Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

13. Отравленное письмо

Руйяк, конная ярмарка, понедельник, 27 марта 1905 года

На ярмарочное поле в Руйяке Жюстен Ларош приехал ранним утром, чтобы не спеша осмотреть всех выставленных на продажу лошадок. Проводить конную ярмарку 27 числа каждого месяца в этом крупном поселке, соседствующем с Гервилем, было давней традицией, и Жюстен ни одной не пропускал.

И всеми уважаемые коннозаводчики, и менее скрупулезные барышники приветствовали его почтительными поклонами. Он улыбался в ответ, но разговоров не заводил — потом, если животное ему приглянется.

Неподалеку расположился рынок. Молодые торговки, сидя у своих прилавков, нет-нет да и посматривали на этого красивого молодого мужчину, белокурого и черноглазого. В штанах для верховой езды хорошего покроя, приталенной твидовой куртке и рыжих кожаных сапогах вид у него был весьма щеголеватый.

— Доброго вам дня, мсье Ларош! — окликнул его высокий рыжеволосый детина. — Вот, продаю мула-двухлетку. Сильный, как бычок! Самое то, чтобы ходить по междурядью на виноградниках.

— Спасибо, Ансельм, но до сбора урожая далеко. К концу лета я решу.

— Что ж, подождем!

Белая кобылка с серебристо-серой гривой ему особенно понравилась. Жюстен подошел, погладил, посмотрел зубы — и все это под терпеливым присмотром владельца. На этой ярмарке впустую болтать было не принято, как и торопить сделку.

Получив ответы на пару стандартных вопросов, Жюстен пообещал вернуться. Теперь он направлялся туда, где торговали овощами, домашней птицей. Здесь с ним тоже все здоровались. Еще бы! Кто не знает нового управляющего винодельней Лароша и всего поместья?

В округе до сих пор недоумевали, с чего это вдруг Гуго Ларош объявил себя отцом этого видного парня, который уже два года его законный наследник. В деревне слухи расходятся быстро, и тот факт, что этот свалившийся с неба сын управлял всем в Гервиле задолго до усыновления, был широко известен.

— День добрый, мсье Ларош! — послышался певучий звонкий голосок.

Жюстен как раз шел между прилавками, где торговали овощами.

— Добрый и тебе, Фелиси! Что хорошего предложишь сегодня? — спросил он у очень симпатичной девушки, чьи белокурые вьющиеся волосы покрывал белый льняной чепец.

— Красная капуста хороша, — кокетливо улыбнулась Фелиси. — И редис не хуже!

— Отложи мне три вилка капусты, ближе к полудню пришлю за ней конюха. И прибавь по два пучка редиса и морковки. Наш садовник никак не может вырастить столько, чтобы хватало лошадям. Им овощи на пользу.

— И не стыдно вам кормить лошадей морковкой? Я знаю людей, которым есть нечего, — насмешливо откликнулась девушка.

Из внутреннего кармана куртки Жюстен вынул пачку банковских билетов, два подал белокурой торговке: и посмотреть на нее приятно, и улыбка хороша.

— Тут хватит на половину твоего товара. Им и отдашь! — серьезно сказал он.

— Шутите?

— Нет. До скорого, Фелиси!

Еще какое-то время Жюстен бродил по ярмарке, разглядывая уток, гусей и кроликов в деревянных ящиках с решеткой спереди. Своим реваншем он наслаждался ежесекундно, день за днем, но глубинного удовлетворения все не было. Ларош дал ему доверенность на пользование банковским счетом, и это вдобавок к ежемесячной ренте, оформленной нотариусом.

— Дамы, простите за беспокойство! — сказал он, прокладывая себе путь через стайку женщин, столпившихся вокруг уличного разносчика, который расхваливал травяной бальзам.

Одна из женщин отступила, давая ему пройти, потом оглянулась, и Жюстен узнал Ивонн Дюкен. Смутился, но все же решил, что надо поздороваться и спросить, как дела.

— Жюстен! — удивилась женщина. — Надо же! Я дважды в год выбираюсь в Руйяк — и такая встреча!

— Здравствуйте, мадам! — неуверенно отвечал Жюстен. — Надеюсь, мсье Антуан в добром здравии? Ваш муж, дети?

Сказано это было с заминкой, которая не укрылась от Ивонн. Жюстен, со своей стороны, отметил, что она выглядит очень грустной, осунувшейся. Неужели несчастье в семье?

— Пройдемся немного? — предложила жена мельника своим приятным, тихим голосом. — Пьер и сыновья здоровы. Со свекром тоже все было хорошо, но всю прошлую неделю он проболел.

— Что-то серьезное? — всполошился Жюстен, неожиданно для себя осознав, что питает к старику не только уважение, но и привязанность.

Ивонн смутилась и старательно отводила глаза. И по-прежнему обращалась к нему на «ты», как в тот день, когда он обедал у них на мельнице, пять лет назад.

— Страдает он не телом, а сердцем и душой. Не надо было тебе это говорить! Антуан все это время ждал, что ты приедешь. Говорил, что расскажет тебе новости про Элизабет, даже если ты знать ничего не хочешь.

— Я никогда такого не говорил, Ивонн! Простите, мы давно не виделись, и я по старинке обращаюсь к вам по имени. Что до Элизабет, поверьте, я с удовольствием послушаю, что переменилось в ее жизни. Помню, она ждала ребенка от Ричарда Джонсона.

— Мальчику в этом месяце исполнилось пять лет. Назвали Антонэн, в честь моего свекра. У Бонни с Жаном тоже родился сын, ему полгода, зовут Уильям. Говорят, это «Гийом» на английский манер.

Жюстен смотрел в сторону деревянных киосков: в ярмарочные дни там продавали горячее вино с корицей, пиво и белое вино.

— Могу я вас угостить? — предложил он. — Там и поговорим.

Женщина помотала головой. Было очевидно, что Ивонн чувствует себя неловко. Она крепко прижимала к груди свою полотняную сумку, словно защищаясь от опасности.

— Или оставить вас в покое? — спросил Жюстен. — Если это потому, что я теперь живу в замке и ношу фамилию Ларош, прошу, не судите меня.

Вы не все знаете.

— О, я никого не осуждаю! — воскликнула та. — Муж меня на днях этим попрекал.

И она горько заплакала. Слезы градом катились по щекам и вдоль носа. Жюстен растерялся было, но потом подал ей свой носовой платок, чистый и отглаженный накануне замковой прислугой.

— Теперь вы меня по-настоящему пугаете, — посетовал он. — Это из-за мсье Антуана? Он при смерти, и вы не решаетесь мне сказать?

— Нет-нет, что вы! — пробормотала Ивонн. — Жюстен, простите! У меня тяжело на сердце, да и Пьер тоже переживает. Пожалуй, я все же выпью горячего вина. Может, полегчает.

Они устроились под навесом одного из киосков, где стояли три столика с оцинкованными столешницами. Все еще всхлипывая, Ивонн вытирала платочком глаза. Заказ им подали очень быстро.

— Я охотно расскажу тебе, что меня огорчает, — со вздохом проговорила жена мельника. — Раньше ты узнаешь или позже, это уже ничего не изменит. Свекор хотел написать тебе в Гервиль, чтобы ты приехал.

Это уже были не шутки. Жюстен вообразил худшее: в Нью-Йорке стряслась беда и Дюкенам не хватило духу ему сообщить.

— Конечно я приеду, если мсье Антуан хочет, — сказал он. — Но, бога ради, скажите: Элизабет больна? Или…

Ивонн в ужасе замахала руками, словно отгоняя злого духа. Ответ ее был таким же экспрессивным, как и жесты:

— Нет-нет, Элизабет жива-здорова! Если б что-то серьезное произошло, мы бы сразу тебя уведомили. Беда пришла, откуда не ждали, — с письмом от Жана, моего деверя. Сплошной яд, а не письмо! Потеряйся оно в океане, мы бы жили счастливее.

Терпеливый от природы, Жюстен теперь сидел как на иголках. В его взгляде было столько отчаяния, что Ивонн отбросила все сомнения.

— Чуть не с первых строк Жан стал жаловаться на скандальное поведение племянницы, — прошептала она. — Пишет он путано, но мы поняли, что Элизабет уже год состоит в любовной связи с этим вдовцом, Анри Моро, про которого много пишет в своих письмах.

— Ну, это было ожидаемо, — сказал Жюстен, стараясь скрыть, насколько он уязвлен.

— Мой Пьер сказал, что не ждал такого от Элизабет, что она поступает дурно. Стал разглагольствовать про нравы американцев, как будто у нас, в Шаранте, по-другому!

— Если вы намекаете на нас с Мариеттой, Ивонн, то я с ней уже не вижусь, и давно. Двое детей, которых она родила после первенца, Альфонса, — от мужа, Бертрана. Но вернемся к письму. Не думаю, что мсье Антуан так расхворался потому, что внучка завела любовника.

— Конечно нет, мой бедный Жюстен!

Когда она назвала его так, Жюстен по-настоящему испугался. А тут подоспела и новая порция слез. Ивонн смахнула их все тем же клетчатым платком.

— Больше сказать не могу, — вздохнула она. — Пусть лучше свекор, Антуан! Он найдет нужные слова.

— Ивонн, ради бога! Я с ума сойду, если придется ждать до завтра. Сегодня в Монтиньяк я поехать не могу. Я приехал на ярмарку с конюхом, он остался с лошадью и двуколкой. Я хотел купить еще одну кобылку. Прошу, скажите, что было в этом письме такого страшного!

Ивонн спрятала красное от купероза лицо в ладонях. На нее жалко было смотреть: волосы аккуратно убраны под серый платок, на плечах — жакет из грубого шерстяного сукна. Жюстен деликатно взял ее за запястья и заставил посмотреть на себя.

— Прошу, расскажите мне! — настаивал он.

Женщина с тревогой посмотрела по сторонам. За соседним столиком потягивал белое вино крестьянин в берете, с трубкой в зубах.

— Идем! Здесь мне неловко. Да и люди идут!

Пока Жюстен расплачивался за напитки, Ивонн меленькими шажочками пошла прочь от киоска. Он ее догнал.

— Что было в письме? — спросил он. — Элизабет выходит замуж, потому что ждет еще малыша?

— Нет, что ты! Жан говорит, она скрывает свои амуры от приемных родителей: мол, счастлива и так. Он рассказал нам что-то ужасное, что, как ему кажется, объясняет аморальное поведение Элизабет. Аморальное — по мнению Жана и моего мужа. Жюстен, в тот апрельский вечер Элизабет сбежала из замка из-за Лароша! Он ее изнасиловал. Родной дед! Святые небеса! Когда Антуан это услышал, мы думали, у него остановится сердце. Весь побелел, схватился за грудь, хватает ртом воздух…

— Как вы сказали? Ивонн, я не расслышал. Не понял…

— Гуго Ларош изнасиловал внучку, а чуть позже, в Париже, она попыталась свести счеты с жизнью и бросилась в Сену, — нервно зачастила женщина. — Пьер хотел тут же ехать в замок, даже охотничье ружье зарядил, но свекор его отговорил. Поверь, мы в растерянности. Антуан твердит, что ты должен знать, и вчера сам написал Элизабет с просьбой подтвердить, что все это — правда. Мой свекор — человек очень набожный и считает, что один Господь может вершить справедливость.

В душе Жюстена неистовствовала буря. Во рту у него пересохло под наплывом невыносимого волнения. Он молчал, но черные глаза горели гневом. Он вздрогнул, когда Ивонн упомянула о Боге.

— О да, божественная справедливость! — пробормотал он сквозь зубы. — Бывает ли она на земле? Ни одно преступление не должно оставаться безнаказанным.

Он глухо застонал. Лицо его будто окаменело, приобрело восковую бледность. Мгновение — и он растворился в толпе, благо на ярмарке это было нетрудно.

— Господи! Что я наделала! — переполошилась Ивонн.

Роже, который нанялся в Гервиль конюхом вместо Коля, деверя Мариетты, четыре года назад, заприметил хозяина издалека. Жюстен бежал, и вид у него был чуть ли не безумный. Молодой Ларош прыгнул в двуколку, схватил длинные поводья.