Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

19. Любовь без будущего

Дакота-билдинг, вторник, 6 июня 1905 года

В восемь утра Эдвард Вулворт, сидя за рулем собственного автомобиля, медленно выезжал из внутреннего двора Дакота-билдинг к воротам. Сидящая рядом Элизабет поправляла шляпку и шелковый шейный платок.

— Я вышла из дома с тяжелым сердцем, па, — призналась она. — Сил нет смотреть, как плачет Антонэн, когда я ухожу. Но не бросать же мне из-за этого медсестринские курсы?

— Нет, конечно, дорогая, — отвечал финансист. — Я все равно отвез бы тебя в больницу Маунт-Синай, сколько бы он ни плакал. По крайней мере, ты получишь профессию. Удача изменчива, люди богатеют и разоряются в считаные дни.

— Па, если у тебя финансовые проблемы, скажи! Я могу обойтись без денег, которые ты ежемесячно мне даешь. У меня есть дом, еда, одежда. И по этому, последнему, пункту я уже просила ма быть поэкономнее.

— Не беспокойся, Лисбет. О разорении речь не идет. Потери на бирже, ничего серьезного.

— Но шале в Скалистых горах пришлось продать.

— Ты в курсе? Мейбл совершенно не умеет хранить секреты.

Привратник поприветствовал их жестом, открыл ворота. В тот же миг во двор въехал почтальон на велосипеде. И замахал рукой, увидев на переднем сиденье Элизабет.

— Миссис Джонсон, вам телеграмма! — крикнул он.

— Спасибо! — отозвалась молодая женщина, принимая сложенный и запечатанный листок бумаги.

Сердцебиение ее участилось. Она чувствовала, что это послание от Жюстена. Элизабет прочла адрес на обороте. Действительно от него!

— Вскрывай! — посоветовал ей Эдвард.

— Чуть позже, па. Нам надо чуточку ускориться, иначе я опоздаю.

Он подчинился, заинтригованный внезапной нервозностью дочки. Элизабет задышала чаще, пальцы судорожно сжали прямоугольник бежевой бумаги.

— А что со свадьбой? — спросил он радостным тоном, желая ее ободрить. — Ты словом об этом не обмолвилась. Вы с Анри выбрали дату? Если нет, это можно будет обсудить в воскресенье, на пикнике в Сентрал-парке.

— Я бы непременно попросила вас с ма прийти, если бы обсуждалось что-то настолько важное.

— Лисбет, ты нас приглашала, но Мейбл сказала «нет». Дома, в прохладе, ей комфортнее. Я с удовольствием составлю ей компанию. Ты с самого утра чем-то озабочена, дорогая. Что-то случилось?

— Я думаю об Антонэне, па. Боюсь, я для него — плохая мать. Что касается свадьбы… Я все собиралась вам сказать: мы с Анри решили год подождать. Помолвка для того и придумана, чтобы получше узнать друг друга. Кузен в ближайшее время планирует передать Анри бразды управления прачечной, я получу диплом медсестры. Ни он, ни я не хотим быть у тебя на содержании.

Эдвард и виду не подал, насколько ему приятно это слышать. Он опасался, что в ближайшие месяцы многое может измениться.

— Это делает вам честь, — тем не менее признал он. — Но ты можешь всегда на меня рассчитывать, дорогая, если возникнут проблемы. Антонэна я считаю своим внуком, он ни в чем не будет нуждаться, как бы ни сложились обстоятельства.

— В этом я как раз уверена, па. Ты — прекрасный дедушка. Боже мой, его мордашка до сих пор стоит у меня перед глазами! Заплаканный, щеки красные! И цепляется за мою юбку.

— Мейбл с Нормой его быстро утешат. Лисбет, вскрой наконец эту телеграмму! Может, там что-то важное.

— Вот именно! Я боюсь, новости плохие, — отвечала молодая женщина.

— Ты всегда была смелой, дорогая. Ну же, решайся! Я с тобой. Если понадобится, припаркуем авто и сходим куда-нибудь выпить кофе.

Элизабет кивнула. Дрожащими руками она развернула телеграмму. Текст был таким коротким, что она перечла его вслух:

«Гуго Ларош умер. Похороны в субботу 3 июня. Жди письмо. С нежностью, Жюстен»

— Так я и думал, — прокомментировал Эдвард. — Он был уже плох, когда твой молодой родственник только уезжал в США. Но говорить «мир его душе» как-то не хочется. После всего, что он сделал с тобой и твоими родителями… На твоем месте я бы испытал облегчение.

— Ты прав, па. Но мне все равно не верится. Наверное, это из-за расстояния, отделяющего меня от Гервиля.

— Через несколько дней придет письмо с подробностями.

— Да-да, конечно.

Остаток пути Элизабет наслаждалась мыслью о том, что Жюстен жив и он законный наследник поместья. В последние дни она уже не испытывала такой сильной тревоги, думая о нем, но беспокойство осталось. Когда Эдвард высадил ее перед зданием больницы, она нежно ему улыбнулась:

— Выходит, я теперь богата, па Я унаследовала половину состояния Ларошей, в равных долях с Жюстеном. До вечера! Дома все обсудим.

Эдвард засмеялся, когда понял, что Элизабет говорит правду. И это стало для него огромным облегчением.

Элизабет слушала лекцию в школе медсестер, думая о своем. Сосредоточиться не получалось, мыслями она все время возвращалась к телеграмме. Наверняка в письме Жюстен будет нежнее…

«Сухой тон он выбрал нарочно, зная, что ее будут читать посторонние. Я точно знаю, он меня любит!» — уговаривала она себя.

Элизабет предалась сладостным мечтаниям. Жюстен, уладив все текущие дела на виноградниках, немедленно сядет на корабль… Они уже обсуждали свои романтические планы в такси, по пути к Дакота-билдинг, три недели назад.

«Сначала мы хотели на месяц уехать в Канаду, к озеру Онтарио, с Антонэном, — вспоминала она. Потом — на неделю в Калифорнию, но уже одни. Я объясню родителям, что мы созданы друг для друга. Они поймут. Нужно, чтобы поняли!»

Несмотря на душевное волнение и радость, заставлявшие ее улыбаться без видимой причины, Элизабет вскоре осознала, какие трудности ее ждут. Радость сменилась сомнениями, и молодая женщина сникла.

«Безумие — думать, что это возможно! Ма и па на все готовы, лишь бы не дать нам с Жюстеном жить вместе! И дядя Жан снова начнет возмущаться. Зря я всем рассказала, что мы родные по крови!»

Впервые молодая женщина почти ничего не вынесла из урока, хотя обсуждались различные способы перевязки ран и вывихов. В обеденный перерыв она уединилась на скамейке в саду.

Приходилось принять печальную реальность. Элизабет предстояло выбрать между Жюстеном и всеми, кого она любит здесь, в Нью-Йорке, за исключением сына, с которым ни за что не разлучится.

«Я пожертвую родителями, Бонни, Уильямом и дядей, я причиню боль Анри и его детям. А Антонэн? Будет ли он счастлив вдали от родственников, ведь других у него нет?»

Элизабет предалась грустным размышлениям. Так ее и застал доктор Чарльз Фостер, который как раз ее разыскивал, — сидящей под магнолией, очаровательной в ученическом белом халате.

Элизабет сидела вполоборота, а потому не заметила, как он перешел через лужайку, и вздрогнула, когда мужчина положил ей руку на плечо.

— Вы так о чем-то замечтались, милая Лисбет! — шепнул он ей на ухо.

Молодая женщина чуть отодвинулась, и доктор присел рядом. Он тоже был в халате, но верхние пуговицы расстегнул, чтобы были видны серая шелковая рубашка и темно-синий галстук.

— Чарльз, вы ведете себя развязно, — возмутилась Элизабет. — В парке люди, монахини. Могут подумать, что у нас роман. Вы женаты, у меня есть жених.

— Жених? Этот портомой? Не смешите меня! Перл все это ужасно забавляет.

— Перл все забавляет, вам пора бы это знать. Мне плевать на ее мнение.

— А на мое? Лисбет, мне очень хотелось застать вас сегодня в больнице. У меня к вам серьезный разговор. Прошу, не перебивайте! Я думаю развестись.

Перл еще не знает, но решение мое одобрит. Мы не способны создать крепкую семью. Надеюсь, вы согласитесь стать моей супругой, как только я снова обрету свободу. Я наконец понял, почему вы все это время меня отвергаете. Вы порядочны и мудры и считаете недостойным поощрять мужчину, уже имеющего матримониальные обязательства.

Элизабет была так ошарашена, что не нашлась с ответом. Чарльз Фостер, ободренный ее молчанием, порывисто схватил ее за руки и сжал их.

— Мой прекрасный ангел, вы согласны?

— А как же Дэбби, ваша четырехлетняя дочь?

— Перл захочет заниматься ею сама, тем более что до сих пор ребенка растили няньки. Вам придется запастись терпением: бракоразводный процесс — дело многомесячное. Но разве могу я противиться любви, которую испытываю к вам? С той первой встречи в родильном отделении больницы я понял, что нам предстоит соединить наши судьбы. Вы были так прекрасны, Лисбет!

Доктор посмотрел на нее с обожанием, а потом стал целовать ей руки. Элизабет оборвала эту демонстрацию страсти резким жестом.

— На нас смотрят? Пускай! Мы будем так счастливы! Я засыпаю, мечтая о ваших чувственных губах, о ваших обольстительных улыбках, ваших вздохах у кроватки больного малыша! И ваш красноречивый взгляд! Каждый раз, глядя на летнее небо, я дрожу от желания, потому что наступит тот день, когда я увижу, как затуманятся ваши прекрасные глаза, когда я буду страстно вас ласкать…

Банальная восторженность его речей казалась Элизабет смешной, но это не мешало ей злиться. Она устремила на Фостера пренебрежительный взгляд.

— Можно мне вставить слово? — спросила она. — Вы очень уверены в себе, в своем обаянии, Чарльз. Мне жаль, но я не испытываю никакого тайного томления на ваш счет и не хочу за вас замуж. Откуда вы вообще это взяли? Я не давала ни малейшего повода. Разводитесь, если хотите, меня это не касается. Хотя это не лучшим образом отразится на вашем ребенке.

— Но Лисбет!

— Никаких «но», Чарльз! И прошу не беспокоить меня больше этими глупостями, тем более здесь, в больнице. Скажу сразу: мы с родителями подыщем другого врача. Когда вы бываете у нас, ваше поведение не нравится Мейбл, а еще больше мне.

Молодая женщина встала со скамьи и быстрым шагом направилась к большому зданию, где находились отделение для младенцев и столовая. Сирот в городе становилось все больше, и здешние сестры милосердия занимались преимущественно младенцами-подкидышами и очень маленькими детьми.

«Надо будет обсудить это с Жюстеном. Он настаивает на выплате мне части доходов с поместья. До зимы деньги мне понадобятся, — думала Элизабет. — Бедные сироты нуждаются в пеленках, чистой одежде, игрушках…»

Нет, она не поедет ни в Канаду, ни в Англию, чтобы жить там вместе с Жюстеном! Это было бы бегство, акт безумия. Элизабет со всей ясностью осознала: их любовь обречена. Сентрал-парк, пятница, 16 июня 1905 года

Антонэн мирно играл в шарики, сидя на расстеленной Нормой на траве для него квадратной простынке. Домоправительница примостилась рядом с вязанием, краем глаза посматривая на питомца. Спицы ее так и мелькали: радуясь возможности побыть на свежем воздухе, Норма вязала шерстяные носки для сирот возрастом от восьми до двенадцати лет, которым вскоре предстояло отправиться на Запад в надежде на усыновление.

— А мама где? — спросил мальчик, глядя по сторонам.

— Там, у озера, на каменной скамейке.

— Норма! Я хочу к ней!

— Не надо ей мешать! Мама читает письмо. Хочешь стакан лимонада за то, что чуточку подождешь?

— Хочу! И еще конфету.

Скрепя сердце Норма уступила. Она выросла в протестантской семье, и родители были очень строги к ней и братьям. Антонэн же, на ее взгляд, был слишком избалован.