Кассиопея

9

Тэён с Юбином не появляются ни на первой лекции, ни на второй. Мингю не сразу замечает их отсутствие – только когда Сонёль вдруг ухмыляется и отпускает глупую шутку о том, что «кого-то потом тоже с новой прической ждать придется что ли». Мингю понимает, что речь о нем, но игнорирует, продолжая делать пометки в тетради. Это все, чем он может занять себя сейчас, чтобы не позволить голове переполниться мыслями – уместными и не совсем.

На большом перерыве они с Сонёлем выкуривают по сигарете, а на второй Сонёль вдруг делает расстроенное выражение лица, смотря в свой телефон:

– Ну вот, дождь обещают. А я так надеялся, что сезон дождей в этом году закончится пораньше. Хотел на скейте вечером покататься…

Мингю сигарету выплевывает почти, подтягивается весь.

– Всю следующую неделю дожди передают, – продолжает Сонёль тем временем, пряча телефон в задний карман джинсов, – терпеть не могу эту сырость.

– Есть такое, – соглашается Мингю с предельно безразличным выражением лица, – тоже дождь терпеть не могу.

И это чистая правда. Он ненавидит дождь. Он ненавидит его за то, что тот у него отнял. Ненавидит за то, что дал ему взамен. Потому что Мингю не знает, что со всем этим делать теперь.

Остаток пар он проводит в каком-то мыльном пузыре, не особо слушая преподавателя. Делает нехотя пометки в тетради, которые нагло списывает у Сонёля. Думает вдруг, что дерьмовый из него студент. Был когда-то и есть сейчас. Смысл убиваться по тому, что бросил учебу, если не можешь на ней сосредоточиться, даже когда есть шанс обыграть свое прошлое по-другому?

Они с Чонхо не особо говорили после ухода Тэёна днем накануне. Допили пиво молча, перебросились несколькими глупыми фразами и разошлись по своим комнатам. Мингю думает, что это нормально. Ведь ему нечего было сказать потом. Ему в принципе нечего сказать Чонхо. Но у Чонхо, если честно, взгляд искажает от желания избавиться от накипевшего. Мингю не знает, что это – накипевшее. И знать не хочет.

Думает только, что не должен был позволять чужому человеку находиться настолько близко. Не должен был. Минутная ли это слабость, секундное ли помутнее – Мингю не знает. Как и того, что это повлечет за собой. Чем станет потом. Что расцветет из этой его слабости, сдобренной скрытым надломом, который был скрыт от чужих взглядов. Мингю так долго и тщательно прятался – ото всех почти. У него нет моральных сил на то, чтобы открываться кому-то еще. Чтобы позволять новым – другим – людям глядеть в бездну. В этой бездне нет ничего. Она многих затянула в себя. И помиловала лишь единицы.

Чонхо ждет его около аудитории. Судя по уставшему виду – больше часа. Мингю подходит к нему нехотя, чувствуя себя как-то неловко, и это совсем неправильно, если честно. Сонёль подходит тоже, хлопает Чонхо по плечу так, что тот едва телефон не роняет, начинает смеяться и рассказывать о какой-то ерунде, включающей его негодование по поводу сезона дождей. Чонхо улыбается, кивает, смотрит на Мингю внимательно, в то время как тот глядит в сторону окна.

– В пятницу я к вам приду в гости, – машет Сонёль напоследок, – даже не думайте отвертеться. У нас с тобой, Мингю, совместный проект на носу, так что придется здорово поднапрячься! – Он смеется и исчезает за поворотом коридора, а Мингю даже не успевает испугаться и крикнуть вслед, мол, что за проект.

– Не переживай, – говорит Чонхо, поправляя рюкзак за спиной, – разберемся.

Несколько остановок до дома они едут в неловком молчании – до тех пор, пока Чонхо за пять минут до выхода не начинает показывать Мингю на телефоне смешные картинки с корги. Тот не понимает сначала, хмурится, а потом вдруг начинает сдавленно смеяться, привлекая внимание девчонок, что сидят напротив них. Он видит, как Чонхо набирает в запросе гугла «попы корги», и вовсе не выдерживает, едва пополам не сгибаясь от смеха, чувствуя себя как никогда глупо и… легко.

– Ты помешан на корги, – выносит вердикт Мингю, когда они выходят из метро.

– Не моя вина, – возмущается тот, – это все из-за Мингю. Он со школы мечтал о корги, но все время ворчал, что щенки жутко дорогие.

– Не говори мне, что потом вы вместе скинулись на этого щенка, потому что хотелкам Мингю было невозможно отказать, – усмехается он, заворачивая за угол.

– Именно так и было, – улыбается Чонхо, – мы завели Куки, когда я был на втором курсе.

– Он настолько мелкий? – удивляется Мингю.

– Меньше двух лет, ага.

– По мозгам как ты примерно.

Чонхо пихает его в плечо, и Мингю смеется, уворачиваясь.

Когда они подходят к дому, начинает накрапывать дождь. Чонхо выставляет руку, смотря на то, как капли падают на его ладонь, и улыбается едва заметно. Мингю глядит, как дождевые стрелы врезаются в линии на его руке, и встряхивает челкой. Думает вдруг, что Тэён с Мином сейчас тоже наверняка смотрят на этот дождь. Но если их миры настолько непохоже похожи, идет ли дождь и у них?.. Может ли быть так, что сейчас в мире Мингю дождя… нет?

В нем над головой – голубое небо и Кассиопея, у которой есть имя, данное ей давным-давно.

В этом мире – лавандовое небо и пять холодных звезд, которые рядом лишь потому, что так захотели небеса.

У них нет имени. У них есть лишь лаванда, что сплетает их между собой.

Дома они сбрасывают рюкзаки и даже не включают свет. Чонхо тянет Мингю на балкон в своей комнате. Они стоят перед открытым окном, утопая в сумерках Сеула, и молчат, разговаривая лишь вдохами и выдохами, которые смешиваются в воздухе с сигаретным дымом. Мингю затягивается шумно и изо всех сил, что остались в его легких. Смотрит на ливень за окном и думает вдруг, что так хорошо. Так – нормально. Стоять на этом балконе, курить ментоловые сигареты с привкусом чужого мира, смотреть на размытую Сеульскую башню, которая вот – на ладони будто. В паре километров от. Которая рядом совсем. Мерцает фиолетовыми и синими огнями, утопая в дожде.

У Мингю внутри херня какая-то, если честно. У него там дождь кислотой размывает все те годы, что он прожил до настоящего момента.

– Давай… – начинает Чонхо, туша сигарету о пепельницу-тыкву, которую притащил с кухни, – давай съездим в одно место.

– Куда? – отзывается Мингю.

– В одно место, – уклончиво повторяет Чонхо. – Я хочу съездить туда сейчас. До полуночи у нас еще много времени, поэтому… Ты поедешь со мной? – он глядит на него вопросительно.

– Поеду, – Мингю кивает, отвечая на его взгляд, который в сумерках дождливого Сеула кажется в сотни раз темнее.

Мингю не сразу узнает дорогу – потому что ездил обычно с другого конца города. Другим путем. Но когда они выходят на станции «Сочхо», у него внутри замирает все. Леденеет, если быть до конца откровенным. Он останавливается перед пятым выходом и не может сдвинуться ни на шаг, пока Чонхо не окликает его непонимающе.

Они поднимаются по лестнице, выходят наружу. Идут вперед мимо здания Верховного Суда. Мингю смотрит на все еще ярко цветущие кусты гибискуса вдоль ограждений и подмечает те цветы, что уже завяли, истлели, потеряли форму и увяли, склонив головы вниз. В сентябре все начинает умирать. Как бы ни стремилось к жизни.

Они заворачивают за угол и начинают подниматься в гору, потому что дорога берет начало вверх. Мингю хочется развернуться и покатиться обратно дохлой колбасой. Он не готов пока. Он не готов снова очутиться в месте, что давало ему силы столько лет. Не здесь – в другом мире. Не здесь – там, где воздух на вкус другим был. Там, где не нужно было переживать из-за того, что кто-то может без разрешения рассмотреть истлевшие картинки на поддоне твоей души.

Когда они заворачивают в парк, Мингю не выдерживает и закуривает. Знает, что здесь нельзя, но все равно курит истошно, прячась под широким куполом зонта, который Чонхо раскрыл на выходе из метро. Они идут рядом, вплотную почти, соприкасаются руками. Мингю хочется не то в сторону отойти и утонуть под ливнем, не то придвинуться поближе. Потому что дождь такой сумасшедший. Честное слово. Под ним умереть можно случайно.

Они проходят мимо монумента с часами, огибают его, сворачивают влево. Чонхо вдруг смеется и говорит, что пару лет назад наткнулся здесь на ватных кроликов. Ватных – потому что они лежали недвижно под кустами гибискуса и выглядели настолько желейными из-за жары, что Чонхо воспользовался возможностью и затискал их до смерти, попутно скормив им листья салата для самгёпсаля, который они с Мингю хотели приготовить вечером.

Мингю слушает это все и молча курит. Вспоминает, как сам тискал этих кроликов. Он, если честно, кроликов не очень любит, но в этом парке они до того пушистые и дружелюбные, что ты не можешь не погладить их, доставая из карманов все, что есть съестного. Те слизывают с рук все, если это не соленое. В какой-то миг Мингю пристрастился к этим пушистым дуракам и стал приносить им морковь и сельдерей каждый раз, когда приходил сюда.

Они доходят до бетонной арки, и Мингю прирастает к земле в паре метров от. Чонхо возвращается к нему, накрывает зонтом и смотрит до того вопросительно, что у Мингю эти вопросы в ноздри забиваются цветочной пыльцой.

Сбоку цветы гибискуса. Слишком сильный аромат. Разве гибискус пахнет так? Убавить бы его.

Уже давно стемнело. Мингю смотрит на мост Шелкопряда, утопающий в фиолетовых и синих огнях (прямо как Сеульская башня – какая ирония), и дышит через раз. Кажется, он был здесь в последний раз вечность назад. Или половину вечности. Это место ни капли не изменилось – застыло надтреснутой картинкой в его памяти. В памяти, к которой возвращаться слишком больно.

На мосту – ни души. Так же как и в парке. Никто не будет гулять здесь в такой ливень.

Чонхо наклоняется, заглядывая в его глаза и неуверенно улыбается. Будто спрашивает разрешения пойти дальше.

– Раньше я часто ездил сюда, – говорит он, когда они останавливаются точно посередине моста.

Мингю смотрит на его профиль, подсвеченные неяркими огнями. Думает вдруг, что они слишком близко стоят.

– Это, наверное, мое любимое место в городе. Смотри. – Чонхо вытягивает руку, указывая куда-то, и Мингю прослеживает за жестом. Глядит на Сеульскую башню: маленькую, едва заметную. Потерявшуюся среди огней города. – Отсюда она такая крошечная. – Чонхо опускает руку. – Я себя таким же чувствую каждый раз, когда смотрю сквозь эти прутья на нее: маленьким и потерянным. – Он переводит взгляд на Мингю.

А тот на этот взгляд не ответить не может никак, потому что горло подпирает крик, полный эмоций, чувств, которым он никогда не позволит покинуть себя и начать жить своей жизнью. Мингю просто смотрит в ответ и чувствует себя в лабиринте, стены которого – дождевые капли, которые окружили их. А выход – выход здесь. Прямо тут, под этим зонтом.

– Мы все потерялись в этом городе. – Чонхо отворачивается. – Но, знаешь, – чужие губы трогает улыбка, – почему-то именно здесь мне найти себя проще всего. Тут, на этом мосту, смотря на крохотную Сеульскую башню вдали. Мне вдруг захотелось сводить тебя сюда. А ты… ты бывал здесь хоть раз?

Мингю не отвечает; сглатывает громко. Поднимает руку и крепко хватается за рубашку Чонхо в районе предплечья. Не успев ни подумать, ни осмыслить свои действия, не успев ничего. Он просто хватается за чуть влажную ткань, мнет ее в своих подрагивающих пальцах и молчит так громко, что молчание его перекрикивает шум дождя.