Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

— Тут нам будет хорошо, — вздохнула молодая женщина, словно одурманенная этой свободой от всех запретов, табу.

Трепеща, он окинул ее взглядом — от шелковистой массы красивых каштановых волос до кончика аккуратного носика, полюбовался округлой грудью, обтянутой небесно-голубым атласом, тонкой талией.

— Ты правда этого хочешь? — спросил он.

— Всей душой, Жюстен. Подари мне поцелуй, много поцелуев!

Едва их губы встретились, окружающий мир померк. Не стало ни выцветших желтых стен в грязных пятнах, ни стола, ни деревянного грубого сундука, ни пыльного пола. Они целовались, пробуя на вкус горячие губы друг друга, дыхание, радостный трепет.

Для Элизабет это стало открытием. Никогда еще поцелуй не делал ее такой счастливой. Желание, отличное от всего, что она знала прежде, захлестнуло ее, и она не думала больше ни о чем, внимательная к прикосновениям Жюстена к своей груди, бедрам. Ей хотелось плакать от наслаждения.

— Да что со мной такое? — удивилась она. — Кажется, я сейчас умру. Сердце разорвется!

— Нет, не надо бояться. Мое сердце тоже стучит, как безумное. Это — любовь, моя принцесса.

Его голос внезапно переменился. Жюстен говорил правду, он был взбудоражен, распален. Очень осторожно он расстегнул пуговички на корсаже платья Элизабет и склонился, чтобы поласкать ее груди легкими быстрыми поцелуями. Она боролась с желанием полностью раздеться, представила себя обнаженной под Жюстеном и застонала.

Он раскрыл рубашку на груди, взял ее руки и прижал к своему гладкому торсу.

— Какая у тебя нежная кожа! — задыхаясь, пробормотала молодая женщина.

Жюстен подтолкнул ее к столу, некогда служившему верстаком. Приподнял, взяв за талию, усадил и тут же упал на колени, чтобы задрать юбку и подъюбник. Быстро прижался головой к низу ее живота, взбудораженный видом розовых подвязок на перламутрово-белой коже. Пальцем расстегнул кнопки на панталонах и поцеловал уже ее вульву — теплую, сладкую, влажную.

Элизабет зажмурилась. Приподнявшись на локтях, она прислушивалась к нарастающему в ней опустошительному наслаждению. Ричард и Анри уже воздавали такого рода почести ее женственности, но столь сильная острота ощущений объяснялась тем, что это делал Жюстен, по которому она томилась годами. Хватая ртом воздух, она несколько раз вскрикнула от изумления. Собственное тело вдруг показалось ей невесомым, полным жизненных соков и сладостной неги.

— Иди ко мне, — взмолилась она. — Умоляю! Иди!

Он вскочил и стал целовать ее в губы, так, что она ощутила вкус собственной влаги. Она обвила его руками, в то время как он прижался лбом к ее груди. Элизабет подставила ему соски, и он стал их покусывать, посасывать, пока она снова не вскрикнула. Наконец он медленно вошел, не сводя с нее восхищенного взгляда.

— Наконец-то! Наконец-то ты во мне! — умирая от страсти, с трудом выговорила она.

Первая волна наслаждения пришла, принеся с собой неистовую радость. В такт ритмичным движениям Жюстена она стонала и вздрагивала, и это было блаженство, о существовании которого Элизабет не подозревала. Темпераментная и чувственная, она всегда любила сексуальную игру и всецело ей отдавалась.

— О да! О да, любовь моя! — повторяла она, не сводя с Жюстена глаз.

Она тонула в его черных глазах — сияющих, восхищенных, будто увидевших рай на земле. Он, пребывая во власти того же, незнакомого прежде, экстаза, погружался в теплые, хваткие глубины женского лона. Вскрикивая и плача, она вцепилась в него и прижималась, сколько было сил, чтобы целовал, целовал…

Потом пришел момент, когда оба ощутили, как мир рассыпается мириадами сверкающих брызг, и вокруг — небесная лазурь и звезды… Элизабет казалось, она вот-вот потеряет сознание. Жюстен хрипло всхлипнул.

— Я не знала, — прошептала молодая женщина, обнимая любовника еще крепче.

— Я тоже.

Они еще какое-то время обнимались, ошеломленные тем, что пережили вместе, нежно целовались и никак не могли друг от друга оторваться.

Наконец Жюстен с сожалением развеял колдовство.

— Я не смог вовремя выйти, — сказал он, целуя ее волосы.

— Какая разница, — отозвалась она. — Родить от тебя ребенка — это ли не счастье? Я буду любить его всем сердцем.

— Все не так просто, Элизабет. Я не допущу, чтобы мой сын или дочь росли, думая, что их отец — Анри Моро. И потом, мы одной крови.

— Думаю, особенного риска, что я забеременею, нет, — сказала молодая женщина. — Но даже если так, ты вернешься в Нью-Йорк и мы с тобой уедем жить далеко-далеко, в другой штат. Жюстен, знаю, тебе нужно во Францию, но я готова ждать тебя. Я не хочу тебя потерять. На море бывают штормы, и столько опасностей вокруг! Боже мой! Завтра, в это же время, ты будешь в открытом океане!

Она тихонько заплакала, обнимая его за шею. Он, как мог, успокаивал ее обещаниями.

— Не волнуйся, я похороню Лароша и вернусь! Я — законный наследник, состояние мне перейдет приличное. Плыть через Атлантику я не боюсь, особенно зная, что ты меня ждешь. Принцесса моя ненаглядная, вытри слезы! В другой раз я тебя не оставлю!

— Поклянись!

— Клянусь, — сказал он, подкрепляя обещание долгим поцелуем. Замок Гервиль, в тот же день

Солнце медленно опускалось за шарантские холмы, укрытые виноградниками с трепещущими на ветру листьями. Гуго Ларош восседал в большом кожаном кресле возле окна гостиной. Перед ним в струнку выстроилась домашняя прислуга. И только Алин стояла за спинкой кресла, насмешливо кривя накрашенные губы.

Старый садовник Леандр, служивший Ларошам уже лет тридцать, стоял понурившись и крутил в узловатых пальцах свою полотняную шляпу, помятую и грязную. Алсид, его верный ученик, переминался с ноги на ногу. Ему было уже под сорок, а он был замкнутым, послушным и невежественным.

Ортанс, Сидони и Марго настороженно переглядывались. Все три — в черных платьях и белых фартучках.

— Ну-ну, все в сборе, — буркнул Ларош. — Я уже на ногах, и в ваших интересах меня слушаться. Делайте, что говорю, даже если приказ кажется странным, иначе получите то же, что и Роже: я вышвырнул треклятого конюха вон, без жалованья. Если дорожите местом, подчиняйтесь. Первое: не вздумайте проболтаться, что я поправился. Ни одной живой душе! В округе этого знать не должны. Для всех я — лежачий больной и на последнем издыхании. Хорошенький моего бастарда ждет сюрприз… Инструкции получите у мадемуазель Алин — да-да, теперь ее следует именовать так. Отныне домом ведает она.

Кухарка скрипнула зубами, уязвленная новостью. Все бросить и уйти? И все же Ортанс колебалась.

— Тебе что-то не по нраву, Ортанс? — угрожающим тоном поинтересовался Ларош.

— Нет, мсье.

— Вот и славно. Ступай в кухню и приготовь хороший ужин.

Славная женщина моментально устыдилась своей трусости. Она ведь хотела сказать, что подчиняться какой-то шлюхе не станет, лучше — расчет. Почти против воли у нее вырвались роковые слова:

— Врать не стану, мсье: если что будет не по мне, уйду! — сказала она.

Глаза Гуго Лароша свирепо сверкнули, и он издевательски усмехнулся:

— Уйдешь, чтобы распускать сплетни у меня за спиной? Выдавать мои секреты? Алин, ружье!

Марго, поступившая на службу недавно, вскрикнула в ужасе, когда Алин продемонстрировала охотничье ружье, принадлежащее престарелому любовнику, — до сих пор она держала его за спиной. Пышнотелая фаворитка с торжествующей усмешкой передала оружие Ларошу.

— Мсье, у меня ничего такого и в мыслях не было! — забормотала перепуганная Ортанс.

Как зачарованная, она смотрела на устремленное на нее дуло. Старый Леандр перекрестился, в то время как Сидони потихоньку чуть отодвинулась в сторону — от греха подальше.

— Это касается всех! Я вас предупредил. Из замка — ни шагу! — распорядился Ларош. — Если узнаю, что кто-то из вас ослушался…

Указательным пальцем он коснулся спускового крючка. Алсид нервно хохотнул:

— Мне идти некуда, хозяин. Все, что прикажете, исполню! Чтоб меня разорвало, если вру.

— Ну хоть на кого-то можно положиться. — Ларош кивнул ему, опуская ружье. — Завтра поутру сделаешь, что Роже делать отказался. Хватит у тебя духу, а, Алсид?

— Мсье! — внезапно вмешалась в их диалог Сидони. — Вы сегодня рассчитали конюха. Почему его вы отпустили, а нам запрещаете уходить? И зачем пугаете Ортанс? Я точно знаю, никому из нас вы ничего дурного не сделаете.

Неожиданно для всех землевладелец опешил, не нашелся с ответом. Алин, сверкнув глазами в сторону домоправительницы, принялась массировать ему плечи. Сидони поняла намек и стала пятиться к двери.

— Вот-вот, проваливайте все! Видеть не могу ваши тупые морды! — выкрикнул Ларош. — Все вон!

Он дрожал всем телом, скрежетал зубами. Потом схватился за лоб, отбросил назад седеющие волосы.

— Идемте, мой господин, — сладко зашептала ему на ухо Алин. — Я отведу вас в спальню. Вам нужно отдохнуть. Выйдите все!

Слуг словно ветром сдуло. Опомнились они уже в кухне. Старик Леандр налил себе рюмку виноградной водки и залпом выпил. Бледная как полотно Ортанс последовала его примеру.

— Как думаете, ружье заряжено? — спросила Марго. — Дело ваше, а я в этом доме и дня не останусь! Как стемнеет, соберу свои пожитки — и ходу! Еще и с жандармами переговорю!

Сидони поджала губы. Выходка Лароша ее потрясла. Дрожащим от волнения голосом она сказала:

— Хочется верить, что ружье все-таки не было заряжено, нет. Но я не советую тебе уходить, Марго. Подожди, пока вернется молодой хозяин. Он все уладит!

— А чем я рискую, если ночью уйду?

Алсид вдруг сильно заинтересовался трещинкой на большом кухонном столе, возле которого сидел. Сидони покосилась на него с подозрением.

— Думаешь, хозяин зря своему верному прихвостню приплачивает? проговорила она, кивая на Алсида. — Делай, что я говорю, Марго! Тем более что никто не видел, как Роже уходил из замка… Нью-Йорк, на 34-й улице, в тот же день

Элизабет и Жюстен наслаждались прогулкой. Прижимая к груди букет сирени, молодая женщина предложила пройти к Гудзону.

— Раньше я не ходила к реке, никогда! Именно там выловили труп отца, — объяснила она. — Но с тобой мне не страшно. Я брошу эти цветы в воду, как я сделала для мамы, когда плыла назад, во Францию, на «Турени».

— Тебе от этого стало легче, моя принцесса, — и слава Богу! Ничего, что я так тебя называю? Вчера тебе это не понравилось.

Элизабет одарила его улыбкой, от которой сердце ее спутника радостно затрепетало.

— Я безумно счастлива это слышать. Еще немного — и я готова буду поверить, что родители все еще тут, рядом со мной. Я ощущаю их незримое присутствие. Особенно мамино, ведь ты — ее младший брат!

— Сводный брат, — поправил ее Жюстен. — Я предпочел бы забыть о нашем родстве, Элизабет, если мы решим жить вместе, вопреки всем запретам, церковным и правовым. Но хватит о прошлом. Поговорим лучше о будущем, — сказал он. — У нас есть еще пара часов, ты — любовь всей моей жизни, красивейшая из женщин, и я счастлив. А, вот и еще одна французская кондитерская!

Они с интересом изучили ассортимент пирожных в витрине, на круглых мраморных подставках.