неуважение к вашей дочери и будто придется ей рано или поздно поставить меня на место. Я всего лишь крестьянин, но гордости во мне не меньше, чем в вас, господин Бриколен, уж не обессудьте; и коли вам не найти слов поучтивее в беседе со мной, то позвольте мне откланяться и пойти по своим делам.

Бриколену пришлось потратить немало усилий, чтобы успокоить Большого Луи: мельник очень сердился, но суть была не в подозрениях арендаторши, в известном смысле небезосновательных, как сознавал он сам, и не в грубиянстве Бриколена, к которому он давно привык, а в той жестокости, с какой этот человек, сам того не зная, растравил кровоточащую рану в его сердце… Наконец гнев его улегся, но не раньше, чем арендатор извинился перед ним, а у того были свои причины выказывать миролюбие и не принимать в расчет опасений своей жены — по крайней мере временно.

— Да, кстати, — сказал он мельнику, приглашая его отведать сыру, а затем почать новый кувшин своего розового вина, — ты, оказывается, в большой дружбе с нашей молодой госпожой?

— В большой дружбе! — ворчливо повторил еще не вполне остывший мельник, отодвигая от себя кувшин, несмотря на настояния хозяина. — Это слово здесь так же уместно, как и то, другое — любовь, которое вы мне запрещаете говорить вашей дочери!

— Ну, может быть, это слово неподходящее, но не я его выдумал: она сама нам несколько раз повторила вчера (и это ужас, как бесило Тибоду!), что она очень дружески расположена к тебе. Черт побери, Большой Луи, ты видный собою парень — так все считают, — а есть слух, что знатные дамы… Э, ты что, снова сердишься?

— Мне сдается, что вы хватили лишнего спозаранку, господин Бриколен, — сказал мельник, побледнев от негодования.

Никогда еще цинизм Бриколена, с которым он до сих пор как-то мирился, не внушал ему такого отвращения.

— А ты, наверно, — возразил арендатор, — спозаранку на своей мельнице наглотался муки с целую лопату, потому как ты такой кислый да сварливый, словно хмельного в рот не берешь. С тобой, значит, теперь и посмеяться нельзя? Вот еще новость! Ладно, потолкуем серьезно, коли тебе так хочется. Не приходится сомневаться, что тем ли, другим ли путем ты завоевал уважение и доверие молодой госпожи и она тебе дает поручения потихоньку от всех.

— Не знаю, что вы имеете в виду.

— Ну, как же! Ты ради нее едешь в ***, доставляешь ей ее пожитки и деньги! Шунетта своими глазами видела, как ты передавал ей мешочек с экю. Словом, ты занимаешься ее делами.

— Считайте, как вам будет угодно, а я знаю, что знаю: делаю я свои дела, а попутно доставил госпоже де Бланшемон ее деньги и сундуки из гостиницы, где она оставила их на сохранение; если это значит заниматься ее делами — пусть будет так, не имею ничего против.

— А что в мешочке-то — золото или серебро?

— Вот уж чего не знаю! Я в него не заглядывал.

— Тебе бы это ничего не стоило, а ей бы не повредило.

— Надо было мне сказать, что вас это интересует. Сам я не догадался.

— Послушай, Большой Луи, мой мальчик! Эта особа говорила с тобой о своих делах?

— Откуда вы это взяли?

— Отсюда! — ответил арендатор, ткнув указательным пальцем в свой низкий смуглый лоб. — Я нюхом за милю чую, когда начинают перешептываться да секретничать. Похоже, что дамочка не доверяет мне и советуется с тобой.

— Ох, если бы так было! — ответил Большой Луи, пристально и с некоторым вызовом глядя на Бриколена.

— Если это на самом деле так, Большой Луи, то, я думаю, ты не захочешь стать мне поперек дороги.

— Как вас понимать?

— Ты прекрасно все сам понимаешь. Я всегда тебе доверял и думаю, что ты не злоупотребишь моим доверием. Тебе известно, что мне охота приобрести землю и неохота платить слишком много.

— Мне известно, что вам неохота заплатить полную цену.

— Полную цену, полную цену! Это зависит от положения, в котором находятся люди. То, что для другого значило бы продешевить, для нее значит выгодно продать, потому как ей во что бы то ни стало надо выбраться из трясины, в которой ее оставил муженек!

— Это-то я знаю, господин Бриколен, и ваши мысли на сей предмет и ваши честолюбивые расчеты — все я знаю как свои пять пальцев. Вы хотите нагреть на пятьдесят тысяч франков лицо, вступающее с вами в сделку, как говорят законники.

— Да нет, совсем я не хочу ее нагреть! Я играл с ней открытыми картами; назвал ей, сколько стоит ее имение. Только я сказал, что не заплачу полную его стоимость, и пусть меня живьем съедят черти, если я прибавлю хоть один лиар[32]. Не хочу и не могу!

— А вы мне говорили по-другому, и не так давно! Вы сказали, что можете заплатить полную цену, если уж без этого не обойтись…

— Ты бредишь. Никогда я этого не говорил!

— А, нет, извините! Вспомните-ка, это было на ярмарке в Клюй, и еще господин Груар, мэр, был при разговоре.

— Он не сможет выступить как свидетель. Он помер!

— Но я-то, я мог бы дать показания под присягой!

— Ты этого не сделаешь!

— Это будет зависеть от …

— От чего?

— От вас.

— То есть как?