Мать Сумерек

* * *

— Вы не спите еще? — задал абсолютно бессмысленный вопрос Гистасп.

Выйдя из комнаты Иттаи (то есть, их совместной комнаты, поправился генерал), он замер на мгновение у двери, не зная, куда податься. Но уйти было необходимо: находиться в постели с Иттаей мужчина больше не мог.

Он соврал. Конечно, он устал, но спать хотел не поэтому. Уснет — и наутро станет яснее, как жить дальше, так думал Гистасп, призывая Иттаю утихнуть и не мешать ему заснуть. Но не вышло. Генерал промаялся до предрассветного часа, бездумно пялясь в потолок, пока на его груди сопела молодая женщина. Его всерьез жгла обида на судьбу. Тогда, в столице на праздновании юбилея рамана, он, наконец осознал, что принципиальным видит для себя безоговорочную верность одной-единственной женщине, которой присягал сам — Бансабире Яввуз. Он радовался, что их отношения носят именно тот характер, который носят, потому что они возвышали его порыв над обыденной интимной верностью, цена которой не так уж и велика. А теперь внезапно — от него требуется быть способным на эту самую обыденную и примитивную верность в постели женщине, к выбору которой он не имел особого отношения.

Когда от неудобной позы все затекло, и неудержимый поток мыслей уже вконец доконал, Гистасп попросту подскочил с постели.

Оказавшись в коридоре, он растерялся опять. Тишина и одиночество собственной спальни ничем не отличались от тишины и одиночества его супружеского ложа. И Гистасп, пусть не впервые, но точно как никогда остро ощутил потребность в общении с кем-то, кого мог хотя бы с натяжкой назвать другом.

Такой человек на всем свете был один.

Они оба никогда бы не признали, что стали друзьями давно. Мужчины не дружат с женщинами. Господа не дружат с подданными.

Но никакой регламент не мог ни стереть, ни скрыть правды. Когда Гистасп постучал и зашел, без предупреждения, ибо в честь праздника Бану отослала стражу отсыпаться, это стало ясно по тому, как спокойно, без всякого удивления, танша подняла голову от каких-то бумаг за столом.

Против дневного облачения, торжественного и роскошного, сейчас перед Гистаспом сидел главнокомандующий. Разве что меч стоял в стороне, но вот ножи — Гистасп готов был поклясться — наверняка как всегда были распределены в известных местах.

— Как видишь, — ответила танша. Оглядела мужчину с головы до ног, лишь слегка нахмурилась и поинтересовалась:

— Что-то случилось?

— Нет.

Немного потоптался несвойственно для своей привычной манеры держаться, потом спросил:

— Могу я остаться?

Бансабира изучающе всмотрелась в лицо мужчины, после чего мимикой указала на стул по обратную сторону своего стола.

— Все в порядке? — уточнила тану.

Гистасп понял, к чему задан вопрос и не стал увиливать.

— Думаю, я разочаровал её.

Бансабира небрежно кивнула:

— Я сразу говорила ей, что ты — не тот мужчина, о котором стоило бы фантазировать.

Гистасп не нашел, что на это ответить. Зато его лицо, перекошенное неожиданно большим количеством эмоций, которые в присутствии танши генерал в сегодняшнюю ночь позволил себе отпустить из-под контроля, выдавало с головой. Бансабира замолчала, принялась дальше изучать донесения и сообщения по поводу строительства города: какие материалы завезены из тех, что она не успела лично проверить, в каком состоянии находится фундамент, в чем нуждаются зодчие и рабы. Разбирая по содержанию, Бансабира вдумчиво читала каждый из листков, раскладывая по маленьким стопкам.

Вот это — вопросы, которые определенно надо обсуждать с казначеем, а ему пока не до этого. Вот с этими — опять ехать к корабелу. Да и Тала бы пора потрясти. Впрочем, эта беседа, несмотря на то, что напрямую связана со строительством подземного города и флота, явно непервоочередная.

Вот эта пачка, самая солидная, требует обстоятельной беседы как с разведкой, так и с палачами. Здесь проблемы не только с какими-то лже-жрецами, которые продолжают пребывать к морским границам танаара, и не только с дисциплиной при строительстве — здесь, как и говорил Юдейр, опасности на южном рубеже с Раггарами. Беспорядки, волнения. Пока Бану каталась по северу, ситуация немного обострилась. К тому же Раггары в союзе с Каамалами, и Бану понимала — ждать беды. Наличие родственных связей и прочих множественных оговорок требовало решать вопрос чуть деликатнее, чем одной лишь грубой силой. Затягивать нельзя, но и форсировать чревато, особенно после того, как Этер всерьез разобидился.

С подобным ворохом за раз не разберешься, решила Бану, и всю пачку пергамента с пометками и сообщениями для разведки и палачей отложила в сторону. Возьмется позже, когда уладит более мелкие дела, которые можно решить, не выезжая из чертога.

Вроде вон той небольшой папки, требующей вмешательства Бугута и его проходцев. Здесь будет достаточно послать какого-нибудь десятника с поручением. Наконец, с вот этой парой листков хорошо бы наведаться в академию — надсмотрщикам нужны новые товарищи на всякий случай, раз уж количество пригнанных рабов увеличивается.

Время от времени потирая переносицу, Бансабира тихонько раскладывала бумаги, нет-нет, что-то чиркая на полях пергамента.

Гистасп наблюдал за госпожой с полнейшим недоумением в лице. Она что, всерьез сейчас занимается вот этим?! Это заботит её больше, чем благополучие сестры, счастье которой тану поставила почему-то выше собственного?!

— Вы … вы что… — не удержался альбинос, — и впрямь не будете выспрашивать у меня как… Или вы намерены все узнать у Иттаи, потому что так и планировали с самого начала за мной сле…

Увидев скривленное пренебрежением лицо госпожи, Гистасп умолк на полуслове. Его собственная физиономия преобразилась неузнаваемо, и Бану заухмылялась.

— Ты думал, я буду на тебя давить? — спросила она, и Гистасп скроил изумленную физиономию. — Побойся Праматери, Гистасп. Я просто удовлетворила просьбу сестры, подумав, что это может хотя бы на время облегчить тебе жизнь.

Гистасп все еще выглядел остолбеневшим.

— А? — только и нашелся он.

— Когда стало ясно, что Иттая влюблена по уши, я подумала, что она могла бы быть неплохим щитом для тебя.

Гистасп окаменел. Бансабире пришлось объяснить:

— Тебя явно пытались убить, и неоднократно, — танша сделала жест головой, будто указывая взглядом на недавнее ранение генерала в бедро. — А все почему?

Причина нападок до сих пор оставалась загадкой для самого Гистаспа (хотя он и имел одно правдоподобное соображение) так что ответить затруднялся. Но если вдруг танша знает, кто и за что портит ему жизнь, голову оторвет обидчику.

Вглядываясь жадно, так, что даже глаза, обычно абсолютно невыразительные, расширились от напряжения, Гистасп внимал.

— Потому что ты один. У тебя не было дома где-то отдельно от этого чертога, семьи и еще чего-то такого. Никто не знает твоих друзей, и вообще все сомневаются в их наличии. И даже простыми влюбленностями ты не славился никогда. Тебе нечего охранять и нечего терять…

«Кроме вас» — отозвалось в душе генерала.

— … поэтому били туда, куда только и оставалось — в твою жизнь. Ничего другого у тебя попросту нет.

Гистасп судорожно выдохнул. Он всегда это знал, всегда понимал, что одинок, как сумеречный волк в горах. Но услышав это из уст танши, генерал растерялся, чувствуя себя несколько жалким.

— И бил явно человек, знающий тебя на более или менее близкой дистанции. Ни рядовой, ни «меднотелый», ни сотник и, скорее всего, не из числа разведчиков. Просто потому, что они знают совершенно особенного Гистаспа, не очень похожего на настоящего, — Бансабира улыбнулась, а генерал, разглядывая её лицо, позволил себе колкость.

— У нас с вами много общего, стоит признать.

Бансабира не обиделась, а только пожала плечами: отрицать бессмысленно.

— Я тоже нередко думал, — отважился генерал, — что за нападениями стоит кто-то из вашего ближайшего окружения.

Он осторожно затих, вглядываясь в реакцию танши. Та молчала и лишь едва-едва повела бровью, чтобы альбинос продолжал.

— Я полагал, это Тал. Он узнал о … симпатии Иттаи раньше вас. Если так, то Иттая, госпожа, для меняя скорее не щит, а меч над головой.

— А есть причины полагать, что это Тал? — почти безынтересно спросила Бану, в тайне ревностно уцепившись за домысел.

— Требование не трогать чью-то сестру. Скажем честно, ни с одной другой девицей я не имел столь постоянного взаимодействия, как с вашими кузинами во время тренировок.

Бансабира надолго замолчала. И впрямь только домысел, но мало ли?

— Это бы объяснило, почему Тал отказался приехать на свадьбу сестры, — обронила она, наконец.

— С верфи присылали, что Тал в Северном море, — признался Гистасп.

— Ты проверял?

Гистасп мотнул головой.

— Но ведь они могли быстренько подружиться с Номом, и тот бы встал на его сторону.

— Ном на моей стороне. А уж с тех пор, как надел генеральский камзол — и вовсе.

— Приглашение на свадьбу писали не вы, а Тахбир, — заметил мужчина.

Слишком запутано, отмахнулась в душе Бану. И слишком мелочно, чтобы утруждать себя этим.

— В любом случае, пока у тебя есть Иттая, жить тебе должно быть попроще. Если это Тал — он обидится на меня и присмиреет. Если не Тал — бить будут в Иттаю. Кто знает, может, атакуя тебя, обидчики что-то пытались доказать мне?

Значит, таншу даже не коробит, что ненавистники Гистаспа могут теперь убить её сестру?

— Мне казалось, вы привязались к Иттае, — заметил Гистасп почти скромно.

Бансабира откинулась на спинку кресла, больше не пытаясь вернуться к недоразобранным бумагам.

— Привязалась. Но я все еще убеждена, что слишком сильная привязанность, как и любовь, не заканчиваются добром.

Гистасп захихикал: в её духе.

— Интересно. Если ты силен и свиреп и можешь не дать победить себя, и, если ты одинок — ты недосягаем для любого врага. Неуязвим для любой опасности. Неуправляем никакими интригами. Может, поэтому Гор в свое время отказался от меня? — спросила танша, толком не обращаясь к Гистаспу. Тем не менее, тот мгновенно подстроился под задушевное настроение интимной ночной беседы.

— Думаете поэтому? — движением головы Гистасп указал на стоявшее на прикроватном столике разбавленное вино и поздние фрукты, будто спрашивая разрешения. Бану кивнула, и альбинос налил им обоим из стройного, как грациозная лань, серебряного кувшина.

— Не знаю.

Гистасп, вернувшись на место, предложил тану кубок и изрек:

— Второй человек в жизни — всегда мишень для удара или выстрела.

А потом закусил губу и тихонько добавил, обнажив всю утраченную и похороненную человечность:

— Одиночество болезнено, но безопасно.

Бансабира сдержала вздох. Ей это было хорошо понятно. Только признав в Гистаспе ту же измученную страхом душу, она позволила ему сделать их отношения дружескими.

Мужчина широко хлебнул вина, чувствуя, как позвякивает в голове.

— Может, вам помочь? — он собрался и с готовностью воззрился на заваленный бумагами стол.

Бансабира тоже взяла себя в руки, скроила пренебрежительную физиономию, и отозвалась: