Книжный мотылек. Гордость

А потом огромные, двустворчатые двери зала медленно и бесшумно начали открываться, в зале наступила тишина, и все замерли, ожидая указаний. Там, снаружи, грянул полонез, церемониймейстер выдохнул: «Иииии-раз», и первая четверка сделала шаг вперед. Бал начинался. Когда пара перед нами начала свое движение, мы с Раулем переглянулись, и он опять, на мгновенье, ободряюще сжал мои пальцы, а в следующий миг мы сделали шаг. Знаете, бывает иногда такое с партнером по танцам, когда ты чувствуешь его движения, как свои, и он чувствует тебя, только вот, обычно, достигается это долгими совместными тренировками — с Раулем же мы танцевали всего несколько раз. Колонна дебютантов неспешно втягивалась в огромный бальный зал, я заметила, что навстречу нам двигались еще две других, возглавляемых своими церемониймейстерами, а потом что-то случилось с моим зрением. Все вокруг превратилось в разноцветные пятна, казалось, будто я смотрю на мир из-за запотевшего стекла, и от этого он потерял и четкость, и привычные очертания.

— Амели! — Тихий шепот Рауля был сердитым. — Не вздумайте упасть в обморок! Смотрите вперед, только вперед, дышите и считайте про себя шаги. И ради всего святого — доверьтесь, наконец, мне!

И я послушалась. В конце концов, почему бы не сделать так, как советует человек, у которого явно больший опыт подобных мероприятий и который также, как и ты, желает, чтобы все прошло без эксцессов? Я считала шаги, проговаривала про себя фигуры, и старательно смотрела вперед, держась за руку Рауля подобно Тесею, цеплявшемуся за нить Ариадны. Кстати, раньше мне бы и в голову не пришло сравнивать себя с героем мифа, древнего даже по меркам Изначальной — Мейфер исподволь, понемногу, вторгался в мои мысли.

Быть ведомой было… необычно? Странно? Страшно? Чувство зависимости от другого человека было мне внове — всю свою взрослую жизнь, не смотря на заботу и опеку своих родителей, я сама принимала решения. Даже то, что я уступала маме в важных для неё вещах, было моим собственным выбором. И вот сейчас кто-то другой принимал за меня решения, пусть даже они касались того, в какую сторону повернуть или в какой момент остановиться. Собственная беспомощность впервые не казалась мне чем-то постыдным, в чем ни в коем случае нельзя признаваться, чтобы не вызвать подтрунивание Старших Лисси, или, что гораздо хуже, усиление родительской опеки. Для Рауля же моя слабость казалась чем-то естественным в своей обыденности, как будто он и не ждал от меня другого поведения. И опять, как уже неоднократно бывало, погрузившись в свои мысли я словно бы выпала из реальности, очнувшись только от голоса Рауля.

Вокруг нас разбредались пары, музыка смолкла, а Рауль звал меня по имени, и, видимо, уже не в первый раз, потому что выглядел он при этом слегка обеспокоенным.

— Вам нехорошо, мисс Дюбо? — Как только в моем взгляде появилась осмысленность, Рауль снова вернулся к официальному обращению. — Возможно, Вам стоит отдохнуть в дамской комнате, у них всегда есть нюхательные соли.

— Нет-нет, мистер Файн, — улыбнулась я ему. — Со мной все в порядке, я просто немного задумалась.

Рауль ничего не ответил, лишь покачал головой, и, предложив мне руку, поспешил увести из центра зала к креслам, где нас ожидала тетушка, уже доставшая свой платочек.

— Тетушка? — Забеспокоилась я.

— Милочка, это было так прекрасно! — К моему удивлению, глаза у тетушки были действительно влажными, и я даже растерялась от этого внезапного проявления чувств. — Рауль, мальчик мой, я так признательна тебе за помощь! Не знаю, чтобы мы делали без тебя. Ксавье — просто негодный мальчишка!

— Но вы же любите его таким, — я улыбнулась тетушке, и получила в ответ лукавый взгляд.

В этот момент на балконе с оркестрантами появился Лорд- распорядитель, и все внимание оказалось приковано к нему.

— Леди и джентльмены, дамы и господа, — голос у Лорда — распорядителя оказался сильным и тренированным, и я подумала, что он легко мог привлечь внимание зала без использования техники. — Музыкальное сопровождение сегодняшнего бала осуществляет Императорский Веллингтонский филармонический оркестр. Поприветствуем лучших музыкантов империи.

Под аплодисменты гостей музыканты, одетые в строгие черные фраки и серые жилеты, слаженно поднялись и поклонились.

— За дирижерским пультом пятикратный обладатель Серебряной Ноты Натан Баренбойм!

Аплодисменты превратились в овацию, и я, привстав на носочки, жадно разглядывала местную знаменитость.

Натан Баренбойм имел весьма заурядную внешность — среднего возраста, среднего роста, с округлившейся от возраста фигурой в таком же форменном оркестровом фраке и серых брюках. Возраст не пощадил и его шевелюру — маэстро сверкал лысиной, обрамленной недлинными седыми волосами. Но как только он взял в руки палочку — все мгновенно переменилось.

Он шел между рядами музыкантов, высоко подняв палочку, и, подобно тамбур-мажору, отмахивал ей ритм. Первым вступил барабан и я улыбнулась, узнавая — это был «Марш Радецкого», шутка Штрауса-отца, способ пусть ненадолго, но объединить людей на паркете и на балконе. Маэстро Натан добрался до своего подиума, но, услышав шум за своей спиной, обернулся с возмущенным выражением лица. Погрозив мгновенно притихшему залу пальцем, он плавным движением отступил в сторону и показал на оркестр, напоминая, что сейчас главные тут музыканты. И тут же, дождавшись конца музыкальной фразы, резко взмахнул руками, сообщая залу, что пора. Зал аплодировал в такт, пока невысокий, смешной человечек, не развел руки в стороны, ладонями вниз, и чуть качнул ими, показывая, что надо остановиться. Добившись же тишины он беззвучно, но очень понятно проартикулировал: «Браво! Бра-во!», так что по залу прокатился смешок.

Отвернувшись к оркестру, маэстро словно потерял к слушателям всякий интерес, но тут же опроверг это, полуобернувшись с суровым и строгим выражением лица. Вглядываясь в слушателей он более всего сейчас походил на учителя, поймавшего школяров на очередной шкоде. Кому-то он даже показал излюбленный жест из двух пальцев героев галавизионных боевиков, означавший «Я вижу» и снова замер. Он стоял нахохлившись, настороженно вглядываясь в зал, чтобы в нужный момент словно взорваться, всем телом давая сигнал к аплодисментам. Рукава фрака задрались, да и сам фрак сбился, сполз назад, седые волосы растрепались и стояли торчком, и, казалось бы, Натан Баренбойм должен был выглядеть смешным и глупым. Он же был богом, он царил над музыкой, над своими музыкантами, и над залом, полным людей, которые с восторгом смотрели на то, как он мечется на своем дирижерском пятачке, больше похожий на случайно залетевшую в дом птицу, которая никак не может выбраться наружу. Я смотрела на Натана, пока, в какой-то момент угловым зрением не увидела справа от нас какое-то движение. Я раздраженно кинула взгляд, пытаясь понять, кто мешает остальным наслаждаться музыкой, и поняла, что расплываюсь в самой глупой и счастливой из моих наборов улыбок. Рауль, также отвлекшийся от оркестра, переводил взгляд с меня на причину беспокойства наших соседей, потом шагнул ко мне ближе, и требовательно спросил:

— Мисс Дюбо, мне кажется, или вы действительно знакомы?