Человек в черном

VI. Самые грустные слова

На десятое утро со дня отправки отцом Бенвелем письма в Рим Пенроз писал в своем кабинете в Тен-Акр-Лодже, между тем как Ромейн сидел в другом конце комнаты и пристально смотрел на чистый лист бумаги, лежавший перед ним, положив перо возле него. Вдруг он встал и, схватив бумагу и перо, раздраженно бросил их в огонь.

– Не следует писать дальше, – сказал он Пенрозу. – Мои мечты окончены. Бросьте мои рукописи в корзину для бумаг и не напоминайте мне никогда о моих литературных работах.

– У каждого пишущего человека бывают припадки такого недоверия к себе, – ответил Пенроз. – Забудьте о вашем сочинении и велите подать себе лошадь. Свежий воздух и движение восстановят ваши силы.

Ромейн слушал его рассеянно. Он повернулся к камину и смотрел на отражение своего лица в зеркале.

– Я становлюсь все хуже и хуже, – задумчиво проговорил он.

Это походило на правду. Лицо его осунулось, побледнело и покрылось морщинами, он ходил с трудом, словно старик. Перемена к худшему началась в нем со времени отъезда из Венжа.

– Бесполезно скрывать от меня! – вдруг заговорил он, обращаясь к Пенрозу. – Я думаю, хотя вы все отрицаете это, что я ответствен в смерти мальчика. Голос его все продолжает звучать у меня в ушах, а кровь его брата на мне. Я околдован! Верите вы в ведьм, этих безжалостных старух, которые делают восковые изображения людей, обидевших их, и втыкают в них булавки, чтобы замечать, как их жертвы тают с каждым днем? Люди не верят в них, но их существование никогда не опровергалось.

Он остановился, посмотрел на Пенроза и вдруг изменил тон:

– Артур? Что с вами? Вы дурно спали? Что-нибудь случилось?

В первый раз с тех пор, как его знал Ромейн, Пенроз отвечал уклончиво:

– Разве я могу спокойно слушать то, что вы говорите? Бедный мальчик умер от горячки. Должен ли я еще раз напоминать вам, что он был обязан счастьем своей жизни вам и вашей доброй жене.

Ромейн смотрел на него, не обращая внимания на его слова.

– Вы, конечно, не думаете, что я обманываю вас? – спросил Пенроз.

– Нет, я думал совсем о другом. Я думал, в самом ли деле я так хорошо знаю вас, как мне кажется? Не ошибся ли я, что вы не честолюбивы?

– Мое единственное стремление – вести достойную жизнь и быть, по мере сил, полезным другим людям. Вы довольны?

Ромейн колебался.

– Мне странно… – начал он.

– Что странно?

– Я не говорю, мне странно, что вы священник, – объяснил Ромейн, – но я только удивляюсь, как такой чистосердечный человек, как вы, вступил в Орден иезуитов.

– Вспомните, что обстоятельства часто влияют на человека при выборе призвания, – сказал Пенроз. – Так было и со мной. Я из католической семьи. Вблизи нашего места жительства была иезуитская коллегия, и один из моих родственников – теперь умерший – был там преподавателем.

Он замолчал и прибавил, понизив голос:

– Едва выйдя из детского возраста, я перенес горе, изменившее мой характер на всю жизнь. Я искал убежища в коллегии, и с этого времени мир и терпение не покидали меня. О друг мой, вы были бы гораздо счастливее…

Он снова остановился. Участие к Ромейну могло подвигнуть его на многое, но не могло заставить забыть обещание, данное его жене.

Ромейн протянул ему руку.

– Извините, если я без намерения обидел вас, – произнес он.

Пенроз взял протянутую руку и горячо пожал ее. Он пытался говорить, но вдруг содрогнулся, как от боли.

– Мне что-то нездоровится сегодня, – сказал он, – я думаю, мне будет легче, если я пройдусь по саду.

Уход Пенроза усилил подозрения Ромейна. Вероятно, случилось нечто такое, чего его друг не решался сообщить ему. Он снова сел за свою конторку и попробовал читать. Время шло, никто не приходил к нему. Наконец дверь отворилась, и в комнату вошла Стелла.

– Видела ты Пенроза? – спросил он. Отчуждение между мужем и женой в последнее время усилилось. Ромейн высказывал свое неудовольствие по поводу ее вмешательства в его отношения с Пенрозом с таким видом, который являлся самым тяжелым наказанием для любящей его женщины. Стелла гордо молчала в ответ – она не могла найти более подходящей формы протеста. Когда в этот раз она вошла в кабинет мужа, на лице ее застыло выражение, которое он тотчас же заметил. Она смотрела на него глазами, смягченными печалью. Она не успела ответить на его первый вопрос, как он задал ей другой.

– Пенроз в самом деле болен?

– Нет, Луис, но он в горе.

– Отчего?

– Ему жаль и тебя, и себя.

– Он собирается уехать?

– Да.

– Но он вернется?

Стелла села возле мужа.

– Мне грустно за тебя, Луис, – сказала она. – Даже мне грустно расставаться с ним. Поверишь ли, я искренне уважаю милого мистера Пенроза.

При других обстоятельствах это признание в чувстве к человеку, пожертвовавшему своим самым дорогим стремлением ради ее счастья, могло бы вызвать резкий ответ. Но на этот раз Ромейном овладело беспокойство.

– Ты говоришь так, будто Артур уезжает из Англии, – произнес он.

– Да, он уезжает в Рим, сегодня после обеда, – отвечала она.

– Почему он сказал тебе об этом, а не мне? – спросил Ромейн.

– Он не мог решиться заговорить об этом с тобой. Он просил меня подготовить тебя…

У нее не хватило духу продолжить. Она остановилась. Ромейн нетерпеливо постукивал рукой по крышке пюпитра.

– Говори! – закричал он. – Если Рим не конечная цель его путешествия, то куда же его отправляют?

Стелла перестала колебаться.

– Он едет в Рим, чтобы получить инструкции и познакомиться с миссионерами, отправляющимися с ним. Они отправляются с первым кораблем, отплывающим в Центральную Америку. Им поручено восстановить одну из иезуитских миссий, несколько лет назад разрушенную дикарями. Они найдут церковь в развалинах и следы дома, служившего жилищем убитым священникам. От них не скрывают, что и они могут умереть мученической смертью. Они воины Креста и охотно идут, подвергая свою жизнь опасности, спасать души индейцев.

Ромейн встал и пошел к двери. Здесь он остановился и спросил:

– Где Артур?

Стелла ласково остановила его.

– Он просил меня передать тебе еще одно… прошу тебя, выслушай меня, – сказала она с просьбой в голосе. – Его печалит разлука с тобой. Если бы не это, он с удовольствием посвятил бы себя опасной деятельности, призывающей его. Он давно надеялся получить подобное назначение и готовился к нему. Таковы были его собственные слова, Луис.

Кто-то постучался в дверь. Показался слуга и доложил, что экипаж подан.

После его ухода в комнату вошел Пенроз.

– Сообщили ли вы то, о чем я просил вас? – спросил он Стеллу.

Она смогла ответить только кивком. Пенроз со слабой улыбкой обратился к Ромейну:

– Сейчас я должен произнести самое грустное слово: «Прощайте!»

Бледный и дрожащий, Ромейн взял его за руку.

– Это дело рук отца Бенвеля? – спросил он.

– Нет, – решительно ответил Пенроз. – По месту, занимаемому им, он мог бы это сделать, если бы не был так добр ко мне. В первый раз с тех пор, как я знаю его, он не взял на себя ответственность и ради меня предоставил ее Риму. Рим решил. О мой друг…

Голос его прервался, но с решимостью, геройской для такой любящей натуры, он преодолел себя.

– Постараемся сделать расставание менее грустным, – сказал он. – При каждой возможности мы будем писать друг другу. И кто знает? Я, быть может, еще вернусь к вам. Господь хранил своих служителей в опасностях еще больших. Да хранит и благословит вас Господь. О Ромейн, как счастливы мы были вместе!

Он уже был не в силах сдерживать свое горе. Слезы благородной печали затуманили взор, никогда не смотревший иначе, как с любовью, на его брата по сердцу. Он поцеловал Ромейна.

– Помогите мне уйти! – сказал он, шагнув, ничего не видя, к зале, где его ждал слуга. Но не слуга должен был оказать эту последнюю услугу. С нежностью сестры Стелла взяла его за руку и вывела из комнаты.

– Я буду с благодарностью вспоминать о вас всю свою жизнь, – сказала она ему, когда дверца кареты захлопнулась.

Он сделал ей прощальный знак из кареты, и она уже не видела его более.

Стелла вернулась в кабинет.

Ромейн не нашел облегчения в слезах. После ухода Пенроза он упал в кресло. Как окаменелый, сидел он, опустив голову, неподвижно устремив глаза в одну точку.

В эту минуту жена его забыла взаимную холодность последних дней. Она приблизилась к нему, подняла его голову и с нежностью прижала к своей груди. Сердце ее было переполнено – она предоставила молчаливой ласке говорить за себя.

Он чувствовал это, его холодные пальцы с благодарностью сжали ее руку, но он ничего не сказал. После долгого молчания он произнес первые слова, которые свидетельствовали, что он все еще думал о Пенрозе.

– Нет на мне благословения Божьего, – произнес он, – я лишился своего лучшего друга!

Много лет спустя Стелла вспомнила эти слова и тон, которым они были сказаны.