Отложенный эффект

29. Последствия за свой счёт

Марион провела в госпитале десять дней, но после с трудом могла вспомнить, что именно она там делала.

Она беременна.

Её организм не может адаптироваться к беременности и снова разрушается.

Эти два факта никак не хотели уместиться в её голове, и между собой они тоже как-то не слишком дружили. Потому что Клодетт смотрела на неё, глаза у той Клодетт были вдвое больше обычного, она качала головой и не делала никаких прогнозов. Но Марион знала ту Клодетт уже долго, и такой безысходности в глазах своего целителя она ни разу ещё не видела. Потому что… потому что. И Жаклин Арман тоже, чуть что, хваталась за голову и поджимала губы, потому что – не могла сказать ничего приличного, обнадёживающего, да и просто определённого – тоже.

Да чёрт побери, они все даже не могли сказать, сможет Марион доносить ребёнка до родов, или нет.

Мама стучала в магическую связь – и была послана к чёрту. Марион рявкнула, что не может говорить, и сама свяжется, и – пока не связалась.

Люсиль пришла в госпиталь, её вроде бы было посылать некуда и незачем, но и ей Марион тоже ничего не сказала. Есть проблемы, да. Решаются. А поскольку у Марион в последние годы всегда были какие-то проблемы, то и ничего особенного.

Марион надеялась, что убедила их – ничего особенного. Дополнительное обследование. Небольшое ухудшение, а может – и нет. Большое. Не важно.

Что делать-то, господи?

Она не была каким-то особым ярким талантом, звездой. Зато всегда была профессионалом. Крепким, надёжным, компетентным. Не делающим глупостей, мать вашу, не делающим! Никогда! Ни за что! Умеющим правильно сориентироваться, оценить риски, и действовать именно так, как сейчас нужно.

Даже там, в Армсфельде, пять лет назад, она действовала так, как нужно. Все признали, что лучше – невозможно. Арно шагнул вперёд, получил заряд на месте, и успел передать ей – от чего защищаться. Он ушёл, но своей смертью спас её от смерти. Она встала на его место, получила всё, что с того причиталось, но спасла десятерых остальных от того, что обрушилось потом на неё.

И что же, жертва Арно, выходит, была зря, и всё напрасно? И как она посмотрит ему в глаза там, потом, ведь они встретятся, не могут не встретиться? Они ведь говорили, что подождут, пока у неё закончится контракт, а потом зарегистрируют брак и будут думать о детях. Но её контракт закончился через месяц после Армсфельда, она сразу же подписала новый, а ещё через три месяца всё и началось. По-настоящему началось. И хоть сейчас сердце уже и не болит, как в первые недели, но воспоминания всё ещё вызывают грусть. Грусть о том, чего у них не случилось.

А случилось вот у неё… и почему же так бестолково? Почему она сделала глупость? Зачем спорила с этим бестолковым некромантом, почему поддалась на его слова, почему пошла с ним в некрополь, и почему потом пошла к нему домой? И почему не вспомнила о предохранении?

Да потому, что поверила – эта часть организма не восстановится. Уже не восстановится. Никогда не восстановится. Можно всё, ничего не будет. Ей ведь случалось уже… пару раз, и ничего не было.

Вышло не так, совсем не так. Можно всё, но последствия за свой счёт.

Ладно, ей. А ребёнку-то за что?

Ладно, ладно. Нужно как-то собираться с силами и доносить беременность до такого момента, чтобы уже можно было спасти этого ребёнка даже вне утробы матери, Люсиль и мама справятся. С помощью целителей. Наверное. Наверное. Наверное.

- Марион, давай, ты попробуешь поесть. Ну хоть что-то.

- Я не могу. Клодетт. Ты же знаешь.

В первые три дня она не могла проглотить ни кусочка, потому что внутри у неё не задерживалось ничего. Клодетт страдала, угрожала внутривенным питанием. Марион понимала, что питаться нужно, но – не могла, совсем не могла. Вообще во время болезни так и было, её рекорд без еды, кажется, пять дней, что ли, но тогда она могла пить воду, по глоточку. Всё время по глоточку. По маленькому. В воде растворяли какие-то питательные вещества, иногда прокатывало. А сегодня пока даже с глоточками не получилось.

- Марион, мы должны что-то придумать, - Клодетт едва не плакала сама.

- Да что тут придумаешь, - говорила в ответ Марион.

- Девки, а ну перестали страдать, - прикрикнула на них вошедшая Жаклин. – Марион, ты сейчас выпьешь вот это, и ляжешь, и не будешь шевелиться, хотя бы час. А мы понаблюдаем.

Жаклин держала в руках стакан, наполненный какой-то зеленоватой жидкостью, с резким неприятным запахом.

- Что это? – спросила Марион.

- Зельевары нашли в каком-то древнем манускрипте. Как раз для того, чтобы питать беременных, если они почему-то не могут есть. Написано, что вкус противный, но придётся потерпеть. Вдруг сработает?

О да, Жаклин подняла на уши магических фармацевтов, а Клодетт заслала кого-то в академическую библиотеку. Кажется, на Марион сейчас будут тестировать разные преданья старины глубокой.

Правда, с тестами вышло хорошо. Вонючее зелье усвоилось, и в течение некоторого времени после него Марион могла принимать пищу. Она лежала, сколько говорили, а потом ела – бульон, нежирное мясо и что-то ещё. Или хотя бы просто сухарики с водой. В крошечных количествах, но ела. А через несколько часов снова пила эту гадость. И потом опять немного ела. И крепкий изначально организм запускал регенерацию. Ноги стали лучше слушаться, руки – подниматься, в глазах быстрее наводилась резкость. Можно было жить дальше. Понемногу. Правда, приступы слабости, скачки давления и прочие неприятности всё равно случались, но Марион притерпелась, а Клодетт и Жаклин говорили – ещё неделю выиграли, отлично.

Клодетт даже разрешила ей перебраться к Люсиль, только чтоб являться на осмотр каждый божий день, и взяла с неё обещание, что Марион, случись малейший к тому повод, свяжется и прибудет в госпиталь, и останется там, сколько нужно. Марион не возражала – что там возразишь?

Но нужно было как-то устраивать жизнь на эти ближайшие месяцы. Она сказала Люсиль, что есть сложности, да, но с ними борются. Да, один раз побороли, может быть, и снова получится.

А потом пришлось идти в Академию – к профессору Дюмону, и говорить, как есть – она не возьмёт сейчас группу на практику. Потому что ухудшение, и пока неясно, что впереди. Да, с диссертацией попробует поработать, но тоже не знает. Что не знает? Она так и хотела сказать, как есть – успеет или нет, ну да это и так скоро будет понятно, успеет или нет. А пока… если не делать ничего, она ж с ума сойдет.

Поэтому – работать дальше.

Но…

Где-то тут, в этом же здании, сидит Саваж. Если бы он не прицепился к ней тогда, на конференции, то ничего бы и не было, она бы сейчас была здорова, ну, почти здорова, и всё было бы хорошо. А что теперь?

Наверное, было бы правильно не говорить ему ни слова. Но Марион не ощущала себя настолько праведной. И поэтому она пошла на второй этаж, предполагая, что ничего глобально не изменилось за десять лет, и факультет некромантии находится там же, где и раньше.

Вот деканат, аудитории, кафедра общей некромантии. Он совсем не обязан здесь быть, но вдруг?

Вообще до известия о беременности она даже подумывала, что можно было бы ещё разок с ним встретиться. Наверное. Потому что – хорош. Любезен, приятен, красив. И вообще, некромант без амулета – это что-то невероятное, тогда она убедилась. Но теперь…

Оказаться беременной от первого бабника Академии? Да у него таких детей, наверное, уже на три студенческих группы хватит. Не зря же он не признал ни одного!

Марион открыла дверь – и упёрлась взглядом в него. В его глаза, жёлто-зелёные, странные, нечеловеческие. У его отца такие же. Но его отец – приличный человек, в отличие от…

- Сидишь, скотина? – ничего другого она сейчас сказать не смогла. – Вот скажи, кто тебя под руку толкал, когда ты прицепился ко мне на конференции? И никак не хотел отцепиться? А теперь ты здоров и счастлив, а я беременна, и вся моя жизнь пошла к чертям!

- Что? Марион, хорошая моя, что ты такое говоришь? Беременна?

- Что слышишь. Скотина ты, вот что. Что тебе стоило придержать свой язык и не говорить мне ничего? Баб у тебя других нет? Цепляться было больше не к кому? Задурить мне голову, что я и не подумала предохраняться, потому что мне однозначно сказали – беременность невозможна? Чтоб тебе так же прилетело, чтобы рушилось всё, что ты делаешь, и выхода не было, ясно тебе?

Она повернулась и бросилась прочь – ну, так быстро, как смогла. Запустила магическую глушилку – чтобы, если вдруг вздумает позвать, ничего у него не вышло.

Выбежала в академический парк, села на какую-то лавку.

И зачем только она ему всё это сказала? Обошлись бы без драмы, оба, и он, и она.

Но теперь уже – как есть.