Ангел в эфире
- Автор: Светлана Успенская
- Жанр: Криминальный детектив
- Дата выхода: 2005
Читать книгу "Ангел в эфире"
Глава 1
В последние год-два Наталья Ильинична часто названивала Шумскому — будто бы просто так, поболтать о том о сем, справиться о здоровье, напомнить о былом, помечтать о грядущем… И они мирно болтали, жаловались на здоровье, вспоминали о былом, сожалели о грядущем. И в конце долгого междугороднего разговора неизменно звучал аккордный вздох Натальи Ильиничны:
— Ну, что там у вас с кадрами, Захарчик? А то моя Настенька все в Москву рвется. Только боюсь отпускать девочку… Кровиночка, золотко, такая красавица! Ну, ты же помнишь, какая она…
Шумский помнил, конечно. Он мялся, жевал губами и мычал, но прямо отказать бывшей зазнобушке не решался.
— Я ведь на детском вещании, — скромно напоминал он. — Многого не могу… В сущности, я всего-навсего пешка…
Но Наталья Ильинична знала, что связи на телевидении превращают пешку в ферзя, и упирала именно на них. Впрочем, напрямую требовать услуг от Захара она, конечно, не могла, поэтому ей приходилось пользоваться намеками, надуманными и даже лживыми.
— Недавно видела твое фото в газете, — ворковала она грудным, бархатным голосом. — И ты знаешь, что я тебе скажу, Захарушка… С годами она становится все больше похожей на тебя. Правда-правда! У нее твои глаза совершенно, и нос…
— Да? В самом деле? — оторопело удивлялся Шумский. Ведь, если ему не изменяет память, познакомились они с Наташей уже после рождения девочки, а сошлись еще позже… Но может, изменяет?
Между тем Наталья Ильинична, умело лавируя между воспоминаниями с сожалительным привкусом и надеждами на будущее с привкусом оптимистическим, долго расспрашивала собеседника о разводе с женой, и как дети, то есть сыновья, навещают ли отца… И, услышав, что жена живет отдельно, дети пристроены в телерекламе и наилучшим образом, а отца они не навещают, поскольку и так ежедневно видятся с ним по служебной надобности, торжественно восклицала:
— Вот видишь, это же сыновья!.. — С присущим ей напором она втолковывала Шумскому, что сыновья — это одно, а дочь — это другое, вот она, отрада родительскому сердцу, вот она, услада и упокой, вот оно, бессреб-реничество и благодарная нежность, и все это будет — только кликни, только позови, только пристрой… — Настя так талантлива! — восклицала Наталья Ильинична. — Захар, ты же помнишь того педагога, который прочил ей…
Что-то такое Шумский действительно припоминал.
— А какая она красавица!..
Захар, вспоминая Наташу в молодости, вполне верил в красоту ее дочери.
— А какой у нее английский язык! Вот бы ее на информационное вещание пристроить, в иностранный корпункт…
— Но я на детском вещании, — слабея и душой и голосом, кротко блеял Захар.
— Ну кассетку-то ты можешь передать хотя бы? — не сомневаясь в могуществе своего бывшего любовника и тем самым тайно льстя ему, напирала невидимой, но ясно воображаемой грудью Наталья Ильинична. — Кто там у вас этим заведует…
А Шумский, вспоминая, кто именно заведует информационным вещанием, внутренне содрогался, ведь заведовал им твердолобый, старой закалки партиец, ставивший голые принципы выше морали, а интересы дела выше интересов личности. Это был безнадежный, отживший свое ортодокс, одно обращение к которому сулило явные неприятности, не только лично для Шумского, но и для всего детского вещания в целом, которое и так переживало не лучшие времена и даже вынуждено было давать рекламу презервативов в «Спокойной ночи, малыши», утешая свою совесть тем, что детки все равно ничего не поймут, а вот их родителям будет полезно, и потом — сексуальное воспитание молодежи! — есть сейчас такой полезный лозунг в наше малолозунговое, принципиально беспринципное время.
Капля камень точит — так и Наталья Ильинична точила Шумского, пока тот, наконец, не решился помочь своей дочери — пусть не настоящей, а духовной, названой. Тем более, что «дочка» — умница-красавица, не первый день на ТВ, с американской стажировкой в анамнезе, с кучей доморощенных дипломов, свидетельствующей о победах в журналистских конкурсах: «Лучший репортаж», «Лучшее интервью», «Лучшая ведущая», «Мисс городское ТВ», «Любовь зрителей», «Мечта мужчин» и т. д. и т. п.
И потому, когда объявили конкурс по всей стране, что-то типа «Алло, мы ищем таланты», участвовать в котором имели право провинциальные и даже совсем подпольные студии, дядюшка Захар подсуетился насчет своей иногородней протеже. Дела у него складывались удачно: недавно на метровой частоте начал работу новый канал, куда Шумский плавно переехал вместе со всем детским вещанием, и даже при всем обилии московских кузин и племянников, тетушкиных деток и бабушкиных родственниц, любовниц важных банкиров, мечтавших засветиться в «ящике», а также самих банкиров, мечтавших о том же, образовалась некоторая нехватка кадров, которых хоть и переманивали с других каналов, но переманить в достаточном количестве не могли, да еще на такую зарплату, на которую звезд первой величины калачом не заманишь… С техническим персоналом проблем не было — редакторов брали с филологического, режиссеров, благо отечественное кино тихо, но верно загибалось, из ВГИКа, операторов — с кооперативных свадеб, звуковиков — с заводского радио. Их наспех переучивали, наскоро воспитывали, только бы оправдать спонсорские вливания, только бы ухватить денежный кусок, освоить его, переварить и не подавиться. А вот свежих, незахватанных лиц и неистрепанных мозгов для нового, с иголочки канала не хватало.
Говорят, что случаются на телевидении чудеса, и до сих пор ходят по «Стаканкино» (так обыватели называли «Останкино» по его давним буфетным привычкам) слухи: будто бы однажды, когда не оказалось под рукой корреспондента, поставили водителя студийной машины перед камерой — и тот блеснул! Тогда назначили его из водителей в корреспонденты, а потом в ведущие, а потом в директора программ, а теперь он уже целым каналом заведует… И между прочим, не каким-нибудь каналом имени Москвы, а самым что ни на есть телевизионным каналом, и даже в правительство вхож, он там свой человек, — и это без рожи, без кожи, без специального образования, без протекции, только по благости звезд и по недосмотру шального перестроечного времени, славного своими перевертышами!
Но теперь, увы, иные времена: телевидению требуются крепкие профессионалы, обученные и вымуштрованные, а для неофитов и практикантов дорога на ТВ закрыта. Между тем профессионалов по-прежнему мало, они нарасхват, на вес золота.
И вот, чтобы отыскать этих профессионалов, руководство новорожденного канала и объявило журналистский конкурс. Состязания претендентов должны были состояться в прямом эфире, в сопровождении традиционной конкурсной шелухи — с голосованием широких телезрительских масс по телефону, с денежными призами и подарками, с вызовом определившегося победителя в студию, под прямой принципиальный взгляд телекамер, с лицезрением его счастливых слез, с фанфарами и литаврами, с лавровыми венками и приглашением триумфатора на работу. Везунчику предназначалась для единоличного заведования новостная программа, а что такое новостная программа, объяснять, думаю, не надо — это безусловный прайм-тайм, это сумасшедшие деньги, сумасшедшая слава, сумасшедшая народная любовь, наконец…
На самом деле проходил конкурс так.
Два хмыря в монтажной записывали видеокассету для отборочного тура, отметая явно провальные, сделанные на коленке материалы.
— Это чья кассета? — берясь за черный прямоугольник, спрашивал один из них, с коротким ежиком волос, из-под которых просвечивал плешивый затылок.
— Артемьева, — ответствовал его напарник с перхотью на плечах.
— Угу.
Кассету переписывали, выбрав из трех сюжетов один, самый короткий, двухминутный, чтобы не утомлять просмотром и без того измотанное собственной жизнедеятельностью жюри.
— Это чья? — брался за новую кассету Плешивый.
— Шумского.
— Мальчик от него?
— Нет, вроде девочка.
Помолчали недоуменно. Удивленно переглянулись.
— Кто такая? Откуда?
— Почем мне знать…
Молчание. Мелькание кадров на экране.
— А она ничего, — признали, глядя на Плотникову, проникновенно вещавшую с экрана о беспризорных детях.
— Ну да… Сиськи у нее знатные… Только все равно не пройдет.
— Почему?
Короткий смешок в кулак, от которого перхоть поземкой взметывается по плечам.
— Ха! Мы, онанисты, народ плечистый, нас не заманишь сиськой мясистой, — ответствовал Перхотный, увиливая от прямых объяснений и довольствуясь скабрезной, допускающей разные толкования косвенностью.
— Да ну брось ты… Шумский, говорят, скоро все производство рекламы под себя подомнет… Его сыновья ролики «работают» для канала.
— Ага, дадут ему… Знаешь, сколько без него желающих? — Кивок на мутно серевший монитор. — Это его дочка, что ли?
— Ясен пень… Не любовница же! Всем известно, что на нашем канале задом, как та избушка, не поворачиваться…
— А ты и не поворачивайся, — посоветовал Плешивый и вздохнул: — Ладно, запишем и эту кралю на всякий случай…
Следующей оказалась пожилая тетка от некоего Куропятова, который раньше был банкиром, а теперь подвизался неизвестно где и непонятно кем, но на канале его еще помнили по славному банкирскому прошлому. Куропятовскую тетку обрезали по самые пятки, оставив для приличия только фиксатую улыбку на крупном плане. Также поступили с Фридманом, от которого был племянник откуда-то с северов, невзрачный, но бойкий. От Гутионтова была внучка с дефектом дикции — младенческой шепелявостью. Внучку пришлось оставить, хотя она явно ни на что не годилась.
Переписали работы еще нескольких важных и не очень конкурсантов, для контраста разбавив их провинциальным надрывом, чрезмерным как по накалу, так и по чрезвычайно низкому качеству материала.
Когда кассета была сформирована, Перхотный с усмешкой предложил напарнику:
— Ставлю сто «бакинских» на ту грудастую от Шумского.
— Считай, сто «бакинских» уже у меня в бюджете, — осклабился в ответ Плешивый. — Шумский на канале никто, скорее уж Гагузяп свою блондинку протолкнет.
— Блондинка слабая, — авторитетно заметил Перхотный. — А Цыбалин, говорят, нынче не в фаворе, с верхов на него катят… А ты на кого ставишь?
— На шепелявую, — усмехнулся Плешивый. — Ставлю сотню.
— Думаешь, Гутионтов пропихнет свою внучку? Старик давно в маразме, его никто не слушает…
Разбили руки.
— А если выйдет по нулям, ни мне, ни тебе? — поинтересовался Плешивый.
— Тогда сложим бабки и отправимся в санаторий лечить печень. Половина — на выпивку, половина — на рулетку.
В студии погас свет.
— А где кассета-то? — невзначай спросил Перхотный.
— В ящик бросил… Завтра в жюри отнесу, — зевнул Плешивый, показывая зубы, похожие на черные горелые пеньки, оседлавшие младенчески розовую челюсть.
Вышли. Покурили на крыльце. Уже подходя к автостоянке, Перхотный вспомнил:
— Черт, ключи забыл… Придется вернуться…
— Брось, нам по пути, а тачку завтра заберешь.
— Мне мать вечером на дачу везти, так что лучше вернусь, — отказался Перхотный. — Ну, пока!