Кармилла [сборник]

Довольно долго сэр Роберт Ардах был одинаково внимателен к обеим сестрам, и светское общество терялось в догадках относительно того, которая же из них станет его избранницей. Наконец сомнения разрешились: сэр Роберт сделал предложение черноволосой красавице Эмили Ф-д, и она его приняла.

Свадьбу справили пышную, как и приличествует отпрыскам знатных и богатых семей. Сэр Роберт и леди Ардах отправились провести медовый месяц в фамильное имение Касл-Ардах, недавно перестроенное так, что теперь оно казалось почти роскошным дворцом.

То ли выполняя пожелание молодой леди, то ли потакая какому-то собственному капризу, сэр Роберт резко переменил привычки и из расточительного весельчака, модного светского щеголя превратился в тихого домоседа, деревенского затворника. Теперь он редко наезжал в столицу и задерживался в ней не дольше, чем требовали самые неотложные дела.

Леди Ардах, будучи лишенной шумного светского общества, не страдала, однако, от тишины и одиночества, ибо сэр Роберт возобновил у себя в поместье старинные традиции щедрого гостеприимства. Друзья и родственники его жены могли приезжать в гости, когда им заблагорассудится, и жить в замке сколь угодно долго, и, поскольку развлечений в поместье было предостаточно, мало кто отвергал приглашения сэра Роберта и его очаровательной супруги.

Так, в тишине и покое, прошло много лет.

Надежды сэра Роберта и леди Ардах на прибавление семейства не оправдались. За эти годы случилось лишь одно событие, достойное внимания: сэр Роберт привез из-за границы слугу, называвшего себя то французом, то итальянцем, то немцем. Он одинаково свободно говорил на всех этих языках; казалось, ему доставляет удовольствие дурачить любопытных гостей, которые на досуге желали поболтать с ним или, заинтригованные необычной внешностью лакея, принимались выпытывать, откуда он родом.

Сэр Роберт называл его Жаком, на французский манер; прислуга же за глаза величала не иначе как Джек-дьявол. Прозвища этого он удостоился как за злобный нрав, так и за нежелание становиться на одну доску с теми, кто считал себя его ровней. Завеса тайны, окутывающая замкнутого угрюмца, отнюдь не внушала доверия его собратьям-слугам, поговаривавшим, что на самом деле этот человек втайне повелевает всеми поступками сэра Роберта и, чтобы вознаградить себя за показную услужливость и самоотречение, заставил своего так называемого хозяина принести присягу на верность.

Внешность этого человека была, мягко говоря, чрезвычайно странной. Он был невелик ростом, и недостаток этот усугублялся искривлением позвоночника, таким сильным, что спина стала чуть ли не горбатой. Резкие черты лица казались еще острее из-за болезненной бледности, нередко сопутствующей физическим недостаткам такого рода. Волосы, черные, как сажа, свисали на плечи неряшливыми космами. Он никогда не пудрил их, что было весьма необычно для тех дней. У него была неприятная манера ходить, потупив глаза, словно он боялся встретиться взглядом с кем бы то ни было. Эту привычку часто упоминали как доказательство того, что он «какой-то не такой», и говорили, что проистекает она не от робости, как у большинства людей; Джек-дьявол, мол, знает, что взгляд его обладает сверхъестественной силой и может выдать его потустороннее происхождение. Он изменил своей зловещей привычке один-единственный раз.

Это случилось в тот день, когда сэр Роберт в очередной раз потерпел жестокое разочарование: после долгих тяжелых родов его жена произвела на свет мертвого младенца. Вскоре после того, как печальная новость разнеслась по дому, один из слуг вышел с каким-то поручением из ворот замка. Навстречу ему попался Жак; против обыкновения нелюдимый лакей обратился к слуге, заметив, что «сына и наследника, как всегда, не получилось. А шуму-то было!» Он рассмеялся странным кудахчущим смешком — единственный случай, когда угрюмый горбун выказал хоть какой-то намек на веселье.

Слуга же был искренне огорчен случившимся — он-то надеялся получить короткий отпуск и как следует гульнуть на празднестве в честь крестин — и сурово заявил коротышке-лакею, что непременно доложит сэру Роберту о том, что его преданный дворецкий смеется над известием, долженствующим повергнуть в печаль любого верного слугу. Разбив наконец лед молчания, он с всевозрастающим жаром продолжал укорять Жака, как вдруг пылкая речь его оборвалась на полуслове. Опрометчивый слуга был жестоко наказан за безрассудную дерзость: горбун поднял голову и впился в несчастного чудовищным взглядом, демоническим, полубезумным. Эти горящие злобой глаза много месяцев преследовали беднягу в ночных кошмарах и заставляли испуганно вздрагивать даже при свете дня.

Леди Ардах с первого взгляда почувствовала к этому человеку неприязнь, граничащую со страхом; отвращение и ужас смешивались в ней так необоримо, что она не раз взывала к сэру Роберту, умоляя уволить гнусного лакея, и предлагала до конца жизни выплачивать ему содержание из собственных денег, выделенных ей сэром Робертом согласно брачному контракту, лишь бы только избавиться от нескончаемого ужаса, в который повергало ее одно лишь присутствие мерзкого слуги.

Сэр Роберт и слышать об этом не желал. Поначалу просьбы жены лишь огорчали его, но однажды, когда она, вопреки нескончаемым отказам, продолжала настаивать, покладистый муж впал в безумную ярость. В припадке гнева он бессвязно бормотал о каких-то величайших жертвах и грозился, если она не отступится от своих требований, бросить ее и навсегда покинуть страну. Этот взрыв жестокости ни разу больше не повторился; обычно сэр Роберт относился к леди Ардах с добротой и уважением, хотя и не проявлял излишне горячей влюбленности, и она платила ему теплой, нежной привязанностью.

Вскоре после той памятной стычки между сэром Робертом и леди Ардах в замке случилось еще одно странное происшествие.

Однажды ночью, когда супруги давно легли в постель и дом погрузился в тишину, прислугу разбудил резкий звон колокольчика в гардеробной сэра Роберта. Звон повторялся все громче, тревожнее, словно хозяину грозила смертельная опасность. Первым откликнулся на зов слуга по имени Донован; набросив платье, он проворно помчался в комнату.

Сэр Роберт избрал для себя покои, находившиеся довольно далеко от спален, расположенных в более современной части замка, и загородил вход в них двойными дверями. Отпирая первую из них, слуга слышал, что колокольчик трезвонит все настойчивее.

Внутренняя дверь никак не открывалась. Слуга налег изо всех сил — очевидно, дверь была неплотно заперта или засов пригнан неточно, — дверь нехотя подалась, и Донован с разгона ворвался в комнату, не сумев сразу остановиться. На ходу он услышал возглас сэра Роберта: «Погодите, не входите!», но было уже поздно.

Возле низенькой походной кровати, на которой сэр Роберт, человек эксцентричный, нередко спал, в большом кресле сидел или, скорее, полулежал, скрестив руки, дворецкий Жак. Он вытянул ноги, словно выставив напоказ кривые голени, откинул голову и взирал на хозяина с невыразимым презрением. На голове его, подчеркивая оскорбительную дерзость позы и выражения, красовалась черная матерчатая рабочая кепка, которую он обычно носил дома.

Сэр Роберт стоял в нескольких шагах перед ним, всей своей позой выражая ужас, отчаяние и мучительное унижение. Он взмахнул рукой, отсылая слугу, который застыл на месте, разинув рот, а затем, словно забыв обо всем, кроме душевной муки, утер кулаками выступившие на лбу крупные капли холодного пота.

Первым нарушил молчание Жак.

— Донован, — приказал он, — разбуди этого пьяного лодыря Карлтона и скажи, что хозяин велит через полчаса подать к дверям дорожную карету.

Слуга растерянно стоял, не зная, как поступить. Однако сэр Роберт развеял его сомнения, торопливо добавив:

— Иди-иди, делай, как он говорит. Его слова — мои слова, передай это Карлтону.

Слуга повиновался, и через полчаса дорожная карета ждала у дверей. Жак велел кучеру ехать в Б-н — небольшой городок милях в двадцати от замка, ближайшее место, где можно было достать почтовых лошадей, — сел в карету и тотчас же покинул замок.

Ночь стояла ясная, лунная, но карета тем не менее продвигалась очень медленно. По истечении двух часов путешественники едва удалились от замка на восемь миль. Дорога тянулась по болотистой вересковой пустоши, взбираясь вдалеке на гряду унылых холмов, волнистые гребни которых вызывали в воображении череду валов печального моря, чей бег остановила некая сверхъестественная власть. Места эти унылые и заброшенные; ни дерево, ни жилище не нарушают тоскливого однообразия, разве что торчат из вереска то тут, то там серые бока громадных валунов да луна отбрасывает на пологие склоны пугающие призрачные тени.

Добравшись до середины зловещего проселка, Карлтон, кучер, с удивлением заметил впереди, возле дороги, одиноко стоящего человека. Мало того, приблизившись, он увидел, что это не кто иной, как дворецкий Жак, тот самый, что, по мнению кучера, должен был спокойно сидеть в карете. Кучер остановил лошадей, и горбатый лакей заявил:

— Карлтон, я тебя опередил. Ехать тут нелегко, так что дальше я сам позабочусь о себе. Возвращайся-ка поскорее обратно, а я пойду своей дорогой.

С этими словами он бросил кучеру на колени тяжелый кошель, свернул вбок и отправился прочь от дороги прямо к темным холмам на горизонте. Карлтон смотрел ему вслед, пока горбун не растворился в туманной ночной дымке; ни кучер, ни кто-либо другой из прислуги Касл-Ардаха больше никогда не видел Жака.

Исчезновение его, как и следовало ожидать, не вызвало среди обитателей замка ни малейших сожалений, а леди Ардах и не пыталась скрыть свой восторг. Однако сэр Роберт — дело другое: узнав об уходе верного лакея, он на два или три дня заперся у себя в комнате, а когда вернулся к обычным занятиям, всем своим обликом выражал мрачное безразличие, словно давая понять, что ничто его больше не волнует, — он совершает те или иные поступки скорее по привычке, чем из истинного интереса к жизни.

С того дня с сэром Робертом произошла разительная и необъяснимая перемена; он брел по жизни, словно по пустынной дороге в никуда, не ожидая от будущего ни счастья, ни наград. Нрав его тоже изменился: нет, сэр Роберт не стал ни угрюм, ни капризен; глядел он мрачно, однако черты его выдавали ледяное, безжизненное спокойствие. Он совсем пал духом, стал рассеян и молчалив.

Как и следовало ожидать, подавленное настроение сэра Роберта заметно сказалось на некогда беззаботном образе жизни обитателей замка: казалось, даже стены пропитались сумрачным мироощущением хозяина.

Так прошел не один год, и, когда звуки радостных песен и заздравных речей стали совсем непривычны в замке, сэр Роберт, к немалому изумлению супруги, велел позвать на Рождество двадцать или тридцать друзей.

Леди Ардах с радостью выполнила просьбу мужа; разумеется, в число приглашенных были включены ее сестра Мэри, по сию пору незамужняя, и леди Д. Леди Ардах просила сестер отправиться в путь как можно скорее: ей хотелось хоть немного побыть с ними наедине, прежде чем съедутся остальные гости.