Покажи мне свое солнце

И вот эти чудики склонились передо мной в глубоком поклоне, приложив одну из четырехпалых рук к сердцу. Ну или к тому месту, где у нормального человека должно быть сердце.

Я застыла в недоумении, хлопая ресницами. Это снова проявились мои непонятные способности? Или медузы–перевертыши выбрали меня объектом своего поклонения?

Сзади раздался едва слышный шум. Я быстро обернулась на источник звука и застыла. Ко мне, не касаясь травы, шел высокий, исключительно красивый, золотоволосый мужчина средних лет с ласковой улыбкой.

И вот улыбка мне особенно не понравилась. С такой ухмылкой мне сейчас непременно должны были рассказать что–то из душещипательной мыльной оперы или, на худой конец, пообещать вырезать сердце на добрую память.

Рука все так же тянулась в несуществующему оружию. Одновременно я пыталась достать зернышко из–под ногтя и сообразить, чем можно нейтрализовать…

– Ну здравствуй, дочь, – сообщил мне на сантали6 пришелец, останавливаясь в паре шагом и внимательно рассматривая. – Наконец–то мы встретились…

А может, сначала стоит задаться вопросом, насколько я его понимаю?

Понимаю вообще–то, моя мама говорит дома только на нем, но беседовать с незнакомцем буду принципиально на уни. Сантали — язык очень изысканный, вот только очень уж многозначный, беседовать на нем — мука мученическая...

И я сказала свои три волшебных слова, испытывая желание одновременно потереть лоб, почесать затылок, поковырять в ушах и покрутить около виска пальцем:

– Это настоящий пипец!

– И это все, что ты можешь сказать своему отцу? – приподнял золотистую бровь прекрасный обманщик. Цвет его необыкновенных глаз переливался от голубого до черного.

Я честно пыталась разумом и душой принять оглушающую новость, но не смогла. Не получалось. Одно с одним не клеилось.

Вот самозванец!

Если учесть, что моя мама всегда считалась одной из самых красивых женщин нашего района, а я тогда в кого уродилась? Всегда думала, что в папу. А тут, понимаешь, такой папа, что рядом с ним любая «мисска» кажется отстойной, как кудока с одноименной планеты. У них там другие критерии красоты. Чем баба страшнее, тем она привлекательнее. Типа не стырят конкуренты. Все равно, конечно, тырят, чтобы со своими сравнить, но стереотип все же остается.

– Нет, – все же определилась я с желаниями и потерла лоб. – Могу еще спросить: чего тебе надо? Какого рожна ты тут делаешь? И где ты столько лет шлялся?

– Все эти вопросы, – невозмутимо ответил мне самозваный папаша, делая жест рукой в сторону медуз–перевертышей, – требуют определенного времени для ответа. Трудно все двадцать пять лет уместить в нескольких словах.

– Да? – поразилась я, почесывая затылок с короткими волосами и наблюдая, как красиво, чуть ли не журавлиным клином улетают медузы. И с надеждой: – А если попытаться? – Призналась нехотя: – У меня времени нет. Там мои друзья… и парней из второго шара нужно разыскать.

– За ними присмотрят мои помощники, – бесцеремонно перебил меня мужчина, – пока мы будем разговаривать.

– …И муж, – закончила я фразу. И сразу об этом пожалела. Лучше бы молчала себе в скафандр.

Мужика при известии о моем муже так скрючило, что он, блин, моментально взорвался ослепляющим светом и чуть ли не на ультразвуке завопил:

– Какой муж?! Какой, протуберанец его дери, муж может быть у моей маленькой дочери?!! Кто посмел надругаться над моей девочкой?!! – А, главное, фальшиво–фальшиво. Как дешевая скрипка в руках ученика, к тому же настроенная не в тон.

– Ну ты и выдал, – поковырялась я в одном ухе, а потом и в другом для порядка, проверяя целы ли мои барабанные перепонки. – Если ты помнишь, то мне стукнуло двадцать пять по галактическому летоисчислению, а, следовательно, я давно совершеннолетняя и могу выходить замуж за кого хочу, когда хочу и столько, сколько хочу. И, кстати: к твоему сведению, моя личная жизнь тебя лично вообще не касается! Если ты и вправду участвовал в моем рождении, то потерял это право, когда бросил меня с мамой!

– Ты совсем не знаешь своих корней? – недоверчиво воззрился на меня мужчина, отступая на шаг. – Мать тебе совсем ничего обо мне не рассказывала?

У меня что–то больно заворочалось в груди. А имя у его, в прошлом любимой, женщины есть? Или забыл за ненадобностью?

– А должна была? – вернула я ему такой же в точности взгляд. – Зачем ей тратить время, чтобы врать, что мой отец — выдающийся космолетчик–испытатель или шпион Галактического Совета, погибший на важном задании? Для такого заурядного вранья она слишком меня любит и очень ценит мое доверие. Мама только украдкой утирала слезы, когда говорила, что по некоторым обстоятельствам ты не можешь быть рядом с нами.

– Это не совсем так, – заволновался мужчина, начиная нервничать. И с чего бы это? – Вернее, совсем не так, но мне нужно время, чтобы тебе все объяснить. Для начала я должен научить тебя пользоваться своим врожденными способностями, пока ты не выжгла себя полностью, как это было при крушении корабля…

– Ты хочешь сказать, – я уже не знала, где тереть или чесать, поэтому потерла в области сердца, – что это именно я сотворила те большие голубые сферы из плазмы, которые удержали воздух в вакууме и не дали нам погибнуть?

В груди разливалась тупая боль.

– Ты, – подтверждающе кивнул собеседник. Непередаваемое движение глазами, не то насмешливое, не то издевательское. – Разрушила корабль тоже ты. Нечаянно. И выжгла бы себя окончательно, если бы я вовремя не вмешался и не притащил вас всех на эту планету.

Сердце колотилось в груди, словно пулемет. Я хватала ртом воздух, не зная, что на это сказать. Так это я во всем виновата?! Информация слегка ошеломила, а еще больней ударило чувство огромной вины перед командой и жгучего стыда.

Довольный чужак склонил голову к плечу, искоса наблюдая за моими трепыханиями. Он продолжал:

Ты уже практически выгорала, и тебе была нужна немедленная подпитка. Так нельзя! Ты еще слишком юная солария…

– Х–хто?! Кто я? – страдальчески сморщилась я, испытывая практически непреодолимое желание исправить его слишком идеальную внешность на более человеческую. Ну там нос на сторону свернуть, глаз подбить, челюсть вывихнуть... и еще пара пустяков по мелочи. Но пока все же воздерживалась от кардинальных действий. – Как ты меня назвал?

– Ты – урожденная солария, моя дочь, – высокомерно вздернул точеный подбородок красавчик. – И ты займешь место рядом со мной в Галактическом Совете Наций, когда придет твое время. Это так же верно, как меня зовут Ахаз!

– Ты спятил, – это все, что я могла с грустью сказать по этому поводу. Замечу, сказать достаточно мягко. Не то, что этот, блин, нарисовавшийся родственник информационной кувалдой по темечку.

И любите его после этого! Да счас! Только подметки солидолом смажу, чтобы отпечаток красивый оставался!

– Я все же твой отец, – сжал зубы мужчина. – Могла бы проявить уважение.

– Чего проявить? – вытаращилась на него я. В лучшем случае, я могла бы к нему проявить то, что ему бы точно не понравилось, но сдержалась и даже попыталась объяснить: – Поверь, даже если бы моя мама привела тебя за руку и клятвенно подтвердила, что ты мой отец, я бы и в этом случае не намоталась бы тебе на шею с радостным визгом. Ты — сволочь, которая бросила мою маму, беременную мною. Такое не прощают.

Ему это явно не понравилось. Гуманоид скривил породистое лицо и собрался меня оборвать.

Но тут Остапа понесло и…

– Ты кто угодно, только не мой отец! – донесла я до него свою непререкаемую точку зрения. – Разве ты утешал меня с разбитыми коленками? Вытирал мои слезы, когда одногодки и старшие ребята меня дразнили безотцовщиной и шлюхиной дочкой? Или ты гордился мной на выпускном? Волновался, когда я отправлялась на первое свидание? Где был ты в это время?

– Рядом, – тихо сказал Ахаз, не пряча глаз. – Я всегда был с тобой рядом. Ведь во все твои значимые события жизни всегда было солнечно… а значит, я был рядом с тобой, дочь.

– Немедленно прекрати меня так называть! – попросила я, сцепляя руки вместе и глядя на него снизу вверх. – Это меня выбивает из колеи. Зови по имени. И если ты случайно не помнишь, то меня зовут Элли.

– Тебя зовут Эллиасия Соларис Первум! – отчеканил почему–то сильно разобидевшийся родственник, которого я упорно не соглашалась признавать. Ну не лежала у меня душа к этому… этому чуждому для меня существу. Смертельно чуждому.

– Пристрелите меня, – посоветовала я ему, осторожно вставая. Чувствовало мое сердце – просто так мы с ним не разойдемся. – Лучше быть мертвой, чем скончаться от удушья, выговаривая чужое имя.

– Это твое имя! – нахмурился Ахаз, и на солнце начали набегать тучки. Вот оно как. – И ты будешь носить его с гордостью и честью!

Как я не люблю эти пафосные призывы к гордости и чести, кто бы знал! Они ничего не стоят сами по себе, но после них остаются горы трупов, и как раз совсем не тех, кто лоснится пафосом! А уж от левых личностей я таких вывертов и вовсе не спущу.

– Это ты так говоришь, – сообщила ему, украдкой разглядывая все вокруг. Чует моя пятая точка, что пути отступления не помешают. Не отвяжется это маньяк от меня по доброй воле. Решил себе сразу взрослую дочь завести – и баста!

– Это твоя генетика говорит! – не сдавался самоуверенный до зеленых папуасов тип, придвигаясь ко мне поближе. Никак решил заключить в родственные объятия? Ну–у–у–у, я, конечно, обнять могу, но потом кто–то будет совсем мертвый и слегка холодный. – Ты и твоя мать так долго отвергали твою природу, что это стало весьма опасным!

– Маму не трогай! – предупредила я, начиная откровенно злиться. Я вообще никогда не любила переход на личности, а уж упоминание о маме – это запрещенный прием! Карается расстрелом через повешенье.

– Да какая теперь разница? – на голубом глазу выдал этот неприлично называемый родственник. – Сейчас ты пойдешь со мной и будешь учиться, как быть соларией и постигать основы своего будущего!

– Покорно? – поковырялась я под ногтями удачно найденной в нагрудном кармане скафа мини–отверткой.

– Что? – не понял меня Ахаз.

– Постигать, говорю, покорно? – разъяснила я мужчине, слегка отодвигаясь.

– Да! – не подумав, согласился с моим предложением собеседник. Добавил: – И прилежно!

– Не по адресу обратился, – поставила я его в известность, кидая в него зернышко и замораживая в пене, после чего пристроила отвертку на место.

Полюбовалась делом рук своих, еле сдерживаясь, чтобы не ткнуть пальцами в сверкающие яростью глаза, и свесилась со скалы вниз, обозревая путь к спасению. Мужик чуть из шкуры от злости не выпрыгивал.

В общем–то я тоже не полыхала радостью.

– А говорил, что всегда был со мной, врун! Если бы ты был, то знал, что я и покорность – понятия из противоположных концов вселенной. Нет, дисциплину я понимаю, даже приказы по делу признаю, но вот покорной овцой пусть кто–то другой подвизается! – И, кряхтя, полезла вниз, стараясь не соскользнуть с отвесной скалы.

Минут через тридцать (на самом деле, а по мне так через пару веков!), рядом со мной на выступе появился этот чудак, вися в воздухе и брезгливо отчищая с кожаной одежды засохшие кусочки пены.