История одной дуэли

* * *

Незнакомый опер прятался от дождя в машине. На все вопросы толком ответить не мог: послан за нами дежурным, оперативная группа выехала с самим Лудониным на место. Что же случилось? Грызли мрачные домыслы, ещё свежи были впечатления от нашей встречи с Маратом. В сумерках, с включённой мигалкой, водитель гнал машину с сумасшедшей скоростью.

– Сдай мал-мал, – похлопал его по плечу Черноборов. – Не к живому торопимся, а то не присоединиться бы с ним на стол к медикам.

Шофёр хмыкнул, умерил пыл, полез за сигаретами.

– И мигалку отключи, – посоветовал я, – они без нас всё равно не начнут.

Но мы уже подъезжали. Возле приметного здания с солидной оградой теснились легковые машины, пара «неотложек» намеревалась уезжать, синели милицейские плащи и фуражки.

– Горком? – заозирался Павел.

– Так точно! Прибыли, – гаркнул опер.

Ярко иллюминировал подъезд, светились окна всех этажей, за исключением трёх на втором, те зловеще чернели. У дверей суета. Черноборов завозился со своим знаменитым чемоданом, пузырившимся от хитроумных технических средств, я выскочил из салона первым, подал руку бросившемуся мне в глаза бравому майору Серкову из госбезопасности. Ему-то чего здесь понадобилось?

– Предугадывать не хочу, – после рукопожатия поморщился майор, – но самоубийство чистой воды. Странность в одном. Обнаружили тело лишь к вечеру, а эксперт выдаёт, что труп с ночи висит! Впрочем, там Михаил Александрович никого не подпускает, вас дожидается.

– Здесь Лудонин? – бодрясь, присоединился к нам Черноборов. – А Глотов?

Серков кивнул без эмоций.

– Весь цвет криминалистики и судебной медицины! – Павла разбирало, видно, тоже на нервной почве.

Я ткнул его локтем в бок: помигивая сигнализацией, подруливала «Волга» Максинова.

– Это что же творится? – Черноборов вытаращил глаза.

– Пойдём скорей, – потащил я его за собой наверх. – Сейчас тут такой парад начнётся! Не для нас.

Навстречу уже вышагивал гибкий Лудонин.

– Журавкин вас поджидает. – Мы лишь раскланялись, подполковник спешил к генералу.

– А если бы сюда и нашего Петровича? – пыхтел с чемоданом Павел.

– Ни разу такого не было.

– И я не припомню. Ему Михал Палыч, шофёр наш, червяка на крючок насаживает, а ты хотел, чтобы он…

– Он насмотрелся больше нашего за тридцать с лишним лет. Для него сейчас и червяка насадить на крючок – тяжкие переживания.

Так, мрачно подкалывая друг друга, мы поднялись на второй этаж, словно от пожарной команды сторонились люди. Знакомая мне дверь, теперь вместо услужливой секретарши рядом маячил майор Журавкин, однако и её испуганное лицо мелькнуло среди толпившихся.

– Лишних убрать, – буркнул я майору.

– Не расходятся.

– Оставьте, кто нужен.

– Кто нужен, в кабинетах сидят, с ними мои орлы работают, – бравый Серков, оказывается, из-за моей спины так и не исчезал. – Начальство ждёт информации, что добудем, я поделюсь.

– Ну вот, Павел Фёдорович, – подмигнул я Черноборову, – а ты спешил. Нам здесь и делать нечего. Разведка и та на ушах.

– А я? – из-за плечистого Журавкина проклюнулся худенький Глотов, эксперт был в полном профессиональном обличье: халат, словно только что от операционного стола, правда, белоснежный ещё, шапочка и резиновые перчатки в руках. – Мы тело только сняли, Данила Павлович. Ждём вас, чтобы начать.

– Что скажешь?

– Обычная картина, – пожал он плечами. – Без эксцесса.

«Как сказать? – подумалось мне. – Как раз налицо явный эксцесс исполнителя»[5].

Гражданские в мрачных муках на лицах расступились, как грачи, мы шагнули вперёд. Зажёгся свет. В большом кабинете, где мы когда-то распивали кофе, пусто, он лежал на полу под люстрой во втором, маленьком. С люстры свисал обрезанный конец верёвки. Глотов – профессионал, оставил на шее Хансултанова второй – с петлёй. Неестественно тонкий и вытянувшийся, с закоченевшими конечностями, в чёрной тройке, он походил на манекен, только таращились выпученные в страхе глаза.

Впечатляло.

– Бутылок-то вокруг! – Журавкин будто ненароком пнул ногой, и зазвенела, покатилась по полу пустая тара. В нос бил крепкий запах спиртного.

– Хватил прилично, – буркнул Черноборов, возившийся с чемоданищем. – Как, Данила Павлович, распахнём окошко?

– Что в карманах? – обернулся я к Глотову.

– Вот, – он протянул бумагу.

Лист твёрдый, гладкий, белел, как будто его никто не касался. С трудом разбирая мелкий бегущий почерк, я всмотрелся. «Мама! – было написано. – Я всё узнал. Отца судить не берусь. Меня уверяли, что дети не при чём. Неправда. Жить, как хотел, мне уже не дадут, а иначе не буду. Прости. Твой Марат».

– Вот те на… – выдохнул мне в ухо Черноборов.

Резал глаз мочалистый конец грубой верёвки на засиневшей шее вместо галстука. Меня затошнило.