История одной дуэли

Особа в форме сержанта собралась с духом, коснулась пальцами козырька фуражки и выдавила из себя:

– Пропустить не могу в здание. У меня приказ.

И совсем не перепугана оказалась эта ничтожного росточка козявка в фуражке. Довольно наглая внутри! И вообще…

– Давай свой приказ!

– Да что такое, чёрт возьми! – дёрнулся за спиной Василий, стараясь достать до милиционера.

– Где приказ? – напирал и Годунов, оттесняя помощника (не натворил бы делов).

– Назад! У меня приказ! – почти крикнул милиционерчик.

– Ты русский язык понимаешь? – схватился за пуговицу кителя сержанта Годунов. – Где приказ? Показывай!

– Приказ вас не пускать! Обком закрыт и опечатан!

– Вот даже как! Нет! Вы посмотрите на него! – Годунов готов был дико хохотать, если бы всё не выглядело так нелепо; он обернулся к подчинённым за его спиной.

– Да уберите вы его! – ерепенился рядом здоровяк Василий. – Герман Александрович! Позвольте немного в сторонку, я его сейчас налажу отсюда!

– Гоните его в шею!

– Произвол!

– Что они себе позволяют! И ещё милиция! – напирали остальные.

– Президент Ельцин закрыл обкомы! – выкрикнул перед собой, в разъярённую толпу прижатый к дверям сержантик.

Беснующиеся замерли. Охолонуло внутри и у Годунова. Василий развернулся от сержанта, схватил за лацканы пиджака Годунова и влип ему в глаза, не закрыв рта.

– Что за бред? – не услышав ничего от Годунова, опять бросился помощник на сержанта. – Чего несёшь, балбес? Пошёл вон!

– Не пущу! Приказ! – защищался тот, но силы были неравны.

Секунду-другую понадобилось Василию, чтобы отпихнуть сержанта от двери и освободить проход.

– Стоп! – взмахнул рукой Годунов и оттащил помощника от милиционера. – Назад, Василий!

Бледный сержант трясущимися руками, озираясь по сторонам, шарил пальцами по кобуре.

– Ты дашь приказ или мне генералу звонить? – рявкнул на него, не сдерживаясь, Годунов. – До худого людей доведёшь!

– Звоните начальнику управления! Приказ у Сербитского!

– Кто-нибудь слышал об этом? – Годунов оглянулся в толпу.

Люди ошалело уставились друг на друга. Ни мысли, ни проблеска на лицах. Сплошное оцепенение и замешательство.

– Кому что известно? – ещё раз крикнул Годунов. – Может, ночью что передавали?

– Опять гэкачеписты на нашу голову! – вырвалось у кого-то.

– Да при чём тут они? – ответили сердито.

– Знал бы, башки порубал! – ругнулся Василий, ни на кого не глядя, сплюнул под ноги сержанту и начал выбираться из толпы.

– Та-ак, – протянул Годунов, не получив ответа на свои вопросы. – А вы не слыхали, Павел Романович?

Второй секретарь и рядом стоящий завотделом отрицательно замотали головами.

– Валентин Дмитриевич! – окликнул без всякой надежды Годунов председателя парткомиссии. – Ты у нас всегда в курсе дел…

– Не готов что-либо сказать, – выпалил тот, как в строю.

– Ничего такого не передавали, Герман Александрович, – подскочил тут как тут Сундучков.

– Слушать тогда меня! – Годунов строго посмотрел на сотрудников обкома. – Я сейчас иду в облисполком. Позвоню оттуда нашим в Москву. Одним словом, выясню. Ждите меня здесь.

Он устало махнул рукой, словно указав, где его следует дожидаться, ещё раз оглядел всех, не останавливаясь на лицах, и зашагал через дорогу. Идти всего ничего – облисполком рядом.

– Никому не расходиться, – добавил он, не повернувшись.

– Герман Александрович, я с вами, – бросился за ним помощник.

– Жди здесь. Проследи, чтобы никто никуда, – остановил его Годунов.

В облисполкоме, как обычно, толпился народ, сновали челноками клерки, до Годунова никому не было дел, даже рядовым пацанам, которые проносились мимо него, не замечая, здоровались, уже пробежав, через плечо. «Уже знают что-то, поэтому и не здороваются, та ещё мразь, – мелькнуло в голове возбуждённого Годунова, – раньше за версту кланялись. Для таких только упади, они ещё и подтолкнут с удовольствием, и по твоей голове наверх полезут!» Ему ненавистны были их самодовольные рожи, невидящие глаза, задранные носы. Как назло никого знакомого!

Так, озираясь по сторонам, добрался он до приёмной Жербина, однако и здесь его ждала неприятность. Петрович, оказывается, срочно выехал, не предупредив, куда и на сколько. Этого за ним никогда не замечалось. Секретарша Верочка Лесовская только поводила плечами и смущённо прятала глаза. И её поведение не понравилось Годунову. Все как будто сговорились против него! Но Петрович-то куда мог подеваться? Может быть, его срочный и загадочный выезд тоже связан с тем, что происходило возле обкома партии, а раньше этого началось в Кремле? Сплошной бред!

Годунов заглянул в дверь к помощнику Жербина, но тот, как и положено, отсутствовал.

– Уехал с Анатолием Петровичем, – подсказала Верочка и вся зарделась.

«Врать ещё не научилась», – подтвердился в своих догадках Годунов и бухнулся в кресло. Ему ничего не оставалось, как ждать. Но сидеть, сложа руки, он не мог. На улице у обкома толпился народ, ожидавший от него вестей, в голове сплошной сумбур от происходящего, Петровича нет, ясности никакой!.. Годунов вскочил, схватился за правительственный телефон на столе секретарши, но под её испуганным взглядом опустил трубку.

«Чего людей булгачить раньше времени», – опомнился он, а Верочке сказал:

– Извини. Набери-ка сама, радость моя, мне ЦК. Постарайся найти Кривякова или Борисова.

– Из организационного отдела? – спросила она.

Годунов только качнул головой и вышел в коридор, посмотреть знакомых.

После того как Дьякушев передал ему дела и полностью переселился в областной Совет, возглавив его, Годунов перестал бывать здесь без особой нужды. Да и Совет его особенно не беспокоил. Так и затихли бы их взаимоотношения, если бы не Жербин. Петрович по старой привычке позванивал новому первому секретарю обкома, нет, не по службе – тут он обходился своими силами, стараясь к партийцам за помощью не соваться. Звонил он скорее проведать приятеля, перекинуться новостями, поделиться проблемами между частыми визитами в районы области. Пропадал Жербин и в столице, куда вытаскивали его последнее время часто, но ездил туда Петрович без особой охоты, а, возвращаясь, ловко уходил от расспросов, отделываясь короткими пустыми репликами. Так, постепенно перешли и их отношения на сухие «приветы», «как дела?» без прежнего интереса и ожидания ответа. Дороги друзей разъединялись. Годунову начало казаться, что Петрович отмежевывается от обкома, выстраивая свою стратегию в противовес партийцам, всё чаще и чаще предпочитая их различным конференциям, пленумам и бюро одиночные выезды в дальние глухие районы, где народ жил по своим правилам и морали, где легче и свободнее дышалось. Обстановка, конечно, обязывала к этому: Дьякушев, хотя и значился формально председателем Совета, фактически от забот насущных отошёл, надолго обосновавшись в Москве. В глубинке же ситуация становилась аховая. Надвигались безработица, разруха, нищета, голод. Хозяйства, те, что остались от бывших колхозов и совхозов, разваливались на глазах, а предпринимательство переродившихся учителей и врачей сводилось пока исключительно к торговым прилавкам. Продовольственные карточки, первое время вызвавшие возмущение у одних и тоскливую подавленность у других, скоро прижились и стали обычным делом. Люди быстро смирились со своим положением, предчувствуя надвигающееся лихо, даже горланящие поначалу нахальные палатки пикетчиков под окнами обкома и облисполкома смолкли, а затем и совсем пропали. Голод не тётка, или надоело? Видимо, оправдывался проверенный житейский бытом тезис: хорошее приживается тяжело, с плохим свыкаются незаметно.

– Здрасьте, Герман Александрович! – прервал невесёлые размышления Годунова невесть откуда появившийся хозяйственник Петренко.

– Привет, Николай Иванович, – пожал руку крепыша Годунов и хмуро пошутил: – Ты чего здесь штаны протираешь? Не на работу к исполкомовским пристраиваешься? А, перебежчик?

– Из гаража я. Василий подсказал, вы Петровича разыскиваете?

– Ну. А ты что? Проблемы с гаражом?

– Опечатали наш гараж, Герман Александрович. Все машины теперь на приколе. Одна ваша осталась нетронутой и то потому, что в гараже не ночевала.

– Гостей с утра провожал, вот и разрешил водителю дома её поставить.

– Требуют её. В гараж.

– Обойдутся.

– Настойчивый мужик попался, – лениво не отставал хозяйственник. – Я ему своё толкую, он упёрся. Слушать не хочет. Гаишникам, говорит, поручение дадено, если что, на трассе остановят.

– Час от часу не легче! Нет, я всё же сейчас генералу позвоню. Найду на них управу!

– А стоит звонить-то?

– Не понял. Ты приказ в руках держал? Что-нибудь конкретное знаешь?

– Приказа нет никакого. Как с нашим имуществом, машинами поступить, это облисполком решать будет. Сядут, распишут. А сейчас ссылаются на устные указания Сербитского. Ему команду сверху спустили. И связь отключить в обкоме, и транспорт отобрать. Помните Ленина: главное в таких делах захватить почту, телеграф, вокзал…

– Ты полегче бы!

– Да куда уж легче. Я дозвонился тут кое до кого. Ребята говорят, Ельцин новых министров уже назначил. Даже вместо того, который на днях застрелившегося Пуго сменил.

– Да что же там творится? В газетах что-нибудь пишут? От кого информация, Николай?

– Информация у меня проверенная. А газет нет, ни наших, ни оттуда. «Правду» запретили совсем, потому что коммунистическая. Больше выходить не будет. Звонил мне дружок.

– Что там? – Годунов поднял глаза над собой.

– Там, видать, через край попёрло.

– Ты без философий можешь?

– Указ Ельцин подписал. Приостановил деятельность компартии до окончания расследования.

– Чего-чего?

– Обвиняет нас в связи с заговорщиками. Крючковым, Янаевым… Запретил по всей стране Ельцин компартию.

– Бред!

– Что с нами будет, Герман Александрович? Куда нас?

– Стоп! Не паникуй! Голова кругом идёт… Ты ещё никому ничего не трепал?

– За кого меня держите? Я не мальчишка.

– И впредь молчи! Слышишь, никому!

– Да что молчать-то? Какой толк? Скоро всё будет известно. Молчи не молчи, по-другому уже не будет.

– Герман Александрович! – высунулась из дверей в коридор Верочка. – Связалась с Москвой! Идите, там вас просят побыстрей.

– Бегу! – Годунов бросился к телефону.

Петренко поспешил за ним и, не садясь на предложенные секретаршей стулья, топтался рядом с первым секретарём обкома всё время, пока тот нервно разговаривал. По репликам можно было понять, – переговоры были не из приятных.

– А нам-то что делать? Нам?! – кричал Годунов то и дело в трубку.

Ему отвечали что-то невразумительное. Лицо его стало пунцовым, глаза метали молнии. «Не хватил бы Кондратий», – переживал хозяйственник, но помалкивал, не встревал. Сжалась вся в комочек и Верочка, только изредка вскидывая глазёнки на Годунова.

– А у меня их не сто человек! – орал, дёргаясь, тот, уже не контролируя себя. – Каждый спрашивает! У каждого дети, семья! Они в чём виноваты? Мне их завтра на улицу выбрасывать?

Годунов крутился с трубкой то в одну, то в другую сторону, не зная, куда выплеснуть свою злость, натолкнулся ненароком на Петренко и заорал опять: