Книжный мотылек. Гордость

Глава 7

Мне казалось, что волноваться перед первым балом — удел юных, трепетных барышень, однако, когда пришел «день Х», я поняла, что оставаться спокойной мне не удается. Не помогли ни получасовая болтовня по буку с Нессой, которая всячески пыталась меня приободрить, ни традиционный «созвон» с мамой и Ксавом. Разговор с Ксавом наоборот, привел мои чувства в смятение. Брат искренне досадовал, что не может быть со мной рядом в такой ответственный момент и все пытался выяснить, «как мне Рауль», который должен был, по задумке брата, стать ему достойной заменой. Пришлось пустить в ход всю свою дипломатичность, которую я с таким успехом применяла в общении с мамой, поэтому разговор я закончила с чувством огромного облегчения. И если во время завтрака я все-таки смогла справится с омлетом, то во время ленча тетушка, посмотрев, как я нервно кручу в руках чашку, сообщила, что этот чайный сервиз дорог ей, как память, и если я планирую бить посуду — она с удовольствием выдаст мне сервиз поплоше. Я постаралась взять себя в руки и покорно выпила чаю с ромашкой, который, по мнению тетушки Агаты, должен был помочь мне успокоится. Надо ли говорить, что чай нисколько не помог?

Поднявшись в свои комнаты я не смогла ни читать, ни найти какое-либо другое занятие, поэтому принялась бесцельно бродить из комнаты в комнату. Эти бессмысленные метания прекратила тетушка, которую я застала у себя в туалетной.

— Помнится, перед своим первым балом я тоже не находила себе места, — заявила она, усаживая меня в кресло и устраиваясь в другом.

— Но не в моем же возрасте, — немного нервно всплеснула я руками.

— Феерическая чушь! — фыркнула тетя Гасси, и прижала палец к моему лбу, — у такой умной девочки как ты гораздо больше поводов для волнения, чем у едва покинувших классные комнаты и пансионы девиц, которые еще ничего толком не видели. Практичные мечтают об удачном замужестве и о том, что будущий муж будет не слишком невыносим, романтичные — мечтают о Большой Любви, и беспокоятся лишь о том, что не сумеют её распознать сразу. Ты же — другое дело. Впрочем, я пришла сюда не за этим. Я хочу подарить тебе одну вещицу.

Прю, которую я не сразу заметила, передала тетушке небольшой, завернутый в бархат, предмет, который та стала осторожно разворачивать. Вскоре, у нее в руках оказалась старинная шкатулочка из тисненой кожи, углы и небольшой замочек которой были отделаны серебром.

— Возьми, это тебе, — улыбнулась мне тетушка.

Я несмело взяла несомненно антикварную шкатулку, и, почти не дыша, попыталась открыть замочек.

— Смелее, Милочка, — подбодрила меня виконтесса, — эта шкатулка служила не одному поколению девиц, и, думаю, послужит еще твоим внучкам.

Щелкнул, поддаваясь, замок, я откинула крышку и замерла. Внутри лежал…

— Это бальная книжечка, — услышала я тетушкин голос, — в нашей семье её всегда передавали по женской линии, от матери — к дочери. Увы, на мне эта традиция прервалась… Но я ужасно не люблю, когда вещи лежат «просто так».

Я потрясенно подняла глаза на виконтессу, чтобы тут же вновь опустить их — кружевной платочек тетушки в кои-то веки использовался ей по прямому назначению.

Бальная книжечка удобно легла в руку, была она небольшой, но безделушкой не казалась. Узорный край серебряной обложки изображал венок из листьев, а сама обложка была украшена эмалевой вставкой цвета ночного неба. Рисунок казался простым, даже аскетичным — ветка дерева в розовом цвете и пара мотыльков, однако, я уже видела такие рисунки раньше, и знала, сколько сил и терпения приходится приложить художнику для создания такой миниатюры.

— Чтобы открыть — вытащи карандаш, там, со стороны среза, — подала голос тетушка.

Я вытянула маленький, но от этого не менее удивительный серебряный карандашик из специального крепления, и распахнула книжечку. В ней еще оставались пожелтевшие листы, с полустершимися надписями.

— Бог мой! Я не открывала её с того самого бала, на котором мы с Винсентом объявили о помолвке, — вздохнула виконтесса, — Ну, это и к лучшему. Дай-ка мне книжечку. Вот здесь зажим, надо ослабить его и вытащить предыдущие записи. Дальше мы вставим сюда специальную бальную карту — там по порядку указаны все танцы, что будут на балу, и под каждым из них — пустая строка, где ты будешь вписывать имя того кавалера, которому пообещала этот танец. Это помогает не запутаться, и избежать возможных казусов.

Прю, повинуюсь жесту тетушки, подала ей еще одну, нарядно упакованную, коробку, которую держала в руках. Тетушка ловко избавилась от банта и лент и открыла крышку.

— Вот смотри, — тонкие руки тетушки принялись перебирать содержимое коробки, — это бальные карты, свой комплект для каждого бала. Для удобства они разложены по конвертам. Ты просто сверяешь программу на конверте с программкой, которую вкладывают в приглашение, и находишь нужный. Например, возьмем этот, для бала у графини Пентеркост. Самое главное — не дать страницам перепутаться, иначе придется самой складывать их по порядку следования танцев. Открываем конверт, осторожно вытаскиваем, укладываем — вот так! А теперь закрепляем зажим. Voila! Кстати, это новинка, специальная бумага. Милый мистер Роджерс пытался мне объяснить принцип, но ты же видела мистера Роджерса — я заскучала на второй минуте его воодушевленной речи. Так вот, он сказал, что никаких карандашей не надо, достаточно провести специальной палочкой. Да-да, именно — стилусом. Вот он. Изящная вещица, не правда ли? Ну что, попробуем, как оно работает? Где тут у нас вальс перед ужином? Кого бы мне написать? О! Я пишу: 'Мистер Рауль Файн'. Милочка? Ты сердишься? Ну, право слово, какая глупость — смотри, сейчас я проведу другой стороной стилуса, и все. Даже следа не осталось.

Тетушка передала мне книжечку, погладила по руке, и оставила меня с Прю. Впрочем, ненадолго — практически сразу она вернулась, приведя за собой целую делегацию. Их было трое — высокий, седовласый мужчина, чьи обвисшие щеки и бакенбарды сразу же навевали мысли о столь популярных у местных пожилых дам кентарийских бульдогах; юная девушка, едва ли старше меня, из под чепца которой выбивались непокорные спиральки пшеничных кудряшек; и томный юноша с кошачьими манерами, на котором даже форменный сюртук сидел как что-то неприличное.

— Милочка, — радостно улыбалась тетушка, — посмотри, кого я тебе привела!

Строгий пожилой мужчина, похожий на бульдога, оказался мистером Треверсом, куафером, улыбчивая девушка — Молли Диккенс, как она назвалась, была нейл-мастером, а необычный молодой человек, томно протянувший: «Называйте меня Эдмон, мисс» — визажистом.

Дальше началась кутерьма: тетушка спаслась из комнаты бегством, а меня просили встать тут и там, повернуть голову на три четверти или поднять подбородок, смотрели, как падает свет, передвигая переносную лампу, прикладывали ко мне отрез материала, из которого было сшито мое бальное платье и снова заставляли поворачиваться и переходить с места на место; мистер Треверс пикировался с томным Эдмоном, что, судя по репликам, было их привычным занятием, а мгновенно нашедшие общий язык Молли и Прю сновали из туалетной в ванную комнату с флаконами, несессерами и полотенцами. Когда я поняла, что еще немного, и у меня начнется головная боль, оба мужчины бесшумно исчезли, а Прю призывно приоткрыла дверь в ванную комнату.

— Мисс Мила, Ваша ванна!

В этот момент мне захотелось её расцеловать.

А потом словно включился хорошо отлаженный механизм. Молли, с моего одобрения избавившаяся от постоянно съезжающего чепца, забавно встряхивая кудряшками работала молча, полностью сосредоточившись на процессе. Я, привыкшая к неизменной болтовне «своей» Инги, в салон к которой я ездила несколько лет подряд на Изначальной, сперва даже почувствовала некоторый дискомфорт. Впрочем, наблюдать за работой настоящего мастера и разглядывать инструменты оказалось не менее увлекательно. Закончив работу, Молли вновь резко преобразилась в беззаботную хохотушку, которой показалась при знакомстве, и, собирая инструменты в кофр-дезинфектор перешучивалась с Прю, накручивающую мои влажные волосы на огромные, давно исчезнувшие на Изначальной из обихода, бигуди, по поводу общих знакомых.

Оставшись с Прю вдвоем, я надела чулки и обязательные подвязки, ходить в которых было непривычно, да и никакого смысла, кроме декоративного, они не несли. Потом последовал новый, еще необмятый белоснежный корсет, и наконец — оно, мое бальное платье. Надо сказать — шутница Судьба вдоволь позубоскалила над моим давешним поспешным бегством от тетушек и Мадам, выбиравших мне гардероб. Как девушка, перешагнувшая двадцатилетний рубеж, по меркам Мейферского света я была уже в опасной близости от статуса «старой девы», что, в свою очередь, давало мне некоторые дополнительные преимущества. Например, платье для моего дебюта, вопреки моим ожиданиям, оказалось не белым. Когда я в первый раз увидела его, я села в ближайшее кресло, вцепилась в подлокотники и категорически заявила, что никогда его не одену. Оно. Было. Розовым.

Как ни странно, помог мне разговор с Ксавом, знающим о моей необъяснимой нелюбви к розовому цвету. Простым вопросом: «И как долго ты собираешься бегать от проблемы?» брат заставил меня задуматься. Последние пару дней я по нескольку раз заходила в гардеробную, чтобы сквозь прозрачный чехол посмотреть на свое Розовое Платье, и к сегодняшнему утру я была совершенно точно уверена, что оно мне нравится. Да и Розовым я назвала его, скорее, от испуга: лиф и рукава-«фонарики» романтичного цвета «пепел розы», двойная юбка — из плотного бледно-розового атласа и серебристой дымки поверх, рукава и декольте, края которых были вышиты серебристыми бутонами роз, и такие же вышитые бутоны, чуть большего размера, по нижнему краю подола.

Я старательно избегала смотреть на себя в зеркало все время, пока Прю возилась с пуговками, а потом стало не до того. Мистер Треверс и Эдмон, приглашенные Прю в туалетную, более напоминали двух боевых петухов, которые уже успели не по разу клюнуть друг друга в гребень. Казалось, еще немного, и они начнут наскакивать грудью друг на друга. Но, как и в ситуации с Молли, стоило им разложить инструменты, и с великой тщательностью укутать меня в тонкую черную пелерину, как от вражды не осталось ни следа. Мистер Треверс колдовал над прической все с тем же каменным выражением лица, казалось — его пальцы, делающие удивительно тонкую работу, живут своей, совершенно отдельной, жизнью среди всех этих парикмахерских приспособлений. Эдмон, ожидающий своей очереди, позабыл про свою томную маску, и жадно следил то ли за коллегой, то ли за конкурентом, иногда, буквально мимолетным взглядом, движением пальцев или брови, подсказывая и поправляя его работу. Я почти не смотрела на то, что отражается в зеркале — так заворожило меня это безмолвное общение.

Потом пришла очередь Эдмона, который вблизи оказался обычным, грустным юношей, с кругами под глазами от хронического недосыпа. Его тонкие руки колдовали над моим лицом, я то закрывала глаза, то открывала, то смотрела в сторону, а в его руках чередовались спонжики, кисточки, баночки и коробочки. Причем, зачастую, взяв что-либо в руки Эдмон замирал, переводил глаза с моего лица на то, что было у него в руках и обратно, а потом решительно отставлял в сторону. Наконец и эта часть подготовки была закончена, и Прю торжественно принесла из специального хранилища, которым, как оказалось, оборудована моя гардеробная, завершающую деталь моего наряда — венок из серебристо-розовых, в тон лифа, бутонов мелкой кустовой розы. Эдмон снова уступил место мистеру Треверсу, и тот несколькими уверенными движениями закончил мою прическу.