Полузвери

Глава десятая

«Никуда не ходи».

В спальне прямо на двери висел лист, закрепленный полоской пластыря, и я с любопытством поняла, что впервые вижу почерк Нольда. Такой своеобразный — с округлыми гласными и угловатыми согласными, наглядное сочетание двух натур, жесткой и мягкой. Я не графолог, эти знания от меня далеки, но так подумалось.

Проспала я долго и так крепко, что не слышала ни шороха — когда он ушел? Телефон без сообщений, стоит на беззвучном, сигаретница на зарядке. В холодильнике запас еды маленький, не закупались ни он, ни я в последнее время.

— И трусы были последние…

Обшарила весь запас в ящике и на полке — из белья один бронебойный бюстгальтер, который мне Вилли подобрал. Жилет, а не лифчик. Руки за ночь серьезно зажили — одни следы на коже, и все. Самую каплю еще чесалось, будто по поверхности гусеница ползла, но я перестала обращать на регенерат внимание. Вместо завтрака напилась воды и ушла к Нольду в зал, за его стол.

Раз никуда не ходить, буду послушной и проведу в квартире столько времени, сколько нужно. Полистала книги, заглянула в бумаги, и задалась вопросом — зачем он так тщательно изучал все, что касалось человеческого тела? И тут же себе ответила, найдя самое очевидное объяснение — чтобы уметь обуздывать зверя. Искал в физических механизмах ключ к совладанию с природой. А еще… Нольд хотел детей.

Через час любопытства, нашла целую тетрадь записей о мужском бесплодии и причинах нарушения репродуктивной функции. Попытавшись разобраться в медицинских листах, поняла одно — сперматазоиды нежизнеспособны, и это не лечится. Нольд рискнул обратиться к врачу, судя по датам внизу, пять лет назад. Именно тогда у него была Регина и были надежды на все нормальное, как у людей, — на любовь, на человеческую близость и на семью. Порушилось… и зверя не усмирил, и любимая сбежала.

Меня кольнуло сочувствие и нереальность этой надежды… Невозможность быть матерью принимала как данность и только посмеивалась над предрассудками, которыми люди всерьез болели — некромантки доказывали свою черную сущность тем, что не могли дать жизнь. Ибо мертвое не способно родить живое. А Нольд хотел детей. Кровных. Своих. Но был обречен природой, как и я.

Нольд вскользь коснулся темы, когда просвещал, — в отличие от нас, блюющих в присутствие противоположного пола, его род отвращением не страдал. Мужчины и женщины не реагировали друг на друга потому что чуяли родню нутром и не скрещивались, даже если были очень и очень дальними ветками. Нарушения случались, и был раз, когда вычислили пару полузверей, — женщине ничего не было, а мужчину казнили за инцест. Называется страшно, но он и она приехали с разных концов континента, и общая мать у них была поколений десять назад.

Мужчинам усыновлять или удочерять детей нельзя под страхом казни. Не потому, что они сделают что-то ужасное, а потому что это не в их природе — любить, воспитывать, растить. Другой функционал — служение и добыча. А святая роль родительства священна и позволена исключительно женщинам. Сакральное право избранных.

Я спрятала тетрадь туда же, где и нашла. Посидела еще в кресле, думая о Нольде, и утешала свое сострадание тем, что он, хотя бы нашел меня. Полной семьи нет и не будет, но половина сбывшейся мечты — разве не счастье? Я — счастлива… а он навсегда похоронит надежду быть отцом, потому что два бесплодия, это не минус на минус, это двести процентов гарантии.

К середине дня на телефон пришли сообщения-отчеты: Хану допрашивал незнакомец в больнице, пытаясь выяснить, насколько она была близка с «братом» и не рассказывал ли он ей что-то необычное. Некромантка достойно сыграла роль дурехи, которая ни во что не лезла с расспросами.

Констант загремел в Инквиз, вел себя до истерики ужасно и даже предпринял попытку к бегству. Нольд пересказал нам, что, когда с ним разговаривал, посоветовал отпустить тормоза — естественное поведение пленника в сто раз лучше попытки кого-то сыграть. Я, подумав о некроманте, отметила про себя, что трусливых людей, способных на мужественные поступки, уважаю еще больше чем чистых храбрецов. Это какую же решимость нужно было приобрести пухлому и ущербному Константу, чтобы стать таким героем? Он всю жизнь — беглец и жертва, а здесь ринулся в бой… неужели и, правда, мир некромантов меняется? Устои пошатнулись, и тот же Фортен неспроста взял под крыло стольких — это значит, что с революцией в голове уже десятки сородичей! Не могла представить, еще десять лет назад, что хоть один бы согласился отступиться от правил — немыслимо!

От Нольда к четырем часам прилетела только одно: «четверг». Он выяснил у сектантки дату. И практически через минуту от Париса: «Плакаты в печати» — это уже по заданию с облавой.

Знака должно быть два: ущербная луна, рожками направо, и галочка «летящая птица», что пересекала ее. Предупреждение о большой опасности! Валери далеко не первая, кто устраивала в больших или маленьких городах дни охоты, практика старая, хоть и не частая. Некроманты знак хорошо знали.

Самое паршивое, что по идее вся верхушка Инквиза должна знать о планируемой операции — это бюрократия, это согласование трат ресурсов, вызов рядовых сотрудников из отпусков и отгулов, предупреждение полиции и прочее — а все держалось в тайне. Что-то Валери наплела в уши вышестоящим, что информация не попала даже к Нольду, он из другого подразделения, но зачем? Какой подвох? Какую особую гадость сектантка задумала, кроме поимки дочери Морса?

Я много над чем еще думала — времени столько, что девать некуда. А отвлечься особо нечем, только опять играла в пятнашки, да начала читать второй из приключенчиских романов, что принес Ян.

К восьми вечера Нольд позвонил:

— Одевайся на тренировку, через полчаса выходи через крышу к первому подъезду.