Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

12. Антонэн

Нью-Йорк, Сентрал-парк, четверг, 9 марта 1905 года

Маленький мальчик галопировал по аллее Сентрал-парка, лихо оседлав хоббихорс — палку с головой лошадки, сделанной из вареного картона, грива у которой была из желтых шерстяных ниток.

Он щелкал языком, подражая цокоту лошадиных копыт.

— Осторожнее, Антонэн! Иначе снова упадешь и собьешь коленку, как в воскресенье! — крикнула ему сидящая на скамейке Элизабет.

— У тебя, постреленка, и так все ноги в царапинах — не знаешь, куда клеить пластырь! — подхватила Бонни, смеясь.

Она привычно качала коляску, в которой спал полугодовалый младенец — их с Жаном сынок Уильям. Для своего первенца они выбрали английский аналог имени Гийом.

— Жду не дождусь, когда наш маленький Уилл будет носиться, как твой Антонэн, — вздохнула она. — Это нелегко — стоять за прилавком в магазине, когда ребенок рядом и постоянно просит грудь.

— Жан отпустил тебя на вторую половину дня, Бонни. Пользуйся! — отвечала Элизабет, не сводя с сына глаз. — Сегодня такая чудесная погода, и я так рада, что ты смогла приехать и погулять с нами! Снег уже сошел, и в этом году, в виде исключения, нам обещают раннюю весну.

С этими словами она взяла верную подругу за руку и легонько сжала. Элизабет Джонсон, которой в апреле исполнится двадцать пять, была исключительно хороша собой. Вопреки моде она часто носила свои длинные, темно-каштановые волосы распущенными, убирая их от лица посредством пары гребешков на висках. Сегодня на ней было красивое бархатное платье небесно-голубого оттенка и жакет из той же ткани. Шляпку Элизабет не носила — говорила, что ей комфортнее без нее.

— У тебя снова новое платье, — заметила Бонни не без лукавства. — Еще немного

— и станешь законодательницей мод на Манхэттене!

Эта ремарка позабавила Элизабет, и она сказала:

— К чему эти увертки, Бонни? Говори прямо: ты слишком кокетлива. Но все претензии — к ма, это она хочет, чтобы я всегда была ослепительна.

Наедине женщины беседовали только по-французски. Малыш Антонэн, несколько дней назад отпраздновавший пятилетие, был билингвом благодаря усилиям матери, разговаривавшей с ним по-английски и по-французски с рождения. Сын был для Элизабет смыслом жизни. Она наслаждалась каждым мгновением, когда он был рядом.

— Нет ничего прекраснее материнства, — неожиданно переменила она тему. — Бонни, когда мне впервые дали подержать моего сыночка, я поняла истинный смысл слова «любовь». И, глядя на него, моментально забыла все муки родов. Он был такой крошечный, такой уязвимый!

— У меня на этот счет другое мнение. Видит Бог, я думала, что умру при родах, — отвечала Бонни. — Я была слишком стара для первенца — тридцать девять лет! Доктор тоже опасался худшего. Да еще Уильям весил четыре килограмма.

Эти жалобы Элизабет уже приходилось слышать. Она встала и побежала за Антонэном, который ускакал уже довольно далеко и не оглядывался.

— Вернись немедленно! — окрикнула она мальчика.

Сын, разумеется, и ухом не повел. Он направлялся к группе девочек, гулявших под присмотром своих нянь, но в конце концов остановился и мать, настигнув его, схватила мальчика за руку.

— Антонэн, ты почему не слушаешься? — стала она его отчитывать. — Я велела тебе играть около нашей скамейки. Идем, Бонни нас дожидается!

Элизабет, уверяя всех и вся, что материнство сделало ее совершенно счастливой, ежеминутно опасалась несчастного случая или беды, которые придут и разрушат ее покой, добытый такой дорогой ценой. Она часто удивлялась, что пять лет прошли без забот и трагедий, и даже кошмары, предвещающие очередную драму, ей сниться перестали. Единственная печаль — это что сына она растит без Ричарда. И любви своего деда, Роберта, ему тоже узнать не суждено: мистер Джонсон-старший умер через месяц после рождения внука, о котором обещал всемерно заботиться. Он уехал по делам в Калифорнию, и там у него случился сердечный приступ.

«Они оба им очень гордились бы!» — часто говорила она себе.

Судьба испытывала Элизабет столько раз и столь сурово, что ей приходилось сознательно подавлять в себе страх, который сама она формулировала так: «Счастье не может длиться долго!»

— Надеюсь, Уильям не будет таким непоседой, как твой сын, — заявила Бонни, когда они вернулись.

— Ты сама не знаешь, чего хочешь, — отвечала, смеясь, Элизабет. — Час назад уверяла, что ждешь не дождешься, когда Уильям побежит, теперь — чтоб он не носился, как мой Антонэн. Идем, Бонни! Мейбл ждет нас к чаю.

Бонни, которую очень расстраивали ее вновь приобретенная полнота и эти груди кормящей матери, полные молока, передвигалась медленно, толкая перед собой коляску. Они прошли по аллее, потом — по другой, пока не оказались у металлической ограды, напротив Дакота-билдинг.

— Хочу к Дэбби! — твердил Антонэн.

— Мы увидимся с Дэбби завтра, дорогой, — отвечала ему Элизабет. — Ну, вспоминай! Завтра я работаю в больнице и ты остаешься с ма. Она уже пригласила в гости тетю Перл!

Перл Вулворт была замужем за доктором Чарльзом Фостером, и у них была дочка Дэбби, четырех лет. Антонэн кузину обожал. Радуясь, он продолжал дергать мать за юбку. Та наклонилась к нему.

— Мамочка, я расскажу тебе секрет! Я учу Дэбби по-французски! — с серьезным лицом сообщил мальчик.

Элизабет задохнулась от нежности. У сына были черные и волнистые, как у Ричарда, волосы, его же четко прорисованные черты лица. От нее он унаследовал голубые глаза и изящный рисунок губ.

— Это замечательно, — похвалила она. — А пока слезай, пожалуйста, с лошадки, и я понесу тебя на руках до самого дома.

Она взяла у него игрушку, довольно легкую, но громоздкую. Солнце скрылось за облаками, и сразу похолодало. Прошли годы, но Элизабет так и не смогла стереть из памяти эту картину: Скарлетт Тернер лежит на земле, в каких-то паре метров от входа в Дакота-билдинг…

— Поторопимся! — сказала она, отводя глаза от места, где разбилась несчастная. — Бонни, как ты планируешь возвращаться? Па может отвезти тебя на машине. Не хочу даже думать, что ты, с Уильямом на руках, поедешь на трамвае!

— На нем я и поеду, как в прошлый раз. Зато как пригодилась нам твоя старая коляска! Мне не нужно каждый раз ехать сюда со своей. Элизабет, не волнуйся! Новые впечатления — это для малыша хорошо. И Жан обещал, что встретит нас на остановке в назначенное время.

— Делай как знаешь, — уступила молодая женщина. — Антонэн, идем! Оставим твоего скакуна у дедушки в гараже.

Мальчику нравилось в гараже. Там было сумрачно, пол — мощенный камнем, и пахло бензином и кожей. Ему уже рассказали, что двадцать лет назад здесь содержались лошадь и экипаж Вулвортов, а потом помещение переоборудовали под автомобиль.

Здесь же Бонни оставила коляску, прежде служившую Антонэну. Это была роскошная модель из темно-синего молескина, с большими колесами. Элизабет хотела подарить им коляску, но дядя Жан из гордости отказался.

«Отец прислал нам денег для Уильяма, как раз подержанную коляску и купим!»

Антуан Дюкен, узнав из письма, что у него теперь есть еще один замечательный внук, не помнил себя от радости и гордости. В свои семьдесят восемь он пригласил соседей выпить за здоровье маленького Уильяма, а на следующий день доехал до самого Ангулема, чтобы отправить в Нью-Йорк денег на подарок.

Верная обещанию, Элизабет регулярно писала своему дедушке Туану. С самого рождения Антонэна раз в два месяца она отправляла его фотографии, а с недавних пор — и снимки Бонни с грудничком Уильямом.

Мейбл сама открыла им входную дверь, проводила в апартаменты. На талии у нее был повязан фартучек, и она воинственно помахивала деревянной поварешкой. Она наклонилась поцеловать Антонэна, но тот на одной ножке поскакал в кухню — свое любимое место в квартире, потому что он был страшный сладкоежка.

— Я нажарила блинчиков, — объявила хозяйка дома. — Не беспокойтесь, под присмотром Нормы — чтобы ничего не напутать с ингредиентами. А еще чай с нами будет пить нежданный гость! Бонни, дай мне подержать малыша! Боже, какой он славный!

Разбуженный Уильям, посасывая кулачок, смотрел на Мейбл своими серыми, в светло-коричневую крапинку, глазенками.

— Кто пришел, ма? — спросила Элизабет, снимая жакет.

— Жан, милая. Закрыл после обеда магазин и приехал. Думаю, решил сам забрать Бонни с сыном.

Элизабет при этом известии моментально напряглась. Уже много недель они с дядей были, что называется, на ножах, о чем Эдвард и Мейбл не знали.

— Жан приехал сюда? — удивилась Бонни. — Замечательно! Всю дорогу до дома будет нести сына сам. Он становится тяжелым!

— Ты права, — улыбнулась Мейбл. — Идем, посмотрим, чем там занят Антонэн. Норма исполняет любой его каприз!

Жан Дюкен, заслышав голоса, вышел из гостиной, куда его проводила домоправительница. И нос к носу столкнулся с племянницей, которая не пошла с Бонни и Мейбл.

— Догадываюсь, зачем ты здесь, дядя Жан, — прошептала Элизабет, еле сдерживая гнев. — Мог бы дать мне еще времени.

— Нет, ты имела его достаточно. Сегодня я дождусь-таки мистера Вулворта и поставлю его в известность. Я тебя предупреждал.

— Если ты это сделаешь, я никогда тебя не прощу, — пригрозила молодая женщина.

— А если не сделаю, это будет оскорблением памяти Гийома! Очень сомневаюсь, Элизабет, что отец одобрил бы твое поведение, будь он жив.

— Но папы нет на свете, и нечего мне об этом напоминать! Я вправе поступать, как считаю нужным, по велению сердца!

— Не сердца, а кое-чего другого, если спросите меня, — тоже очень тихо и зло прокомментировал Жан. — Большое несчастье, что Ричард погиб в море.

Мейбл, с малышом Уильямом на руках, прервала ссору.

— Блинчики готовы! Мы сегодня полдничаем в кухне, по-простому! — сказала она.

— Мы уже идем, ма! — ответила Элизабет.

Жан досадливо пожал плечами. Он всегда ощущал себя неловко в изысканном интерьере квартиры Вулвортов, да и цель визита, как бы он ни храбрился, была ему неприятна.

— Я достаточно натерпелась в жизни, дядя Жан, — продолжала молодая женщина. — Ты мне не опекун, поэтому дай жить спокойно! И перестань вспоминать про трагическую смерть Ричарда. Он спас тебя ценой своей жизни.

— Я этого никогда не забуду. Десять дней! Я даю тебе еще десять дней, — твердо произнес он. — А теперь идем есть эти чертовы блинчики, чтобы я поскорее мог забрать жену и сына домой!

Он зашагал к кухне, в своем коричневом саржевом костюме, руки в карманах. Элизабет провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду. Застыв на месте, расстроенная, она услышала тоненький голосок Антонэна, здоровающегося с двоюродным дедом.

«Как он смеет вспоминать папу?! — недоумевала она. — Они, конечно, похожи, но только внешне. Дядя Жан — жесткий, категоричный эгоист. Но в итоге будет по-моему!» Бродвей, пятница, 10 марта 1905 года, в час пополудни

Каждый раз, поднимаясь на седьмой этаж этого обшарпанного дома, Элизабет вспоминала жалкое жилище, в котором они с отцом провели первые несколько дней в Нью-Йорке. Потрескавшаяся штукатурка на стенах, запах жира и нечистоты, смутные шумы — все это ворошило в душе страхи маленькой девочки, которая осталась совсем одна в большом чужом городе.