Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

17. Круговорот кошмаров

Дакота-билдинг, в тот же день, в пятницу, 19 мая 1905 года

Золотой вечерний свет заливал квартиру Вулвортов, когда Элизабет, совершенно разбитая и с тяжелым сердцем, наконец переступила порог. Мейбл выбежала в холл, где молодая женщина как раз клала на столик свой зонтик и гобеленовую сумочку.

— Добрый вечер, ма! Как себя чувствует Антонэн?

— Выпил теплого молока и теперь спит, как ангелок. Если бы не эта слабость и не некрасивая красная сыпь на теле, я бы сказала, что он поправился.

— Вот и славно! Тогда я сразу пойду искупаюсь. Мы с Жюстеном много ходили пешком.

— Думаю, сначала нам лучше поговорить, Лисбет, — сказала Мейбл.

— Хорошо, ма. Но ты выглядишь расстроенной. Что-то стряслось?

— Пока еще не знаю, милая.

Этот таинственный ответ Элизабет удивил. Они вошли в ее комнату, где, под пристальным взглядом приемной матери, она сняла туфельки и распустила волосы.

— Лисбет, после обеда, сидя у постели Антонэна, я перечитала письма, которые ты нам писала из Франции, — начала Мейбл. — Они много лет нетронутые пролежали в шкафу, потому что ты была тут, с нами. Конечно, я помнила некоторые моменты, в свое время меня встревожившие, и это касалось Жюстена.

Мейбл заметила, что Элизабет содрогнулась при одном упоминании этого имени, и, чуть понизив голос, продолжала:

— Еще тогда мне показалось, что ты испытывала чувства к этому юноше, служившему у вас конюхом.

— Чувства? Ты преувеличиваешь, ма. Мы были очень хорошими друзьями. Понимали друг друга с полуслова, у нас было много общего. И ты знаешь почему. Я вам с па рассказывала, у Жюстена было ужасное детство, он годами сидел взаперти на чердаке. А еще ты знаешь, что это он утешал меня, совсем еще крошку, в тот вечер в детской, когда мне было так страшно. И на следующий день после рождения Антонэна я показала тебе оловянного солдатика — подарок Жюстена, столько лет служивший мне талисманом.

— Конечно, Лисбет, я все это помню, — не стала спорить Мейбл. — Я тогда спросила, почему, пока длились роды, ты не выпускала эту фигурку из рук.

— И я тебе объяснила. Я верю, что этот солдатик меня оберегает, потому что Жюстен подарил мне его на счастье. И конечно, когда мы с ним повстречались уже взрослыми, незнакомцем он мне не казался. Эта спонтанная — и взаимная — симпатия показалась мне чем-то совершенно естественным, когда я узнала, что мы еще и родственники.

С этими словами Элизабет села на кровать и принялась скатывать чулки к щиколоткам. На мгновение она закрыла глаза, вспоминая то упоительное наслаждение, когда Жюстен стал целовать ее между ног.

— Лисбет, прости мою настойчивость, но вы с ним почти одногодки. Жюстен очень хорош собой, и на твоем месте мне было бы трудно воспринимать его как дядю. Дорогая, это получилось не нарочно, но я как раз стояла у окна в гостиной и все видела… С четвертого этажа вид открывается прекрасный, ты сама знаешь. Вы целовались, сидя на заднем сиденье такси. И это был поцелуй влюбленных, я в этом уверена!

— И совершенно напрасно, ма — с ожесточением отвечала Элизабет. — Завтра, в пять утра, Жюстен уплывает домой, и мы с ним прощались. Ты невесть что напридумывала, и только потому, что мы обнялись!

Мейбл присела с ней рядом, обняла за плечи.

— То, что ты сердишься, доказывает, что это никакая не галлюцинация, — ласково сказала она. — Я никому не расскажу, но мне будет горько думать, что это делает тебя несчастной. Моя хорошая, я желаю тебе только счастья. И не стану осуждать.

Элизабет едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться и не рассказать правду — сочувствие со стороны Мейбл только растравило ее рану.

— Момент слабости, ма, не более того. Нам было очень грустно расставаться.

Там, в Гервиле, мы много времени проводили вместе. И я не знала, что Жюстен — мамин сводный брат. Он мне нравился, и случалось — да, случалось! — мы с ним целовались. Юношеская мимолетная влюбленность… А потом он уехал. И мы снова увиделись только через семь лет, в день нашей с Анри помолвки. Можешь представить, что я чувствовала!

— Да, конечно.

— Ма, милая, тебе и правда не о чем волноваться! Ничего… м-м-м… двусмысленного между нами нет. Нам с Жюстеном хотелось поговорить, поделиться планами на будущее. Он собирается жениться на девушке, с которой его познакомила моя тетя Ивонн, а я, как и планировалось, выйду за Анри.

— Но любишь ли ты его по-настоящему, своего Анри? — спросила Мейбл с некоторой тревогой. — Я наблюдала за вами с Жюстеном. И в его присутствии ты… как это лучше сказать… ты совсем другая! Искришься весельем, ты вся светишься! Это было заметно и вчера, когда мы ужинали все вместе. И то, как этот молодой человек на тебя смотрит, говорит о его чувствах лучше всяких слов. Это нечестно — связывать себя на всю жизнь с Анри, если любишь другого!

— Все не так, как ты представляешь, ма. И это касается только меня. Меня и никого больше! — отрезала Элизабет, вскакивая на ноги. — Анри будет прекрасным мужем. Он внимательный, ласковый, работящий, любит детей. А сейчас, пожалуйста, ма, дай мне побыть одной! Я просто мечтаю о теплой ванне! Но перед этим быстренько переоденусь и схожу посмотреть на Антонэна.

— Хорошо, милая. Дело твое!

Тихонько вздыхая, Мейбл вышла в коридор. В гостиной, стоя у окна, ее поджидал Эдвард.

— И?… — только и спросил он.

— Мои расспросы ей не понравились. А еще она не знает, что ты в тот момент был со мной и тоже видел их с Жюстеном страстные поцелуи в такси. Наша дочь отрицает очевидное, Эдвард, и, как я поняла, настроена на брак с Анри. Мне ее жаль! Если она любит Жюстена, а он — ее, в чем нет никаких сомнений, из-за родства они даже мечтать не могут о совместной жизни.

Эдвард привлек жену к себе. Погладил по спине, скользнул рукой по талии.

— Тяготы любви! — посетовал он. — Увы! Если бы это была наша единственная проблема! С финансами дела обстоят не лучшим образом. Я еще потерял на сделке с хлопком из Луизианы. Повезло, что нашелся серьезный покупатель на наше шале в Скалистых горах. Эти деньги помогут продержаться несколько месяцев. Слава Богу, этой квартирой мы владеем, а не арендуем ее!

— Не будь таким пессимистом, дорогой! Твои дела опять пойдут в гору, — подбодрила его Мейбл.

— Надеюсь. Нью-Йорк стал одним из важнейших портов Соединенных Штатов, коммерция непрерывно развивается, и с той же скоростью растет конкуренция. Но о том, чтобы вы с Лисбет меняли стиль жизни, не может быть и речи. Ничего ей не говори! Я купил акции на бирже, так что мои финансовые дела могут поправиться в ближайшее время.

— Эдвард, я в тебя верю. Самое главное — это счастье нашей дочери. Давай поговорим о Лисбет!

Он слегка отстранился и посмотрел вниз, на тротуар перед Дакота-билдинг. Мейбл взяла мужа за руку.

— Ее счастье много для меня значит, дорогая, — отвечал Эдвард. — Но, к сожалению, чудес я совершать не умею. Жюстен приходится ей дядей, а что касается Анри… Я спрашиваю себя, сумеет ли он приспособиться к стилю жизни Элизабет. Я бы предпочел, чтобы она вышла замуж за более видного мужчину — с состоянием, успешного.

— Так поговори с ней по душам, как отец с дочкой! Даже если Лисбет взбунтуется, она хотя бы услышит, что ты об этом думаешь. Теперь мы — ее семья, другой у нее нет!

Супруги снова обнялись, обменявшись печальными взглядами. Так их и застала Элизабет.

— Па, ты уже дома! — воскликнула она с легким удивлением. — Разве у тебя на вечер не был назначен деловой ужин?

— Я перенес встречу, Лисбет. Хотелось побыть в семье, с вами и Антонэном. Благодарение Богу, нашему малышу лучше.

— Да, это так. Я часок посижу возле него, а потом покормлю. Овощные супы, молочное — все точно по рекомендациям доктора.

Эдвард Вулворт всмотрелся в лицо молодой женщины. Элизабет была в домашнем платье, блестящие, как атлас, каштановые волосы рассыпались по плечам.

— Ты выглядишь прекрасно, дорогая, — сделал он комплимент. — Но почему глаза красные? Ты плакала?

— Ты тоже будешь меня допрашивать, как ма? — упрекнула его Элизабет. — Нервы у меня не железные. Да, я немного поплакала, но, насколько мне известно, это не преступление!

Элизабет круто развернулась и исчезла в коридоре. Мейбл с Эдвардом услышали, как за ней закрывается дверь детской.

— Дадим ей немного времени, — постановила Мейбл. — Пройдет несколько дней, и она непременно разберется в своих чувствах.

— Пожалуй, так будет лучше, — согласился с ней супруг. — Спорить с ней бесполезно. И спешки тоже нет. Насколько я понял, дата их с Анри Моро свадьбы еще не назначена. Может, тот поцелуй в такси и правда ничего не значит? Они с Жюстеном оба французы, и их манеры отличаются от наших.

— Может быть, — отозвалась Мейбл, едва заметно улыбаясь. Гервиль, понедельник, 29 мая 1905 года

Жюстен остановился посреди широкой аллеи, ведущей прямиком к подъемному мосту. Поставил у ног объемный кожаный саквояж — весь его багаж, с которым он ездил в Америку. Карманные часы показывали полдень.

Обратный путь показался ему длинным и скучным — и все потому, что он отдалялся от Элизабет и очень по ней тосковал. На борту парохода ему не раз пришлось пожалеть, что не остался в Нью-Йорке.

«Ради чего жить, если она не рядом?» — раз за разом спрашивал он себя, стоя на носу корабля и глядя на горизонт и морскую гладь, в такие солнечные дни, как этот, игравшую всеми оттенками бирюзы.

С парижского поезда Жюстен сошел на маленьком вокзале в Вуарте. И там же встретил жителя деревни Гервиль, хозяина местного кафе с табачным киоском, который предложил его подвезти. Пока они на двуколке катили домой, Жюстен печалился и ощущал странную подавленность. Разговаривать ему не хотелось, что, похоже, вполне устраивало спутника, такого же молчуна.

— Не подскажете, мсье Гуго Ларош не умер? — все-таки спросил у него Жюстен, когда пришло время прощаться. — Несколько дней назад я получил телеграмму, что он при смерти, поэтому спешил как мог.

— Насколько я знаю, — хозяин кафе хмыкнул, — у нас уже месяц никого не хоронили. Последней, в апреле, была бедная мадам Гайо, жена тележника. А впрочем, никто из замковой прислуги давно в деревню носа не кажет!

— Спасибо, мсье Леблан. Всего хорошего!

Он, прокручивая этот короткий разговор в уме, собирался с мужеством, чтобы ступить наконец под прохладную сень высоких деревьев.

«Речь наверняка шла о жене Гюстава Гайо, местного тележника, — говорил он себе. — Я отдавал ему в починку колесо фаэтона в конце зимы. Гюстав рассказывал про дочку, Жермен, которая служит в доме нотариуса, в Рюффеке. Жермен… Это ее изнасиловал Ларош! Бедная девочка!»

У Жюстена сжались кулаки. Временами он еще терзался угрызениями совести, но сейчас — нет.

Это было наилучшее время, чтобы выпустить лошадей на луга. Мух пока еще немного, слепней — тоже, густая молодая травка… Решив, что в замок он всегда успеет, Жюстен направился к лугу, раскинувшемуся прямо за конюшнями.

Первым он увидел Галанта, красавца-жеребца. Несколько загородок для жеребят

— тоже на месте. На соседнем пастбище — упряжные лошади породы коб и першерон Уллис, массивный тяжеловоз. Однако напрасно он высматривал Районанта, заметного благодаря своему росту и грациозности.