Цветок вампира - аконит

Никогда раньше я не сталкивалась со смертью. Увидя бабушку в гробу, я едва ли узнала родное лицо. На старческом лице разгладили каждую линию. Кожа выглядела неестественной, блёклой и плотной, точно была отлита из пластмассы. Пухлые аккуратные губы тонкой линией теперь тянулись по ширине всего лица, деля его на две огромные зоны. Это смерть делает с людьми такое или безразличные патологоанатомы постарались в своих пропахшем формалином подвалах?

Должно быть я слишком долго стояла у открытой крышки гроба. Тяжёлая рука отца легла на плечо. Я обернулась, заглянула Косте в глаза и увидела в них бескрайнее сострадание, граничащее со страхом. Интересно, чего он боялся? Того, что я не переживу это и останусь в Ростове? Наверное, его мысли сейчас больше заняты Марией: для матери бабушка была всем. Надёжной опорой, которой помогала ей растить меня все эти годы. Лучшей подругой и самым близким человеком, даже несмотря на то, что порой им приходилось прикрикивать на друг друга. На мгновение я подумала о том, как должно быть Марии и правда тяжело потерять столь значимого человека. Я любила бабушку, однако стоя рядом с безжизненным телом в полупустом белом зале крематория, представшая картина казалась чем-то нереальным. Дурным сном, который вот-вот бы закончился, стоило только захотеть. Я наблюдала за происходящим будто со стороны: вот отец отводит меня в сторону, уступая очередь миловидному седому старику с оголённой лысиной. Обеими руками он нервно мял шапку и смотрел на бабушку. Ресницы подрагивали от непрошенных слёз, а губы едва шевелились. Он что-то прошептал, сгорбившись над бабушкой, после чего поправил у той на шее ворот выбранной мамой парадной блузки, и удалился, заняв место в зале напротив меня.

Когда с прощаниями было покончено, двое крепких мужчин подхватили за блестящие сталью ручки тележки под гробом и водрузили тело на подвижную ленту, а затем накрыли гроб крышкой. Зазвучала музыка. Излишне громкая и отчего-то даже торжественная, что показалось мне совсем не уместным. Я обхватила себя руками, ища утешения, и смотря, как расходятся в сторону ставни. За ними оказалась лишь кромешная тьма. У меня перехватило дыхание, но я не тронулась с места. Даже сквозь отзвуки музыки слышалось, как лента пришла в движение. За звуком последовало и действие. Гроб мягко тронулся, устремляясь соприкоснуться с тьмой. Именно тогда ко мне пришло понимание происходящего. Понимание, что это – конец. Больше не будет посиделок с историями из молодости Тамары Васильевны, обжигающе горячего чая из самовара и неповторимых пирожков с капустой, аромат которых разыгрывал аппетит, стоило переступить порог всегда гостеприимного дома. Не будет конвертов с открытками на дни рождения, что бабушка разукрашивала акварелью от руки, придумывая каждый раз новые сюжеты. Всё хорошее, тёплое и светлое растворится, стоит последнему сантиметру деревянной прямоугольной коробки проехать по движущейся ленте.

Подобные размышления посетили не только меня. Я поняла это, как только увидела движение в зале. Костина рука соскользнула с плеча, и отец побежал по диагонали, чтобы перехватить Марию. По раскрасневшимся щекам матери крупными каплями скользили слёзы. Лицо исказила гримаса боли. Мама бежала к ленте с вытянутыми руками, точно надеялась, что успеет перехватить гроб, пока его не поглотило целиком. Отец обхватил Марию обеими руками, пытаясь удержать. Остальные молча смотрели, давясь, как один, слезами. Их взгляды блуждали, от лица Марии к усопшей и обратно. Отчаянно мама вырывалась из крепкой хватки отца, но Костя был сильнее. Она кричала так громко, что ни одна мелодия не способна была заглушить всю рождённую моментом осознания боль. Меня затрясло. Я боялась шевельнуться, потому стояла всё на том же месте. Страх, что и меня захлестнёт этим цунами, царапал горло изнутри сотней острых лезвий. Я запретила себе отводить взгляд от матери. Запретила предпринимать что-либо, пока не кончится эта чёртова музыка.

С последним аккордом послышался спасительный звук сомкнувшихся вновь дверей. Гроб с тем, что когда-то было моей бабушкой, исчез навсегда. Я видела, как у мамы подкосились ноги и если бы объятия отца не оказались крепки, вряд ли бы она устояла. Новый муж мамы стоял вдали от всех, хмуро смотря на развернувшуюся картину. На месте Кости должен был быть он. С момента смерти бабушки, я взглянула на спутника мамы под новым ракурсом. И этот угол обзора едва ли мне нравился. Как я могла оставить её одну, доверяя человеку, который в момент, когда она больше всего в этом нуждалась, не смог подставить маме плечо? Наконец, найдя в себе силы, я поспешила к родителям, которые так и стояли посреди зала. Я обняла обоих так крепко, до боли в руках и твёрдо решила, что никогда их не оставлю. Чтобы между нами не происходило.

Селиться дома вместе с матерью и отчимом я не стала, пусть в квартире за мной формально до сих пор оставалась комната. На время похорон в неё расположили приехавших из Архангельска родственников. Воспользовавшись предложением Кости, я десять дней ночевала в маленьком отеле на окраине города, в соседнем номере. Было приятно хотя бы ненадолго оставаться одной, в попытках примириться с новой реальностью.

Удивительно, но после смерти бабушки мир не остановил своё вращение. Он продолжал движение, не обращая внимание на наше горе, безразлично смотря, как рождаются и исчезают новые люди. Каждое утро, сидя у большого окна с уютными кружевными занавесками, я наблюдала за снующими в обе стороны по улице прохожими. Они торопились по своим неведомым делам, уткнувшись, кто в мягкий с виду шарф, а кто – в приподнятый воротник пальто. От дыхания каждого шёл пар.

— Ася, — отец сидел за столом напротив меня и с интересом рассматривал меню: — Что тебе взять?

— Как обычно.

Папа недовольно хмыкнул, закрыл меню и отложил его на край стола.

— Нельзя питаться одними хачапури по-аджарски. Закажи себе хотя бы ещё салат.

Я безразлично пожала плечами, и вновь обернулась к окну. Заказ мы прождали молча, увлечённый каждый своими думами. В первые дни Никита забрасывал меня обеспокоенными сообщениями в мессенджере, вот только все они касались наших отношений, а разбираться с ними сейчас, у меня не было ни сил, ни желания. Всё стало так запутано. Даже не хотелось лишний раз доставать из кармана куртки телефон. Последнее время я редко заходила в сеть, лишь иногда переписываясь с Дашей. Она была единственной из окружения, кто общался со мной ровно так же, как до смерти бабушки, не спрашивая бесконечно, в порядке ли я, и когда вернусь. По вечерам, случалось, мы даже созванивались, обсуждая домашние задания. Даша рассказывала как дела в школе и это отвлекало. Именно от неё я узнала, что ребята начали репетиции без меня. Было немного обидно оказаться за бортом общей идее, но внутри я понимала: они поступили правильно. «Кажется, Татьяна с Эдиком встречается», предположила Даша вчера вечером, и эта мысль не выходила у меня из головы всё утро.

— Ася, ешь, — сказал Костя, и когда я обернулась, на столе уже стояла большая деревянная тарелка с румяной лодочкой из теста с тягучим сыром и солнечно-оранжевым яйцом: — Остынет.

Я оторвала от лодки хлебный мыс и зачерпнула из центра сыра с яйцом. Горячая масса потянулась за съедобной ложкой. Стоило куску оказаться во рту, как солоноватый привкус сыра, соприкоснулся внутри с мягкой текстурой воздушного теста и, казалось, вместе они таяли во рту. В удовольствие я прикрыла глаза, смакуя ощущения от первого укуса. Он всегда был самым ярким.

Когда хачапури оказался съеден наполовину, Костя пододвинул ко мне стеклянный салатник и строго объявил, что тот должен быть съеден. Отеческая забота во всей красе. Среди щедро залитой белым соусом зелени виднелись крупные дольки помидоров, дуги огурцов без шкурки с вырезанной серединой, полупрозрачные луковые кольца и что-то ещё, едва узнаваемое внешне. Я вооружилась вилкой и поддела неузнаваемый объект. Попробовав, поняла, что это оказался кусок жёсткой говядины.

— Что это за салат такой?

Костя нахмурился, в попытке вспомнить название. Когда отец понял, что это невозможно, он потянулся за меню и его взгляд забегал по строчкам, ища нужную.

— Прусский салат.

— Никогда не слышала о таком.

— Я тоже, но он был единственной опцией без майонеза.

— С каких пор ты противник майонеза? — слегка улыбнувшись спросила я, вспоминая, как Костя любил не то чтобы добавлять его в оливье, а скорее есть майонез вприкуску с оливье.

Костя положил руки перед собой на стол и скрестил пальцы, проигнорировав вопрос. Поза казалась расслабленной, а на выражение лица казалось отчуждённым. Смотря в сторону, он начал мягким, но серьёзным тоном:

— Завтра вечером мне нужно быть на дежурстве. Я смог взять отпуск лишь на десять дней: в отделе рук и так не хватает, но ребята вошли в положение. Похороны не прихоть или отпуск какой. — Он тяжело вздохнул и устало потёр ладонью шею: — В общем, я взял билеты на утро в Новосибирск. Если ты захочешь, сможешь поехать обратно со мной, но если ты решишь остаться, я пойму. Твоя мать, она… — Костя замялся, морщины на лбу, казалось, стали ещё глубже, точно мысли о страданиях Мари вызывали у него боль, — Ей трудно сейчас. Очень. Возможно, будет лучше, если какое-то время ты побудешь рядом с ней.

За все девять дней мы с Костей ни разу не обсудили произошедшее на похоронах. Однако с этого момента, я просто больше не могла находиться рядом с матерью и её новым мужем. Всё в нём теперь вызывало во мне чувство отвращения. Я не могла смотреть, как они воркуют друг с другой, изображая картинную любовь, и знать, что стоит одному из них дать трещину — другой его не подхватит. Меньше всего мне хотелось стать частью новой драмы. Я не могла разобраться с собственной, а спасать даже близкого человека от его, было выше моих сил. Моя мать потеряла свою, но в то же время и я потеряла бабушку. Если хочешь помочь кому-то, спаси сначала себя.

— За гостиницу не беспокойся, она привязана к моей карте… — продолжал Костя, но я не дала ему закончить.

— Я поеду с тобой.

Отец на мгновение замер, брови приподнялись. Он выглядел удивлённым и переспросил:

— Прости что?

Я прочистила горло и уставишь в пустую тарелку перед собой, повторила:

— Я поеду с тобой. Здесь мне больше делать нечего.

— Но твоя мать, она…

— Она взрослый человек. И она не одна. Если я нужна ей рядом, то сможет сказать об этой на поминках. Ты же пойдёшь со мной на девять дней или будешь собираться?

— Конечно пойду. Ночью соберусь, не страшно.

—Тогда, — я заправила за ухо выбившуюся прядь волос: — Решили? Если мама не будет против, я вернусь в Ксертонь вместе с тобой.

— Решили, — после ответа Костя подождал немного и, убедившись, что никто из нас не хочет продолжать разговор, попросил счёт.

Мы с Костей пришли одними из последних. Дом уже наполнили люди в тёмных одеждах с мрачными лицами. С кухни доносился звон посуды. Должно быть, кто-то суетился и помогал Марии накрыть стол. Разувшись в коридоре, я собрала волосы в высокий хвост и пошла посмотреть, чем могла быть полезна.