Несовершенный

Глава 14

Джулия

Ведь поцелуй всему начало,

Потом уж ужин и цветы.

Все начинается с улыбки,

А вечера становятся длинней.

Ты — искушенье, дразнящее парня,

Твои уста зовут к познанью рая.

Но все это не так ведь началось,

Теперь лишь ждать войны осталось.

Сегодня вечером он какой-то другой. В нем проявляется что-то темное, чего я не замечала раньше. Он смотрит на меня так, будто я должна бежать от него. Это манит и пугает одновременно.

Я подношу бокал к губам, допивая сладкое вино.

— Ты сегодня писала? — спрашивает Мейсон.

Мы немного поболтали о пустяках и непринужденно побеседовали. Но я все еще прощупываю его. Я думала, что сама хотела того, что случилось, но сейчас атмосфера между нами немного изменилась, и напряжение стало другим. Как будто мы противостоим друг другу, хотя я не понимаю, откуда взялось такое чувство.

— Да.

Я писала все утро. Слова легко лились из меня. Но все это было связано с Джейсом, о чем я не хотела бы говорить с Мейсоном. Я беру бокал и обнаруживаю, что он пуст, и мысленно ругаю себя.

— Итак, поэзия? — спрашивает он поддразнивающим тоном.

Не знаю почему, но мне это нравится. Я не люблю, когда меня дразнят, но есть что-то в том, как он это делает, что заставляет меня хотеть большего.

— Я не пробовала писать ничего другого, — киваю я и объясняю.

Я пожимаю плечами, вонзаю вилку в отлично прожаренный лосось и наслаждаюсь вкусом.

— Писать стихи — проще простого

— Я в этом не уверен. Не проще ли в какой-то степени критиковать?

Его ответ застает меня врасплох. Ему что, правда, не все равно?

— Я думаю, что в некоторым смысле, да. Вполне возможно.

Наклоняю голову, ища в его глазах ответ о том, что сейчас здесь происходит.

— Почему мы ужинаем сегодня? И не пьем? — я произношу низким голосом, почти обвиняющим, но он реагирует не так, как я ожидала.

— Потому что мне нужно было поесть, и тебе тоже, — отвечает он и откусывает еще кусочек. — Ты бы предпочла, чтобы я просто пригласил тебя выпить?

— Да, — соглашаюсь моментально.

Он, кажется, не растерялся. Такой спокойный, неподвижный и невозмутимый.

— Почему? — задает он мне вопрос.

Я не могу смотреть ему в глаза, поэтому гляжу на свои пальцы, которыми нервно двигаю вверх и вниз по столу, пытаясь подобрать слова.

— Откуда ты узнал, как меня зовут?

— Из газет, — отвечает Мейсон и быстро делает глоток.

Я киваю головой.

— А каких?

— Где-то читал, — добавляет он.

— Тогда я оказываюсь не в выгодном положении.

Я расслабляюсь в кресле, ожидая, что он мне что-нибудь скажет.

— Возможно, скорее всего.

Он ухмыляется, ослепительная улыбка добавляет ему очарования. Стараюсь не поддаться его обаянию, но я в его власти, когда он так смотрит на меня. Я пытаюсь зацепиться за факты и излагаю веские причины, по которым мне нужно держаться подальше.

Я уязвима.

Никогда не делала этого раньше.

Не уверена, что меня это устраивает.

А такой человек, как Мейсон, может меня уничтожить. Много раз.

— Ну, все, что я знаю о тебе, что ты немного игрок, — говорю я, удерживая его взгляд.

— Да, раньше был.

— Был?

Я смотрю на него сквозь ресницы, не веря ему. Между нами постоянно растет напряжение. Он горяч, и мне хочется подойти к нему поближе, но я знаю, мне нужно держаться подальше от него.

— Серьезно. Раньше я был таким, но потом встретил кое-кого.

— О, — я удивлена его признанием, и внезапно чувствую, что должна спросить его, спит ли он с кем-нибудь еще.

— Она ушла, так что ничего серьезного, — отвечает он на незаданный мной вопрос, и я благодарна ему за это. — Это изменило меня.

— Значит, теперь, если ты хочешь кого-то трахнуть, то приглашаешь на ужин.

Глубокий грубый смешок вырывается из его груди и то, как он улыбается мне, что-то делает со мной, заставляя чувствовать себя грязной.

— Не совсем так, — его глаза горят, и он облизывает нижнюю губу, когда добавляет: — С тобой — да.

Я тяжело вздыхаю и смотрю на свой почти доеденный ужин.

— Я хочу забрать тебя, привезти домой и трахнуть.

Он смотрит мне в глаза, очень спокойно произнося эти слова. Я борюсь с желанием осмотреть зал, заполненный гостями и парочками, чтобы убедиться, что нас никто не слышал. Тело горит от мысли, что он будет делать это снова и снова. Но из-за его слов, что он заберет меня… Кажется, что все это серьезно.

— Я чувствую … Я не знаю, что чувствую.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Мне больше не нравится выходить на улицу, — Я выпаливаю эти слова и ощущаю подступающую тошноту.

— Тебе не нравится выходить?

— Я начинаю беспокоиться из-за того, что случилось, о чем, возможно, ты читал.

Он молча пристально смотрит на меня, хотя в его глазах вспыхивает понимание.

Я не хочу говорить это вслух и жду, когда он заговорит, но он молчит.

— Просто, — мой голос становится напряженным, и я задыхаюсь от слов, но только на мгновение «мой муж умер, и мне трудно справиться со всем этим, потому что мы были…»

— В газетах? — спрашивает он

— Да. Трудно видеть людей, а мужа уже нет. Для меня это трудно. Такое ощущение, что с моей груди сняли тяжесть. — Я не знаю, как справиться с ожиданиями людей.

Слова Мейсона звучат жестко, словно приказ:

— К черту их ожидания.

Я потрясена тем, насколько прямолинеен Мейсон. Не думаю, что он понимает.

— Я просто не хочу расстраивать людей или…

— К черту их.

Я смотрю на него, думая, что он не может говорить это серьезно. В его глазах отражается такая сила, что я невольно вздрагиваю, а его крепкие мускулистые руки напряжены. Он касается щетины на подбородке и кажется немного расслабляется, но я все еще застигнута врасплох. В основном потому, что я хочу ему подчиняться. Хочу принять каждое его слово, будто это закон, и склониться перед ним.

— Ты имеешь право чувствовать и делать все, что хочешь. Это никого не касается. Их восприятие тебя — это их ответственность. Не твоя.

Я делаю глубокий вдох, ненавидя себя за то, что он не понимает.

— Может быть, я просто поверхностная.

Я не хотела произносить это вслух, но сказала. У меня перехватывает дыхание, и я снова беру пустой бокал. Прежде чем я успеваю закатить глаза или от досады хлопнуть им по столу, мне на помощь приходит официант с бутылкой Шардоне в руке.

— Я пока не хочу никуда двигаться. Просто не готова.

— Это потому, что ты его любила? — спрашивает Мейсон.

Его лоб прорезают морщины, а брови нахмурены. Он даже не может посмотреть мне в глаза.

— Я любила своего мужа, но не поэтому.

Делаю глоток вина, уставившись в бокал.

— Просто не знаю, как не чувствовать себя виноватой из-за того, что у меня все в порядке.

Произнести эти слова оказалось не так уж сложно. С Мейсоном приятно разговаривать. Не знаю почему, но это так.

— Так с тобой все в порядке? — спрашивает меня Мейсон, и он настолько искренен в своем беспокойстве, что я протягиваю руку через стол и беру его за руку, успокаивающе поглаживая костяшки его пальцев

— Иногда лучше, чем обычно, но мне трудно, потому что я жила без него не так уж долго.

Мейсон берет меня за руку, сжимая и открывая рот, собираясь что-то сказать, но ничего не произносит. Я тяжело вздыхаю, понимая, насколько глубоким стал наш разговор.

— Прости, — говорю я, качая головой и убирая руку. — Я не хотела…

— Перестань извиняться, — произносит Мейсон таким тоном, что все мои тревоги исчезают. — Это же я задавал тебе вопросы, помнишь?

Я киваю головой и тихо отвечаю, хотя не помню, как начался разговор.

— Скажи мне что-нибудь, что заставит меня улыбнуться, — говорит он.

Улыбка расползается на моих губах при мысли о том, что он улыбается мне.

— Ты очень красивый мужчина. Просто очаровательный. Очевидно, успешный.

Я слегка наклоняюсь, приходясь кончиками пальцев по его костяшкам.

— И мне очень, очень понравилось вчера вечером, — добавляю я.

Я выполняю свою задачу и откидываюсь на спинку стула, глядя на его красивое лицо.

— Я рад, что тебе понравилось. — Он не сводит с меня глаз, пока мы оба делаем по глотку. — Мне бы хотелось, чтобы ты осталась сегодня утром.

Я чуть не давлюсь вином, но, к счастью, сдерживаюсь, проглатываю его и беру себя в руки.

— Насчет этого…

— Думаю, завтра утром ты наверстаешь упущенное, — говорит он так, словно это утверждение, но я слышу во фразе вопрос.

Еще одна ночь с Мейсоном Тэтчером.

— Я же сказала, что просто хочу оторваться, — говорю я и ему, и себе.