Мать Сумерек

* * *

Стол накрыт в спешке, сообразил Маатхас, едва устроился в приемной зале танши. По паре всех приборов и посуды, большая чаша овсяной каши, над которой курится дымок; горячие свежевыпеченные лепешки с маслом, сыром, творогом, яйцом; зелень, булочки, молоко в глиняном кувшине, мед….

Хабур обожает молоко с медом и перцем, вдруг подумал Сагромах и тут же мотнул головой. Хорошо, что он отправлен на местные псарни перенимать всякие ненужные и неподъемные в Лазурном танааре традиции. Сейчас бы наверняка во всю подтрунивал над Сагромахом. В конце концов, где видано, чтобы у тана одного из северных домов так беспощадно бушевала бессонница до самого рассвета и так безостановочно тряслись колени.

Сагромах со звонким шлепком дал себе по щекам. Надо взбодриться — она скоро придет. Мужчина огляделся и, подтянув на бедрах черные штаны, сел на ближайшее место по правую руку от танского кресла. Закатал рукава белоснежной рубашки, налил молока. Поднял бокал, поглядел внутрь, гоняя содержимое по высоким бортикам. Да уж, храбрости так точно не прибавить. Впрочем, альтернативой была разве что вода, поэтому Маатхас решительно опрокинул содержимое сосуда — и тут же закашлялся, когда холодное молоко ободрало горло. Подозвал слугу, попросил заварить чая. Тот ретировался, а Маатхас принялся ждать.

Чай подали куда раньше, чем явилась Бану.

Явилась совсем не такой, какой он встретил её когда-то. Краем уха он услышал, как Бану отослала стражу. Потом затворила дверь и осторожно, робко обернулась.

— Тан, — растерянно протянула в знак приветствия.

— Тану, — выдохнул Сагромах, скорее по привычке, безотчетно, чем вкладывая в этот титул хоть что-нибудь вообще. Опомнившись, подскочил, приветственно кивнул.

Бансабира замерла, прислушиваясь к ощущениям. Волны смятения и ужаса накрывали с головой, и танша с трудом различала перед глазами картинку, которая все равно, нет-нет, теряла ясность очертаний.

Облизав губы, чтобы хоть как-то вернуть себя в реальность, Бансабира насколько могла твердо шагнула внутрь комнаты и прошла не на положенное место во главе стола, а остановилась строго напротив мужчины. В каждом жесте, в каждом взгляде, которым она окинула его у дверей и теперь, из-за стола, чувствовалась перемена, и Маатхас смутно улавливал её. Наконец, они сели — по две руки от пустующего танского кресла, как только и могли рассесться люди, сознающие себя равными.

От Сагромаха не укрылся подобный жест, но он не подал виду.

— Выглядите бодрее, — заметил тан. Бансабира улыбнулась — сказать что-нибудь вразумительное точно бы не смогла.

Замолчали оба — неловко и надолго. Казалось бы, им ведь нужно обсудить нечто столь важное, нужно обсудить так давно, нужно все, наконец, прояснить и раз и навсегда решить вопрос, который мучает обоих! Но именно сейчас ничего не шло с языка, ведь, когда становится ясно, что разговор предстоит последний, каждое слово делается страшнее стрелы, спущенной в яблоко на голове говорящего, и будто бросает вызов: все или ничего.

Поскольку смелости заговорить не хватало обоим, ничего другого не оставалось, как начать завтракать. К тому же, сразу два желудка напоминали, что чуют близость еды. Маатхас бодрствовал всю ночь, предвкушая встречу, да и вечером кусок едва лез в горло. Бану вовсе, едва получила послание, наскоро вскочила в седло, прихватив мех с водой, и рванула в чертог. Так что поесть сейчас было бы в самый раз, успокоила совесть Маленькая танша.

Маатхас давился каждым куском. Как начать-то? А начать всяко должен он. Он же, яды Шиады, сказал, что намерен серьезно поговорить! Серьёзно поговорить! Шут — иначе не сказать! — мысленно костерил себя тан. Заговорить о том, что у них много общих воспоминаний, вроде этого завтрака, казалось плохой идеей. Вспоминать запреты Свирепого и жаловаться, как долго он ждал, было мужчине вовсе не по душе. Спрашивать в лоб выглядело натурально рискованным и бессмысленным.

И когда, казалось, их завтрак так и закончится в гробовой тишине, Бансабира поправила пояс, перетягивавший талию в том месте, где вдруг засаднили пострадавшие недавно ребра.

Пояс.

Решение отыскалось само собой.

— С нашего поединка на берегу Бенры прошло три года. Клянусь, ни одна помолвка среди людей брачного возраста не длилась так долго, — твердо пригвоздил тан и залпом осушил бокал молока, заметив краем глаза, как дрогнули женские пальцы вокруг бокала.

Отставив чашу, Маатхас строго уставился на Бану, в душе с трепетом ожидая реакции. Но та задумчиво поглядела в бокал с молоком, а после подняла ответный прямой взгляд.

— Пожалуй, — выдохнула Бану, наконец, и Сагромах Маатхас воссиял до кончиков волос. В груди с силой осадного залпа шарахнуло о ребра, потом ударило в голову, и перед глазами мужчины вспыхнула неуправляемо яркая картина счастья. Он с трудом перевел дыхание, поймал, наконец, взгляд Бану, и проникновенно шепнул:

— То, что начертано среди звезд, не стереть никакой смертной рукой.

Бану сглотнула, не в силах унять дрожь в пальцах.

— Я мало, что знаю о звездах, — невпопад ответила танша.

— Я расскажу вам, — пообещал Маатхас, откладывая приборы. Силы действовать прибыли, взвив тана. Он обошел стол и, развернув высокий стул вместе с сидевшей Бану к себе лицом, опустился на колени рядом. — Я столько всего хотел бы вам рассказать…

И так переполнили тана чувства от осознания взаимности, что теперь он задохнулся и сглотнул комок сентиментальности, замерший поперек горла безоговорочным доверием Судьбе. Растерянно Сагромах уставился на полное эмоций лицо Бану, не зная, с чего начать, что сказать, сделать, пообещать. Затопленный собственной любовью, он лишь облизывал пересыхавшие губы.

Глядя на силу его переживаний, Бану понимала, что не может обманывать его ожиданий.

— Я не хочу портить вам этот момент, — с трудом проговорила танша, не сводя глаз с мужского лица, — но вы должны знать, что пока я не поговорю с Дайхаттом, мы не сможем объявить о помолвке.

Лицо Маатхаса дрогнуло: причем тут вообще Дайхатт? Какой еще Дайхатт? В такой момент?!

— О чем поговорите? — настороженно спросил тан, скорее для того, чтобы вывести Бану на объяснение ситуации в целом.

— Мне нужны его тридцать тысяч, — Маатхас отвел глаза, а потом и вовсе отвернулся. — И я получу их, — закончила Бану, приобретая должное мужество.

Маатхас встал и отошел. Бансабира распрямилась:

— Получу, чего бы ни стоило, тан. Но если Аймар узнает, что я согласилась на брак с вами, он воспримет новость, как предательство, и убедить его играть на моей стороне уже не удастся.

Маатхас взвился. Тысячи вопросов пронеслись в голове одномоментно. Мужчина обернулся на Бансабиру, которая тоже поднялась и теперь узнавала безумное выражение в лице Сагромаха, с каким тот казнил Сциру Алую.

— И почему это Аймар воспримет ваш брак со мной, как предательство? И… Аймар? АЙМАР?!

Неудержимая ярость, обида и досада, что даже сейчас она думает о чем-то еще, кроме него, переполнила Маатхаса. Неужели ей не понять, как он ждал этого дня? Неугасимый огонь гнева охватил душу — мало того, что танша вспоминает о главном его сопернике, который увел её из-под носа в столице, который раздевал глазами её, от головы до ног принадлежавшую ему, так Бану еще и зовет его по имени!

— Не вы ли, — загремел Маатхас, размашисто надвигаясь на Бансабиру, — не вы ли говорили, что не можете звать по имени кого-то, кто вам не родич и не подданный?!

Он схватил Бансабиру за плечо и больно встряхнул.

— Что такого было между вами, что Дайхатта вы можете звать по имени, а меня, учитывая весь путь, который нас связывает, нет?!

Он схватил и за другое, так что побелели костяшки обеих рук, и встряхнул снова. Голова Бану дернулась назад до щелчка в позвонках, и Сагромах немного опомнился. Расцепил скрюченные пальцы, скрипнул зубами, не отводя глаз от женского лица,

— Простите, — буркнул тан, отступая. Маатхас отвернулся, озлобленный на Бану и противный сам себе одновременно. — Твою мать! — заорал он, не сдержавшись. — Почему, Бансабира?! — свирепо гаркнул тан. — Почему я все время вынужден бороться, как проклятый за то, что другим достается просто так?!

— Вы о чем? — шепнула Бану.

— Сначала Сабир, теперь вы! — бросил Маатхас горько. Все складывалось в целое: слухи, которые принес Хабур, их странное путешествие, то, почему Аймар счел бы предательством брак Бану с кем-то, кроме него самого…

Сердце мужчины упало. Что ж, Бансабира молода, в том возрасте, когда связь с мужчиной является неотъемлемой частью жизни. Она и так слишком долго обходилась без подобного внимания, а с Дайхаттом они, кажется, провели вместе немало времени, и, если подумать, Дайхатт куда ближе ей по возрасту, чем сам Сагромах, так что… Маатхас зарычал: хватит её оправдывать!

— Вы что, пытаетесь заставить меня объясняться? — озлилась Бану.

Сцепив зубы, Маатхас заговорил.

— Я приучил себя думать, что ваше прошлое принадлежит только вам. Я говорил себе, что вы были замужем, и мне не избежать делить вас с чем-то, что было до меня. Но почему, — Маатхас отчаянно взвыл, — зачем вы уступили Дайхатту, когда уже знали о моих чувствах?

Кому угодно, хотел он добавить, но не этому мальчишке. Даже если знаешь, что больше всего шансов на победу у соперника, непременно вступаешь в битву, когда результат тебе по-настоящему важен. Но когда он достается тому, кому ты ожидал, печаль поражения не становится меньше.

— Вы были близки, — заключил Сагромах.

— Я могла быть с ним близка, — строго ответила Бансабира, перебив метания мужчины, сердце которого мгновенно уцепилось за единственную обманчивую надежду. Может быть, все-таки, её не касался выродок, испивший крови Яввузов досыта.

— Так отчего остановились? — дрожащим голосом спросил тан, с напряжением вглядываясь в белокожее лицо.

Бансабира смотрела прямо и гордо, как не смотрят люди, которым есть, в чем повиниться.

— Из-за вас, — теперь сама Бану шагнула навстречу, и тан понял, что перешел в обвинениях грань дозволенного. — Из-за вас, — она сделала еще шаг и замерла в паре метров от мужчины.

— Единственную женщину, которая была мне ближе сестры и дороже матери с тех пор, как я утратила кровную, привезли мертвой в день моего триумфа. Близкий друг отказался возглавить разведку, с чем в годы Бойни справлялся великолепно. Видя его горе, я не могла его заставлять — и осталась со связанными руками. Моя первая в жизни привязанность оказалась мороком, и, честно, я теперь не совсем представляю, что такое любовь.

Так ведь я расскажу тебе, покажу тебе! — пронеслось в голове тана. Сердце забилось бешено и гулко. Сагромах потянулся вперед.

— А наставник, — продолжала Бану, — с которым я, наконец, могла бы подружиться, ясно дал понять, что в следующий раз встретит меня с мечом наголо и во главе орды! Дайхатт был рядом все это время. И ему действительно плевать, что было в моем прошлом. В отличие от вас, тан, он не дорожит мной, как женщиной, но ценит как союзника. И если на то пошло, должен мне собственную жизнь.

Сагромах, наблюдая за яростью женщины, затревожился: не этого добивался.