Книжный мотылек. Гордость

Глава 12

Театр поражал, восхищал, ошеломлял — натертый паркет, ковры, позолота, лепнина, зеркала, бархат, огромная люстра, и люди… Много-много людей, прогуливающихся по холлу, поднимающихся и спускающихся по огромной лестнице, разбившихся по парам и собравшихся компаниями. Дамы в платьях разных цветов, в блеске драгоценностей, их перья, тюрбаны, веера. Джентльмены, негласно соревнующиеся в сложности узла на галстуке, размере камня на булавке и количестве перстней. И все эти люди разглядывали меня, кто старательно маскируя свое любопытство, а кто и не давая себе труда прятать свой интерес. Мне несколько раз хотелось проверить, не оставила ли я дома платье или не сняла ли я лишнего, отдавая лакею накидку.

Но хуже всего был тихий шепот, который, казалось, преследовал меня, куда бы мы с тетушкой не пошли. Возможно, дело было во мне, но куда бы я ни посмотрела, я видела как шепчутся женщины, с интересом разглядывая меня. Тетушка совершенно не обращала на это внимание и уверенно лавировала в этом людском водовороте, время от времени останавливаясь и представляя меня своим знакомым, от дежурных улыбок и комплиментов которых сводило челюсти. Встреча с Нессой, которую сопровождал «её Нэйнн» была словно глотком свежего воздуха — искренняя радость и жизнелюбие этой девушки позволили мне ненадолго перевести дух. Но, после первого звонка, вынуждены были расстаться — ложа Пентеркостов была расположена на другом ярусе.

Мы поднялись по широкой мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой, на этаж выше, и остановились в широком холле, где, среди бархата и позолоты располагались несколько неприметных деревянных дверей. Возле каждой из которых стояли портье: мальчики-подростки, одетые в короткие красные униформенные курточки с тремя рядами золотистых пуговиц и стоячим воротником, в черных брюках с широкими лампасами и красные с черным шапочки-таблетки. Один из них, заметив нас, распахнул рукой в белоснежной перчатке дверь, и я с удивлением поняла, что эта дверь ведет в кабину лифта.

Тетушка проследовала внутрь, я вошла следом за ней. Лифт мало напоминал те, что я привыкла видеть на Изначальной — либо вместительные, отделанные металлизированным пластиком и зеркалами скоростные лифты бизнес-центров, либо скромные кабинки в жилых многоэтажках. Здешняя кабина лифта представляла собой достаточно просторное помещение, одна стена которого была полностью зеркальной, а напротив неё, вдоль другой стены, обшитой деревянными панелями, располагалась оттоманка. Имелся тут и небольшой откидной столик, на котором, сверкая хрусталем, была выставлена целая коллекция разнообразных графинов.

— Отто, милый, как обычно, — кивнула портье тетушка.

— Да, миледи, — подросток вошел с нами в кабину, закрыл за собой дверь, нажал что-то на небольшом пульте, спрятанном за фальш-панелью, и налил тетушке из одного из графинов.

— Милочка, ты хочешь чего-нибудь? — Тетушка подняла свой бокал, то ли салютуя им, то ли привлекая мое внимание.

— Сока, пожалуй, — поколебавшись, приняла решение я.

Портье вручил мне мой бокал как раз тогда, когда мелодичный перезвон сообщил нам, что подъем закончился. Перед нами открыли и придержали дверь, тетушка ловко извлекла из ридикюля монетку и вложила её пареньку в руку, а когда мы уже вышли в холл, в след долетело:

— Счастлив был служить, дамы.

Ярко освещенный коридор был пуст, если не считать лакеев, один из которых открыл перед нами стеклянную дверь из холла, а второй возглавил нашу процессию, вышагивающую по натертому до блеска паркету среди роскошных интерьеров. У двери, на медной табличке которой было выгравировано просто «Сен-Мар» наш провожатый остановился, открыл и зафиксировал дверь, раздвинул тяжелые занавеси, закрывающие проход, а потом включил освещение. Я подошла к бордюру и огляделась. Зрительный зал в форме подковы и изнутри был таким же пафосным, как снаружи, так что от сочетания бордового с золотым, казавшегося мне поначалу таким благородным, уже начинает рябить в глазах.

Я выглянула из ложи, отыскивая глазами ложу Пентеркостов, и тут же пожалела об этом. Тетушка была абсолютно права — на меня тут же обратили внимание, причем, ничуть этого не стесняясь. Я видела краем глаза как слева, через пару лож от нашей, мужчины передавали друг другу единственный бинокль. Ощущения были мерзопакостными.

— Улыбайся, Милочка! — Тетушка подошла и встала рядом. — Улыбайся, и не опускай голову — пусть они все лопнут от зависти!

Повернувшись к ней и получив одобрительный кивок, я вновь повернулась к зрительному залу. Ну что же, если от меня ждали спектакля, то я была готова его сыграть. Расправив плечи и подняв подбородок повыше (пусть это и не было заметно стороннему зрителю) я, привычно возблагодарив тетку Полину за столь полезный навык, улыбнулась как можно более счастливой улыбкой и обвела зал глазами.

— Умница, девочка, — тетя Гасси тронула меня за локоть, утягивая вглубь ложи.

Пытаясь отвлечь меня тетушка попыталась рассказать что-то про некоторых зрителей из других лож, но я буквально кожей чувствовала чужие любопытные взгляды, и её болтовня совсем не успокаивала. Скорее наоборот, я раздражалась все сильнее.

Появление баронессы и Рауля только подлило масла в огонь, и я уже не могла бы сказать, зачем мне хотелось увидеть его реакцию. Этот несносный хлыщ завладел моей рукой так, будто имел на это право, и всячески это право демонстрировал. В общем, к третьему звонку я напоминала сама себе закипающий чайник — казалось, еще немного и из ушей у меня повалит пар. К счастью, тетушка переключилась на общение с «дорогой Фике», а Рауль сидел за моей спиной тихо, как мышь, и только едва заметный шорох одежды выдавал его присутствие.

Наконец, шум в зале начал стихать, свет плавно погас, и тут я впервые почувствовала неладное. Шикарный занавес так и не открылся, а вместо ожидаемого пролога, в котором рассказывается про прошлое Жана Вальжана, оркестр начал играть увертюру. Правильную, симфоническую увертюру, с которой, обычно, начинается каждый уважающий себя балет или опера. С каждой минутой мое недоумение усиливалось, а когда занавес открылся… На сцене стояли несколько весьма упитанных актеров, с трудом втиснутых в костюмы, изображающие обноски каторжников. В этот момент мне стало понятно, что я жестоко ошиблась — здесь и сейчас я увижу что угодно, только не мой любимый мюзикл.

Я честно пыталась смотреть на сцену, не сравнивать, и абстрагироваться от внешнего вида актеров — выходило плохо. Когда роль умирающей, истощенной женщины, опустившейся на самое дно, исполняет дама крайне выдающихся форм, не смотря на все усилия гримеров так и пышущая здоровьем, поневоле уподобишься доколониальному основателю одной из театральных школ с его крылатой фразой «Не верю!». Спасти впечатление удавалось единственным способом — закрывая глаза во время исполнения любимых композиций, несколько необычно звучащих в виде арий и дуэтов. Увы, после чувственной арии «Я видела сон», в которой несчастная Фантина оплакивает свою загубленную жизнь, тетушка склонилась ко мне и попросила открыть глаза, чтобы никто не смог пустить сплетню, что я проспала все представление.

Смерть Фантины, избавившая меня от чувства неловкости, вышла у актеров на редкость жизнерадостной. Ария же маленькой Козетты о «Замке в облаках», исполненная настоящей, удивительно трогательной девочкой, почти примирила меня с происходящим, и я снова перенесла свое внимание на сцену. Но когда вместо семнадцатилетней юной, влюбленной девушки Эпонин появилась хорошо ухоженная и знающая себе цену дама «интересного возраста», я не выдержала, и склонилась к тетушкиному уху.

— Тетя Гасси, скажите, а актрис на главные роли выбирают по голосу или по размеру бюста? — Я понимала, что брюзжу, но ничего не могла с собой поделать.

— Думаю, что по обоим параметрам. — Тетушка даже бровью не повела в ответ на мою шпильку. — Кстати, помнишь, мы говорили за завтраком об одной из исполнительниц? Это как раз она. Думаю, что теперь ты можешь понять, что никакое требование в данном случае не может быть чрезмерным?

Я тихонько вздохнула, и решила ограничиться прослушиванием столь необычной трактовки любимого мюзикла — от происходящего на сцене я испытывала странную смесь стыда, изумления и азарта. Увы, начав разглядывать вместо сцены зрительный зал, я с удивлением обнаружила, что на сцену смотрят очень немногие. Остальные же, также, как и я, скользили взглядами по зрительному залу, переговаривались друг с другом, а одна из лож оказалась задернута бархатным занавесом.

— Милочка, не стоит смотреть туда так пристально. — Тетушка отвлекла мое внимание на себя. — Обитатели этой ложи как раз хотели этого избежать.

— О! — Я почувствовала, как одновременно с пониманием, ЧТО именно творится за занавесом, ко мне пришел жаркий румянец.

Тетушка неодобрительно покачала головой, а баронесса поджала губы, и сердито качнула веером.

— Ужасный mauvais ton! Ах, эта нынешняя молодежь!

— По бабушкиному мнению, молодежь — это все, кому не исполнилось еще пятидесяти, — негромко прокомментировал Рауль, подавшись ко мне и чуть склонившись над плечом, так что я почувствовала тепло его дыхания на своем плече.

По всем канонам любовного романа мне полагалось взволноваться, покрыться мурашками и затрепетать, но со мной явно что-то было не так. Тихий голос Рауля и это маленькое бытовое происшествие внезапно помогли мне успокоиться и взять себя в руки и без особых потрясений дождаться антракта.

Выйти из ложи на время антракта не захотел никто из нашей компании. Вернее, Рауль, как рыцарь без страха и упрека, предложил заказать нам из буфета все, что нам будет угодно, но ни я, ни тетушка с баронессой его предложением не воспользовались. Я надеялась если не отмолчаться, предоставив дамам наслаждаться общением, то поддерживать легкий разговор «ни о чем» в тесной, почти семейной компании.

Визит Пестеля стал неожиданностью. Он появился во всем блеске своего мундира, приведя с собой двух друзей — то ли в качестве поддержки, то ли в качестве свиты. Друзья Пестеля, казалось бы, похожие друг на друга — тот же возраст, волосы с сединой, щегольские бакенбарды, парадные мундиры — отличались, как небо и земля. Подполковник Ян Якобс, представленный Пестелем, взглянул на меня с теплотой, сказал не слишком изящный, зато искренний комплимент и, отпустив мою руку, будто растворился в тени своих друзей. Зато генерал-интендант Вольдемар фон Казар оставил после себя самое тягостное впечатление. Взгляд у него был неприятный, оценивающий, и по всему было понятно, что увиденное ему не слишком нравится.

Казалось, что будь у него возможность — он заставил бы меня встать, ощупал бы суставы и попросил показать зубы, оценивая мои стати с дотошностью, с которой он, презрев всю систему аукционов и тендеров, выбирал две недели назад у военных поставщиков сукно для пошива парадных мундиров младшим офицерам, методично сбивая цену. Об этом он, не переставая, и бубнил своим глухим, чуть монотонным голосом, видимо полагая, что ничего нет интереснее, чем история заключения этого воистину эпохального (по мнению рассказчика), контракта. На щеках Рауля проступили желваки, баронесса со скучающим видом обмахивалась веером, тетушка смотрела на фон Казара с ироничной полуулыбкой, а Пестель был сконфужен.