Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

Элизабет тихонько вздохнула. Нечто похожее слышала она и от Ричарда в каюте «Турени» — парохода, который вез ее обратно во Францию семь лет назад. Выходит, ее покойный супруг не так уж заблуждался.

Стоило Элизабет выйти из траура, как Мейбл принялась знакомить ее с холостяками из высшего нью-йоркского общества. Некоторые ей даже нравились. После пары свиданий, а иногда и после вальса, когда она воображала себя покоренной, готовой к поцелую, кавалер, уверившись, что она согласна, вдруг начинал катастрофически торопить события. А еще вот уже полгода ей досаждал своим вниманием доктор Чарльз Фостер. Он признался, что безумно влюблен и давно разочаровался в своей супруге Перл, по его мнению, слишком меркантильной, тщеславной и пустой.

— Анри, не сваливай всю вину на меня, — игриво возразила она. — Ты тоже на меня смотрел… по-особенному.

— Так и было, — признал он.

— А потом ты помог мне подняться и стал целовать, поглаживать мое лицо, волосы, спину. Я себя не помнила от счастья, Анри. И на следующий день мы насладились им полной мерой, на этой вот кровати. Шел дождь, и ты затопил печку, чтобы я не мерзла. И мы счастливы до сих пор, наши чувства не ослабевают. Зачем что-то менять?

Анри согласно кивнул. Он увлек Элизабет в соседнюю комнату, где обычно готовил еду, а дети по вечерам делали уроки.

— Заварить нам чаю? — спросил он.

— Да. Но ты все равно выглядишь расстроенным. Мне не хочется уходить с тяжелым сердцем. Дай мне еще немного времени, я могу и передумать. Новый брак меня… немного пугает. Не хотелось бы навредить Антонэну. Я стараюсь дать ему всю свою любовь, уберечь от малейших огорчений.

Элизабет с трудом сдерживала печаль. Анри это видел, но все же не удержался, чтобы не сказать:

— Я раз десять видел твоего сына в Сентрал-парке. Десять раз за пять лет, Лисбет! Я был бы ему хорошим отцом. Ребенок, у которого нет одного родителя, страдает, от этого никуда не деться. Агата — ежедневное тому подтверждение. У нее слабое здоровье, и для своих десяти лет она очень мала ростом. Я уже молчу о приступах рыданий, которые она не может сдерживать. Луизон стал больше дерзить, и результаты в школе ухудшились. Будь с нами Тереза, нам жилось бы лучше.

— Конечно, детям нужна мать, — отвечала Элизабет. — Я делала, что могла, чтобы хоть как-то их утешить.

— И я тебе за это очень благодарен, моя хорошая! — вскинулся Анри. — Если бы не ты, им пришлось бы еще тяжелее. Дети очень к тебе привязаны, и я знаю, ты их любишь, но я, наверное, очень ошибался, думая, что ты охотно станешь им второй матерью. Лисбет, я редко говорю с тобой о своей первой жене. Как-то неудобно, что ли… Тереза была очень набожной, заботливой, сердечной. И, будь она жива, я бы прожил с нею жизнь, не задаваясь никакими вопросами. Но судьба решила иначе.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Стыдно признаться, но я никогда не чувствовал к Терезе того, что чувствую к тебе. Настоящую любовь я открыл для себя в тот день, когда уложил тебя на свою кровать и, обнаженную, стал целовать. Пойми правильно, я влюбился намного раньше, не смея ни на что надеяться. А теперь дни без тебя кажутся мне бесконечными. Я дышу полной грудью, только когда слышу на лестнице твои шаги, когда ты входишь в дом.

Настоящее признание в любви… Элизабет прекрасно понимала серьезность происходящего. Следя за Анри взглядом, она думала о своем. Он вскипятил воду, подготовил заварник, выбрал для нее лучшую чашку. Высокий, худощавый, он неизменно вызывал у нее умиление.

«Мне нравится моя жизнь такой, какая она есть, — заключила она. — Ма и па — прекрасные дедушка и бабушка для Антонэна, который живет с ними, и они его обожают. Мы вчетвером — крепкая, дружная семья. Я не могу разрушить эту гармонию».

Анри не откажешь в проницательности: если она решит выйти за него, Эдвард не станет противиться, но сделает все возможное, чтобы ее отговорить.

«А ведь ма так хочет снова выдать меня замуж! — сказала она себе. — И обещает, что па постарается снять для нас квартиру в Дакота-билдинг».

Анри поставил перед Элизабет чашку, достал из буфета кекс с сухофруктами и отрезал два ломтика.

— Я не какой-то там ветреник, Лисбет, — неожиданно вырвалось у него. — Я тебя люблю и с тобой хочу жить, пока не умру. Я так и сказал кузену. Он уже немолод и хочет, чтобы года через три-четыре я сам управлял прачечной. А еще — чтобы я женился на дочке его лучшего работника. Ее зовут Линда.

— Вот как? — растерялась Элизабет. — Ты раньше об этом не говорил.

— Ей около тридцати, как и мне. Родители по рождению немцы.

— Красивая?

— Какая разница? Я не присматривался.

— Может, Линда тайно в тебя влюблена, бедняжка? Мечтает, чтобы ты подошел, поцеловал? Мечты о поцелуях, которые никогда не сбываются…

Это было сказано тихо, едва слышно. Анри не понравился ее отсутствующий взгляд. Элизабет была сейчас где-то далеко, и от него, и от Нью-Йорка, в каких-то таинственных далях.

— Ты сейчас точно говорила о Линде? — со вздохом произнес он.

— Ну да! — Молодая женщина вздрогнула, как при внезапном пробуждении. — Извини, я как-то привыкла жалеть женщин. По сравнению с мужчинами, у них так мало свободы. Пока мы были помолвлены, Ричард был очень ревнив. Он пытался с этим справиться, но я уверена, что он бы постоянно меня контролировал. Каждую минуту!

— Когда кого-то любишь, ревнуешь, Лисбет. Мне самое время встревожиться, потому что по поводу Линды ты, похоже, совершенно спокойна.

— Зачем ревновать, когда ты, Анри, к ней равнодушен? Мы сейчас тратим на бесполезные разговоры то малое время, которое нам осталось.

Элизабет с сожалением посмотрела на часы. Сегодня ни чай, ни эти прощальные минуты, обычно такие приятные, не были ей в радость. Все шло вразрез с ее желаниями. До сих пор их с Анри тайные свидания проходили гладко, без единой фальшивой нотки. Чаще всего они сразу ложились в постель, ласкались, целовались, болтали о детях и о чем-то банальном. А утолив любовный жар, вместе полдничали.

— Милый, мне пора, — постаралась она сказать как можно мягче. — Совсем забыла: в воскресенье нас ждут Рамберы!

Луизону будет приятно увидеться с Тони. Я приду с Антонэном, познакомитесь поближе.

Это уже вошло в традицию. После переезда из Бронкса на 42-ю улицу в округе Манхэттен Леа и Батист Рамберы не реже чем раз в месяц приглашали в гости Элизабет и Анри с детьми.

— Ты еще никогда не водила к ним сына, Лисбет. Прошу, не думай, что обязана. Из-за того, что я сегодня сказал.

— А ты, пожалуйста, перестань травить себе душу. Антонэн страшный непоседа, поэтому я предпочитаю оставлять его под присмотром ма. Анри, имей терпение! Я тебя люблю и обещаю подумать о нашем будущем!

Молодая женщина встала и, улыбаясь, надела жакет. Он, тоже приободрившись, ее обнял. Какое-то время они нежно целовались.

— Значит, увидимся у Рамберов в воскресенье? — сказал Анри. — А сейчас ты куда?

— Мои планы не поменялись: еду к дяде Жану. Не волнуйся, возьму такси. Автомобили — чудесное изобретение, поражаюсь тому, что мы обходились без них раньше. Если что-то с Агатой, звони. Я о ней позабочусь. И не смей просить о той же услуге Линду! Обещаешь?

Элизабет игриво нахмурилась, изображая ревность. Анри досадливо улыбнулся. Он все прекрасно понял.

— Обещаю!

Когда она ушла, накатило глубокое уныние. Он вернулся за стол, посмотрел на чашки, заварник, кусок кекса, к которому Лисбет не прикоснулась.

— Какой же я все-таки идиот! — Он тихо вздохнул. — Лучше б молчал!

Улица Бродвей, протянувшаяся через весь Манхэттен, с севера на юг, была колоритной, красочной, оживленной в любое время суток. Элизабет решила немного прогуляться пешком и уже потом подозвать такси — ей надо было успокоить нервы и упорядочить мысли.

«Почему Анри сегодня мне все это сказал? Наверное, я сама виновата.

Если б я не пожаловалась на дядю Жана…» — начала она упрекать себя, не ступив и пары шагов.

Она рассеянно поглядывала на витрины магазинов, но ни разу не остановилась, чтобы рассмотреть получше выставленные там товары. Ей случалось приобрести игрушку Антонэну в те дни, когда она бывала у Анри, но сейчас, расстроенная, она об этом даже не вспомнила.

На тротуарах было людно, по дороге сновали конные упряжки, автомобили, омнибусы, велосипеды — двух- и трехколесные. Поравнявшись с Лицейским театром39[39], она вспомнила вечер 1903 года, когда они с Мейбл и Эдвардом были на спектакле «Гордый князь», премьера которого состоялась 2 ноября в том же году.

«Театр такой красивый! Мраморные лестницы, бархатный занавес, всюду позолота! Места у нас были на балконе…»

Пришлось признать очевидное: она действительно ценит роскошную жизнь, которую ей обеспечивают Вулворты, не меньше, чем свою свободу. Выйдя за Анри, она лишится и того, и другого… Элизабет стало стыдно. Можно, конечно, убедить себя, что единственная проблема — Антонэн… И тут она вспомнила, как недавно мальчик прошептал: «У меня нет папы, и у тебя, мамочка, тоже!»

Грустная Элизабет поискала глазами такси. Она шла пешком довольно долго, нужно было поспешить. Показался автомобиль с привычной вывеской. Шофер притормозил и свернул к тротуару, как только она махнула рукой.

Устроившись на заднем сиденье и только тогда отметив, что ноги очень устали, Элизабет встретилась глазами с прохожим, который на плече нес метлу, а в руке — ведро. На голове у него была грязная фуражка, худое лицо наполовину было скрыто под седеющими усами и бородой. Одежда — жалкие лохмотья. Отсутствующий взгляд…

Она подумала, что вот он — символ нищеты, один из многочисленных скитальцев, ищущих в громадном городе хоть какую-то работу, а чаще — подаяние.

«Во что я превратилась? — спросила она себя. — Гордился бы дедушка Туан такой внучкой? Па осыпает меня подарками, ма хочет, чтобы я была элегантной. Антонэн избалован не меньше. А у Анри — тяжелая работа, и он выкладывается за каждый пенни. Я пользуюсь его любовью, а сама не желаю ничем пожертвовать ради него!»

Элизабет вышла из такси перед бакалейным магазином Дюкенов. Настроение у нее было скверное, воинственность как-то поугасла. Бонни смотрела на нее с опаской, хоть и пыталась улыбаться. Из подсобки доносился детский плач. Женщины обнялись без привычного энтузиазма.

— Бонни, может, Уильям проголодался?

— Нет, просто зубки режутся. Аптекарь (он ирландец) продал мне кусочек корневища ириса, — стала объяснять подруга. — Говорит, это успокаивает боль у таких деток.

— Правду говорит. Я тоже им пользовалась, чтобы Антонэн меньше плакал. Бонни, а где мой дядюшка? Я приехала, чтобы положить конец его каверзам.

— Каверзам? Видит Бог, Лисбет, ты преувеличиваешь! — возмутилась та. — Но можешь оттягать Жана за уши, если тебя это порадует. Он укачивает своего отпрыска.

Замужняя женщина и мать, Бонни теперь улыбалась гораздо реже, чем раньше. Раздосадованная Элизабет открыла застекленную дверь, украшенную кружевной занавеской, и оказалась в подсобном помещении, обустроенном под детскую. За ее спиной зазвенел дверной колокольчик, и в магазин вошли две посетительницы.

— А, вот и племянница явилась! — буркнул Жан. — Я тебя так скоро не ждал. До срока еще девять дней!