Мать Сумерек

* * *

Маатхас осторожно помог Бану подняться.

— Что мне сделать? — спросил, ощупывая нежным взглядом прекрасное лицо. Слегка покрасневшие веки обрамляли сияющие изумрудные глаза, которые сейчас были чисты, как никогда. — Как доказать, что я верю вам? Как дать понять, насколько я предан, Бансабира? — он заботливо приподнял женское лицо ладонью.

Бану, похоже, едва слышала.

— Нера Каамала…

Маатхас внутренне вздохнул: ну почему она опять говорит про каких-то других мужиков?

— … убил Юдейр по моему приказу.

Чего?

— Зачем вы сейчас говорите об этом? — нахмурился Сагромах, скрывая изумление.

— Чтобы вы наконец поняли, что я отличаюсь от вашего представления обо мне. И вы не тот человек, на чье представление я хотела бы влиять. Я пытала людей. Я лгала и убивала. И я сомневаюсь, что мои руки, перемазанные кровью по плечо, способны согреть хоть кого-то. Как бы мне ни хотелось.

Маатхас перевел взор с губ женщины на глаза. Странно подумать, что у него дома, в собственном чертоге, живет кузина возраста Бану — неопытная девица, познавшая тяжесть меча лишь в пределах тренировочного ристалища из рук военных наставников. Странно подумать, что её собственная кузина старше Бану на несколько лет — и тоже мало знает о жизни.

Странно вообще сейчас думать о чем-то, кроме неё, усмехнулся над собой тан. Развернул ладошки Бану, прижал обе их к щекам.

— Ты лгала и убивала, но разве война — не путь обмана и не тропа смерти? Какую из войн удалось выиграть честно и без потерь? Я бы хотел, чтобы твое прошлое было мне неважно, но все, что осталось за твоими плечами, на самом деле мне дорого, потому что сделало тебя сильной…

Бансабира, перебивая, фыркнула:

— Плаксивой дурой.

— … и прекрасной женщиной, которую я полюбил без памяти.

Бану забыла вдохнуть — никогда прежде он не говорил об этом так прямо. От смущения поджала пальцы, намереваясь одернуть руку от мужской щеки, но Сагромах не пустил.

— Мне будет тепло от одного твоего слова. От одного твоего дыхания, милая Бану.

Тан крепче прижал к щеке пальцы Бансабиры, сплетая с ними свои, второй рукой взял женщину чуть выше свободного локтя и потянул к себе. Склонился, целуя, преодолевая сопротивление, сминая сомнения, разгоняя все женские страхи.

Любовь — удел храбрых людей.

Поэтому Маатхас, получив, наконец, ответ на ласку, отстранился, глубоко вдохнул и твердым голосом бросил вызов, глядя Бану прямо в глаза:

— Я хочу остаться с тобой этой ночью.

По лицу Бансабиры мало что можно было прочесть: она все еще выглядела растерянной, чуточку злой и недоверчивой к происходящему, и где-то в глубине глаз — удивленной, оглушенной до глубины души его признанием и требованием.

Он заслужил право увидеть эти глаза в известных обстоятельствах, которые представлял себе сотни раз в самых красочных деталях.

Кажется, не шутит, поняла Бану и опустила взгляд.

— Сейчас еще утро.

Маатхас, умиляясь смущению, усмехнулся:

— Я потерплю.

— Я предупрежу Гистаспа — он организует стражу, чтобы караульных меж спальнями не было, и чтобы потом никто ничего не спрашивал.

— Ты так веришь ему, — протянул Маатхас.

Об их разговоре с альбиносом в столице и о том, что, видимо, генерал нарочно расселил гостя в ближайшем к танской спальне гостевом покое Сагромах упоминать не стал. Похоже, Гистасп в самом деле вбил себе в голову, что является другом Бану и на правах такового обязан заботиться о ней.

Бансабира в ответ махнула рукой — говорить об этом сейчас не было никакого желания.

Маатхас кивнул:

— Хорошо, займусь организацией свадьбы, чтобы, когда ты уладишь вопрос с Дайхаттом, мы могли пожениться, не затягивая. А ты сделай так, чтобы завтра мы проснулись вместе, и никто из обитателей чертога не вынес на языках. Впрочем, — Маатхас вздернул голову, — если до этого дойдет, я спрошу с любого болтуна.

Бану улыбнулась, и в душе Маатхаса потеплело: он так любил, когда она улыбалась ему.