Повесть о старых женщинах

II

— Через год мне сорок! — воскликнул как-то мистер Пови, причем выражение его лица было одновременно насмешливым и серьезным. Произошло это в день, когда ему исполнилось тридцать девять.

Констанция вздрогнула. Она, конечно, знала, что они становятся старше, но никогда глубоко не вникала в суть этого явления. Хотя заказчики иногда отмечали, что мистер Пови раздобрел, и хотя, когда она помогала ему снять с себя мерку для нового костюма, мерная лента подтверждала сей факт, она в нем изменений не замечала. Она сознавала, что и сама несколько поправилась, но казалась себе точно такой же, как прежде. Только вспоминая даты и производя подсчеты, она на самом деле убеждалась, что замужем уже немногим более шести лет и многим более шести месяцев. Она вынуждена была признать, что если Сэмюелу через год минет сорок, то ей исполнится двадцать семь. Но это не будут настоящие двадцать семь и настоящие сорок в отличие от двадцати семи и сорока у других людей. Не так давно она смотрела на человека сорока лет, как на глубокого старика, стоящего одной ногой в могиле.

Она стала размышлять, и чем дольше размышляла, тем яснее убеждалась, что календари все же не врут. Взгляните на Фэн! Да, прошло уже, должно быть, лет пять с того памятного утра, когда в души Сэмюела и Констанции вкралось сомнение относительно моральных устоев Фэн. Пристрастию Сэмюела к собакам не уступала по силе его неосведомленность о тех опасностях, коим может подвергнуться юная темпераментная особа, и он очень расстроился, когда вышеуказанное сомнение перешло в уверенность. Фэн же оказалась единственным существом, не переживающим испуга и не боявшимся последствий. Животное, обладающее непорочным разумом, не ведало чувства скромности. Как ни разнообразны были совершенные ею преступления, ни одно из них не шло в сравнение с этим! В результате появилось четверо четвероногих, которых признали фокстерьерами. Мистер Пови вздохнул с облегчением. Фэн повезло больше, чем она того заслуживала, ибо результат мог бы быть совсем иным. Хозяева простили ее и избавились от греховного плода, а потом нашли ей законного супруга, столь знатного, что он мог бы потребовать приданого. А теперь Фэн уже бабушка с определившимися представлениями и привычками, вместе с ней в доме живет ее сын, многочисленные же внуки рассеяны по всему городу. Фэн стала степенной, лишенной иллюзий собакой. Она принимала мир таким, каков он есть, и в процессе познания мира научила кое-чему и своих хозяев.

Кроме того, существовала еще Мэгги Холлинз. Констанция до сих пор отчетливо помнила, какое чувство неловкости она испытала, когда однажды принимала у себя Мэгги с наследником Холлинзов, было это давным-давно. Взбудоражив полгорода тем, что произвела на свет младенца (чуть не отдав богу душу), Мэгги позволила ангелам унести его на небо, и все говорили, что в ее-то возрасте она должна быть за это благодарна. Старые женщины откапывали в своей памяти забытые сказки о проделках богини Люцины{39}. Миссис Бейнс проявляла к этим делам необычайный интерес; она говорила с Констанцией без утайки, и Констанция начала понимать, каким удивительным городом был всегда Берсли, а она-то ничего такого не подозревала! Теперь Мэгги уже имеет других детей, неумело и неопрятно ведет хозяйство в доме мужа-пьяницы и выглядит на все шестьдесят. Вопреки предсказанию Мэгги, ее супруг не отказался от своих «привычек». Мистер и миссис Пови ели столько рыбы, сколько были в состоянии, а иногда больше, чем им бы хотелось, потому что мистер Холлинз в свои трезвые дни неизменно начинал обход города с их лавки, а Констанции ради Мэгги приходилось каждый раз покупать его товар. Наихудшим в этом никчемном муже было то, что он почти всегда был весел и вежлив. Не было случая, чтобы он забыл справиться о здоровье миссис Бейнс. А когда Констанция отвечала, что ее мать «в общем чувствует себя хорошо», но приедет в Берсли из Экса только после открытия железной дороги, потому что не может переносить поездку в коляске, он качал седой головой и некоторое время сохранял на лице сочувственно-печальное выражение.

Все эти перемены произошли всего за шесть лет! Календари не лгали.

С ней же ничего особенного не случалось. Постепенно она приобрела твердую власть над матерью, но не от стремления к господству, а просто в результате воздействия времени на них обеих. Мало-помалу она научилась управлять домом и приносить свою долю пользы лавке, так что оба механизма действовали гладко и с успехом, ее больше не страшили непредвиденные помехи. Постепенно она составила морскую карту особенностей характера Сэмюела, тщательно обозначив все подводные рифы и опасные течения, так что теперь она могла безмятежно плавать по этим морям. Но ничего особенного с ними не происходило, если не считать происшествиями их поездки в Бакстон. Без сомнения, поездка в Бакстон образовывала холм на гладкой равнине их повседневного бытия. По заведенному порядку они ежегодно ездили в Бакстон на десять дней. Они привычно повторяли: «Да, мы всегда ездим в Бакстон. Ведь мы провели там медовый месяц». Они стали убежденными бакстонцами с собственными взглядами касательно Террасы св. Анны, Широкой аллеи и Пещеры Пиля. Они и подумать не могли о том, чтобы отказаться от Бакстона, который казался им единственным возможным местом отдыха. Разве не расположен он выше всех других городов Англии? Ну, то-то! Они всегда останавливались в одних и тех же меблированных комнатах и были любимцами хозяйки, которая рассказывала всем своим гостям на ушко, что они провели у нее медовый месяц, ни разу не пропустили ни одного года, что они весьма благопристойные люди, принадлежащие к высшему кругу и имеющие крупное дело. Каждый год, выйдя из поезда на станции Бакстон, они следовали за тележкой с багажом, полные радости и гордости от того, что знали все места в городе, расположение всех улиц и самые лучшие магазины.

Сначала мысль о том, чтобы оставить лавку на попечение нанятого постороннего человека, казалась невероятной, и приготовления, связанные с их предстоящим отсутствием, бывали чрезвычайно сложными. Но потом мисс Инсал выделилась из среды других молодых помощниц, как человек, которому можно полностью доверять. Мисс Инсал была старше Констанции, цвет лица у нее был скверный, умом она не отличалась, но заслуживала всяческого доверия. Медленное, но неуклонное восхождение мисс Инсал продолжалось в течение шести лет. Ее хозяева произносили «мисс Инсал» совершенно иным тоном, чем «мисс Хокинс» или «мисс Дэдд». Ссылка на мисс Инсал прекращала любую дискуссию: «Лучше обратитесь к мисс Инсал», «Мисс Инсал позаботится об этом», «Я спрошу у мисс Инсал». Десять суток в году мисс Инсал жила в хозяйском доме. К мисс Инсал обратились за советом, когда было решено взять ученицу, чтобы подготовить из нее четвертую мастерицу.

Торговля развивалась весьма успешно. Теперь уже все признавали, что она идет хорошо — для торговли явление редкое! Добыча угля достигла небывалых размеров, и углекопы помимо пьянства занимались приобретением фисгармоний и дорогих бультерьеров. Они частенько заходили в лавку, чтобы купить ткани для собачьих попон. И покупали хорошие ткани. Мистеру Пови все это не нравилось. Однажды некий штейгер выбрал для своей собаки самую дорогую в лавке мистера Пови ткань — по 12 шиллингов ярд.

— Сошьете эту штуку? Мерка у меня с собой, — спросил шахтер.

— Ни в коем случае! — сердито ответил мистер Пови. — Более того, я и ткань-то вам не продам. Слыханное ли дело, ткань по 12 шиллингов собаке на спину! Попрошу вас покинуть мою лавку!

На Площади этот случай стал историческим. Он окончательно упрочил мнение, что мистер Пови — зять, достойный своего тестя, а также — человек благонадежный и преуспевающий. Правда, мистер Пови вызвал некоторое удивление тем, что не выказывал намерения или желания принять участие в общественной жизни города. Но он и не собирался заниматься ею, хотя у себя дома остро и в сатирическом духе критиковал местные власти. В церкви же он оставался частным лицом, простым прихожанином, отказывающимся от роли казначея или попечителя.