Кассиопея

12

Мингю просыпается из-за приступа жажды. Он лежит с закрытыми глазами на спине и морщится, потому что сил встать нет совсем. Во рту сухо, как в чертовой пустыне Гоби, и до того противно, что даже сглатывать вязкую слюну не хочется. Он приоткрывает глаза и сразу же щурится от света, который кажется настолько ярким, что того и гляди выжжет сетчатку. Приподнимает голову и со стоном опускает ее обратно на подушку. Чувство такое, что на тебя небо падает, а следом за ним и вся Вселенная. Головная боль не заставляет себя ждать – разрастается пульсацией в висках.

Какой кошмар. Последний раз ему было настолько хреново пару лет назад, когда они надрались с Тэёном, словно черти, распотрошив чуть ли не ящик соджу, накинув сверху пивом. После того вечера Мингю клялся себе, что больше никогда не будет мешать алкоголь в таких количествах, но вот посмотрите на него сейчас – лежит и не может встать, придавленный к кровати сожалением о всех принятых вчера решениях. Не только вчера, но и за всю жизнь, пожалуй. В висках так сильно пульсирует, их вовнутрь вдавливает будто, и хочется придушить себя подушкой, чтобы не мучиться.

У Мингю уходит слишком много времени на то, чтобы поднять себя на ноги. Он бредет на кухню, отстраненно думая, что ему дорога в массовку для какого-нибудь фильма про зомби. Он слишком стар для всего этого дерьма. После первого стакана жажда не становится меньше, поэтому Мингю наливает себе второй, прикладывается к нему губами и застывает. Вспоминает вдруг, что вчера было.

Осознает, что не из комнаты Мина вышел.

Мингю идет обратно так быстро, как позволяют опухшие с похмелья мышцы, и останавливается на пороге комнаты Чонхо, сжимая в руках стакан воды, поверхность которого чуть скрипит от того, насколько он сильно сжал его пальцами.

Чонхо нет. Он один проснулся. Упрощает ли это ситуацию? Нет. Скорее усложняет. Мингю стонет и тихо матерится; шумно отхлебывает воду и бредет в другую комнату – ту, в которой он вообще-то и должен был спать изначально. Какую выносливость нужно иметь, чтобы после такой попойки еще заставить себя куда-то пойти? И главное – куда? Чонхо просто не человек.

Что он подумал, когда проснулся утром и увидел рядом с собой Мингю? Что в принципе можно подумать в такой вот ситуации? Что ответить, если он спросит? Сказать, что на обратном пути комнаты попутал в пьяном угаре, когда встал ночью в туалет? Мингю снова стонет – с оттенком обреченности в голосе – и ставит недопитый стакан воды на письменный стол. Падает на кровать и вжимается лицом в подушку, мысленно желая себе задохнуться. Он больше никогда не будет напиваться, если каждый раз это будет заканчиваться вот так неудобно.

Мингю вытягивает руки вперед и касается левого запястья. И без того опухшие щеки заплывают еще и румянцем. Странная штука это такая – смущение. Мингю с ним не особо знаком был и знакомиться не хотел, но вот – приходится. А лучше бы не. Лучше бы он уснул тогда ночью и больше никогда не просыпался, чем выкидывал подобные финты ушами, которые разумно объяснить ну никак нельзя.

В висках продолжает вспыхивать боль. По-хорошему бы выпить какой-нибудь аспирин, но Мингю понятия не имеет, где в этом доме хранятся лекарства, поэтому он продолжает лежать, прижавшись щекой к подушке, и желать себе скорой смерти, которая избавит его и от похмелья этого, и от необходимости снова смотреть Чонхо в глаза. Он проваливается обратно в сон, перед этим успев подумать, что в понедельник отмутузит сначала Тэёна – за то, что притащил виски, – а потом Сонёля, который не знает меры.

Во второй раз Мингю просыпается уже вечером. За окном темно, и он лежит какое-то время, разглядывая занавески, дергающиеся от легкого ветра из окна. Головная боль утихла, но во рту все такая же помойка. Он допивает оставшуюся в стакане воду и прислушивается – Чонхо явно вернулся уже. Признаться, Мингю не слышит совершенно ничего, даже полоски света под дверью не видит – он просто знает, что Чонхо дома. Это как седьмое чувство, что цветком распустилось на останках шестого.

Желание не выходить из комнаты в ближайшее никогда довольно сильное, но необходимость все-таки выпить таблетку аспирина, залив ее сверху кофе, еще сильнее, поэтому Мингю, глубоко вздохнув, открывает дверь. Со стороны кухни свет действительно не горит – только небольшой светильник в гостиной рядом с креслом, который едва ли освещает одно только его. В кресле сидит Чонхо с ноутбуком на коленях; заметив движение, он резко перестает печатать и поднимает взгляд.

Несколько отвратительно долгих секунд они просто смотрят друг на друга, после чего у Мингю до бесячего ровным тоном спрашивают:

– Живой?

– А по мне не видно? – язвит он, ставя на стол пустой стакан. Берет из сушилки чистую кружку и включает кофемашину.

Чонхо хмыкает и переключает свое внимание обратно на ноутбук. Мингю смотрит на него мельком и отворачивается, вдруг замечая рядом с пакетом кофейных зерен упаковку аспирина. Боги его услышали.

Он быстро выпивает кофе, обжигая себе и язык, и глотку, намеренно громко отхлебывая, потому что вот это молчание – оно какое-то слишком неловкое для Мингю. Вымыв кружку, он уходит в ванную и торчит там так долго, что Чонхо, видимо, решает, что он утонул, потому что стучится неуверенно и именно это и спрашивает. С чувством юмора у него так же не очень, как и у Тэёна.

После аспирина, кофе и душа Мингю начинает казаться, что он все-таки человек и все еще функционирует, хотя Чонхо почему-то не перестает поглядывать в его сторону с настороженностью, будто в любой момент придется хватать и укладывать на кровать, ставя капельницу. С кофеином, да. Мингю пьет вторую кружку кофе, сидя за обеденным столом, и думает, что самое время скрыться в комнате, потому что Чонхо по-прежнему молчит и не задает вопросов, которых Мингю от него вообще-то ждал. Не то чтобы у него ответы готовы были и он в принципе хотел оказаться расстрелянным чужим едким непониманием, облеченным в любопытствующие вопросы, но лучше все вот это, вместе взятое, чем резиновое молчание.

В какой-то момент Чонхо все-таки закрывает свой драгоценный ноутбук. Хлопает крышкой так громко, что Мингю подпрыгивает на месте, расплескав немного кофе на стол, и смотрит в упор.

– Тебе кошмар приснился?

– Что? – Он глядит на Чонхо в ответ с откровенным замешательством.

– Ну, просто, – тот трет ладонью затылок, опуская взгляд, – не знаю.

– Что не знаешь?

– Ты ночью пришел ко мне. – Чонхо опять смотрит на него.

Мингю делает слишком большой глоток и давится, начиная кашлять. Зачем он так предсказуемо реагирует.

– Ты не спал? – Конечно же, он не спал, Мингю, зачем спрашивать это так, будто ты был уверен в обратном.

– Я задремал, – признается Чонхо, и он видит, как тот начинает кусать щеку изнутри. – Просто… как бы объяснить. Мингю часто кошмары снились. Другому, не тебе, – быстро поясняет он и продолжает: – Он приходил спать ко мне. Я задремал, и, честно говоря, на какой-то момент мне показалось, что это он, поэтому…

– А, – Мингю ставит кружку на стол, – понятно.

И почему-то так гадко становится, словно он вернулся в те первые мгновения утром, когда только глаза открыл. Он размазывает по поверхности стола капли пролитого кофе и хмурится, совершенно не понимая, как на эти свои ощущения реагировать.

– Эй, – слышит он и поднимает голову; Чонхо уже не в кресле, а близко совсем – на расстоянии вытянутой руки. – Судя по твоему лицу, ты опять подумал о какой-то ерунде.

– Нет, – отвечает Мингю, проглатывая непривычную горечь с привкусом чертового разочарования. – Просто голова болит.

– Так почему ты…

– Не знаю. Я не помню, – врет он, поднимаясь со стула.

Наверное, не стоило так резко вставать. Наверное, вставать вообще не стоило. Просыпаться – тоже. Не стоило, но какая теперь разница, ибо Мингю со стула слезает все равно. А затем хватается обеими руками за столешницу, потому что голова начинает кружиться настолько внезапно, что это попросту застает его врасплох. Он пытается сфокусировать взгляд на кружке с остатками кофе на дне, но та плывет, размывается, растворяется где-то вдоль рисунка радужки, а Мингю пальцы сжимает крепче и совсем не понимает, что происходит.

– Ты в порядке? – На его плечо ложится чужая рука, и он мотает головой, сразу же жалея об этом – по затылку ударяет приступом боли.

Чонхо перехватывает его под локти и осторожно разворачивает к себе – кажется, пытается заглянуть ему в глаза, но Мингю не видит вообще ничего. Он мутным взглядом мажет по пространству и обещает никогда больше в жизни не доводить себя до такого состояния. В ушах нарастает звон, что сменяется на противный свист, напоминающий звук дрели, которой пользуются стоматологи.

Мингю хочет снова схватиться за что-нибудь, найти опору, потому что не видно совсем ничего, но замирает покорно, когда чувствует на своем лице касания чужой руки. Чонхо убирает волосы с его лба и прижимается к нему ладонью. Ворчит что-то тихо совсем – Мингю не может разобрать слов. Пытается, но почти сразу перестает – только тянется почему-то вперед, когда рука исчезает. Хочет опять упасть в это прикосновение, потому что оно показалось таким прохладным, таким нужным. Вернуть его не получается, не получается совсем, и Мингю начинает паниковать, не видя перед собой ни единого цвета, кроме черного.

Паника съеживается до размеров атома и схлопывается в пустоту, когда вместо руки он чувствует на своем лбу что-то другое. И оно не прохладное совсем, а жутко горячее, и оставляет на коже саднящие следы, которые после начинают тлеть и становиться ледяными.

Чонхо прижимается губами к его лбу, обхватив ладонью затылок. Зрение возвращается так же неожиданно, как и пропало до этого. Мингю смотрит на чужой дергающийся кадык и чувствует себя еще более напуганным, чем минуту назад. Напуганным, растерянным, брошенным в колючее замешательство. Хочет дернуться назад, хочет вернуть расстояние между ними, но не может почему-то.

– У тебя температура, – говорит Чонхо, отстраняясь. – Не стоило босиком по балкону вчера ходить.

Какая температура? Какое босиком? На улице жара невыносимая – начало сентября все-таки, – а Мингю в принципе редко болеет, даже если весь с макушки до пят изваляется в снегу, который потом сожрет для верности. Он дергает головой, стряхивая со своего затылка чужую руку и хмурится, фокусируя взгляд на двери в свою комнату.

(Она не твоя, Мингю. Ты же не забыл об этом?)

– Просто… просто перепил вчера, все нормально. Пойду еще посплю, – говорит он, игнорируя то, как ломается его голос точно посередине фразы; хочет уйти, но Чонхо хватает его за локоть. Сжимает несильно и просит:

– Ложись у меня?

– Что? – Мингю так резко голову поворачивает, что хрустят шейные позвонки.

У него дымится внутри что-то. Щекочет гортань хлопьями пепла, которые забираются выше и забивают нос. Вздохнуть никак. Вообще никак.

– Просто… вдруг ты… мне так спокойнее будет, – говорит Чонхо, все еще не отпуская его, а Мингю так сильно вырваться хочется. Так сильно убежать куда-нибудь. Так, блядь, хочется, но он-