Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

3. На набережной в Гавре

Гавр, вторник, 27 июня 1899 года

Элизабет, элегантная в своем юбочном костюме с приталенным жакетом, разглядывала громадное паровое судно «Гасконь», на котором ей предстояло отправиться в Нью-Йорк. Оставив ее дожидаться возле сходней для пассажиров первого класса, Ричард пошел регистрировать билеты. Вокруг толпились и галдели люди, в ярко-синем небе парило множество чаек.

На палубе парохода работал персонал в униформе Трансатлантической судоходной компании. Ветер развевал разноцветные флаги на мачтах.

И все это, вместе взятое, создавало радостное настроение, как будто вот-вот случится что-то хорошее. Молодая женщина подумала, что ничего, в общем-то, не изменилось за тринадцать лет, отделявших ее от того, первого отъезда в страну надежд — Америку…

— Поберегись! — крикнул подросток в полотняной бежевой каскетке.

Она отшатнулась, и вовремя: мимо прокатилась тяжелая тележка с багажом. Элизабет сразу вспомнились родительские чемоданы, какими она нашла их на сумрачном чердаке, в башне.

— Это несправедливо! И я так ничего и не предприняла! — прошептала она.

Ей на плечо опустилась чья-то рука, и молодая женщина вздрогнула. Это была Бонни, и вид у нее был довольный.

— Я не расслышала толком. Ты о чем-то задумалась, а потом пробормотала что-то насчет несправедливости.

— Я думала о людях, которые избили моего отца тут, в Гавре. Наверняка эти бандиты, которых нанял Ларош, до сих пор живы. И я прекрасно помню, что они у папы отобрали: золотые карманные часы, которые ему подарил дедушка Туан, медальон «Святой Христофор» и даже обручальное кольцо. Бонни, папа остался жив только потому, что их спугнул какой-то железнодорожник. И эти мерзавцы сбежали.

— Зачем ворошить прошлое? — вздохнула Бонни, беря ее за руку. — Кстати, пассажиры третьего класса уже на борту.

Жан отнес в твиндек мой чемодан, и ему указали наши спальные места. Я махала тебе с палубы, но ты не заметила. И тогда я решила: спущусь и составлю тебе компанию. До отплытия еще целый час.

— Бонни, вам с дядюшкой Жаном следовало взять билеты во второй класс. Тех денег, что прислал па, хватило бы, — отвечала на это Элизабет. — И мне по вечерам будет очень неприятно думать, что вы там, в твиндеке, в тесноте, зловонии, шуме и грязи! Я ничего не выдумываю, я помню! Это было ужасно.

— Мы уже тысячу раз это обсуждали! У Жана своя гордость, он не хочет быть должным Вулвортам ни сантима, ты сама знаешь, — сказала Бонни. — И есть кое-что еще, о чем он тебе не говорил. Он решил путешествовать в таких же условиях, как брат. И этим как бы почтить его память…

Элизабет действительно ничего не забыла. Ряды металлических двухъярусных коек, грязный пол в туалетах, стоны пассажиров, плохо переносящих качку…

— И это тоже несправедливо! — рассердилась она. — Мы — одна семья, Бонни, потому что вы с Жаном — жених и невеста. Я буду жить в комфорте, даже в роскоши, а вы — почему-то нет. Нелепость!

Ее голубые глаза сверкали гневом. Бонни, настроение у которой было отличное, поскорее увлекла ее к прилавкам в той части набережной, которая была ближе всего к вокзалу.

— Пройдемся! Тебя это немного развлечет, — предложила она. — Может, найдется что-нибудь на подарок детям Рамберов. Ты ведь собираешься к ним в гости?

— Конечно собираюсь! Я соскучилась по Леа, ее супругу Батисту, Тони и малышке Миранде. Но в этот раз, Бонни, мы поедем к ним с тобой. У них я чувствую себя как дома. Это настоящие, хорошие друзья. И твоя правда, надо привезти им подарки из Франции. Только как быть с Ричардом? Он вернется, а меня нет.

— Пойду его предупрежу! Он до сих пор стоит возле сходней.

Элизабет с умиленной улыбкой наблюдала, как ее верная Бонни семенит, придерживая рукой шляпу, которая все порывалась взлететь.

— Разрешение получено! — пошутила она, вернувшись. — Двадцать минут, не больше.

Женщины заговорщически переглянулись и поспешили к прилавкам. Управились быстро: для маленьких Тони и Миранды Рамбер Элизабет приобрела по хрустальному шару с миниатюрной Эйфелевой башней внутри. При встряхивании вокруг башни кружился искусственный снег.

Еще была куплена красивая картонная коробка со сладостями местного производства.

— Какая же я все-таки неблагодарная! — вдруг вскричала Элизабет. — А подарки для ма и па? Смотри-ка, там торгуют антиквариатом!

— Но времени почти нет! — встревожилась Бонни.

— Это очень близко, времени хватит.

— Тогда поторопимся! Лисбет, я не сказала Жану, куда иду.

За долгие месяцы она впервые назвала Элизабет уменьшительным именем «на американский манер».

— К тебе возвращаются нью-йоркские привычки, Бонни, — поддела ее Элизабет. — И потом, тебе вовсе не обязательно меня сопровождать. Возвращайся к Жану. Я тут точно не заблужусь. Да, еще: отдашь мои покупки Ричарду и скажешь, что я скоро.

— Хорошо, так мы и сделаем!

Перед тем как повернуться и уйти, Бонни пожала плечами, но Элизабет этого не видела — она уже спешила к магазинчику с обшарпанной витриной. Ее влекла туда какая-то неведомая сила, а перед глазами стояла мать — такая, какой Элизабет запомнила ее тогда, в Гавре: собранные в высокий пучок белокурые волосы чуть растрепались, глаза цвета океана. Как будто она рядом…

«Мамочка, любимая! — повторяла она про себя. — Ты сейчас здесь, со мной?»

Молодая женщина испытала странное облегчение, едва переступив порог лавки, которая оказалась настолько захламленной, что передвигаться там можно было с трудом. Под настороженным взглядом торговца, сидевшего за прилавком, Элизабет осмотрелась в поисках симпатичной старинной вещицы. Владелец, лысый и с болтающимися на кончике носа очками, невнятно поздоровался. И тут же уточнил:

— Дамские безделушки выставлены в витрине!

— Благодарю, мсье, но украшения меня не интересуют.

Ответом мужчина ее не удостоил, только поморщился. Скоро Элизабет на глаза попалась фарфоровая статуэтка тончайшей работы. Это была танцовщица, сидящая на пуфике. Особенно впечатляла красота «кружев» ее балетной пачки.

— Прекрасно! Ма понравится! — едва слышно сказала она себе.

Полкой ниже стояла деревянная шкатулка с инкрустацией, без крышки, так что содержимое можно было рассмотреть. Элизабет провела пальцем по краешку шкатулки, и вдруг сердце ее сжалось и крик замер в груди. В висках застучало.

Чтобы не лишиться чувств, она вдохнула побольше воздуха, неотрывно глядя в одну точку. В шкатулке, под разрезным ножом для бумаг из слоновой кости, с узорчатой рукояткой, лежали золотые карманные часы. Она взяла их дрожащей рукой, уже не видя и не слыша ничего вокруг.

— Я брежу! Не может быть, чтобы это оказались часы дедушки Туана!

Это было сказано вполголоса, но антиквар уже встал со стула и тяжелой походкой двинулся к клиентке. Судя по выражению его круглого лица, доверия она ему не внушала.

— Что это вы там делаете, мадемуазель?

Элизабет зачарованно смотрела на часы. Открыла крышечку, затем защелкнула ее на место.

— Откуда у вас эти часы? — строго спросила она. — Да-да, вот эти! Я могу доказать, что они принадлежали моему деду, Антуану Дюкену.

— Нечего так кричать! Откуда я знаю, кто и когда ими владел. Главное, мадемуазель, что я приобрел их законным путем.

— Не мадемуазель, а мадам! Мадам Лисбет Джонсон, мсье, — поправила она, вздернув подбородок. — Скажите, кто вам их продал! Я покупаю часы, а еще — вон тот костяной нож для бумаги и фарфоровую танцовщицу.

Торговец моментально смягчился: сделка обещала быть прибыльной. Порылся в ящике стола, достал лист оберточной бумаги.

— Так вы говорите, узнали часики?

— Дедушка подарил их отцу за четыре дня до нашего отъезда из Шаранты. Мне было шесть, но я могу описать, как это происходило. Светило солнце, мама держала меня за руку. Собралась вся семья, и дедушка Туан сам вложил часы моему отцу в жилетный кармашек. Помню, мне еще дали потом их подержать — золотые, они показались мне, ребенку, настоящим сокровищем. Еще мама попросила меня вслух прочесть инициалы, выгравированные на оборотной стороне крышки: две переплетенных буквы «А» — «Амбруази и Антуан» — и «Д» — «Дюкен».

— Ба, да таких имен пруд пруди! — заметил торговец. — Я хотел сказать, людей с такими инициалами.

Дрожащей рукой Элизабет достала из сумочки банковские билеты.

— Я не ошиблась, мсье. Сколько за все?

Цену за три вещицы антиквар запросил непомерную, но она согласилась, не торгуясь. И задала следующий вопрос:

— Прежде чем вы получите деньги, прошу, скажите, откуда у вас эти часы? Их украли у моего отца здесь, на причале, тринадцать лет назад. У нас были билеты на «Шампань». Бандиты его жестоко избили. Вы просто обязаны все мне рассказать!

Антиквар поскреб подбородок, словно обдумывая ответ. Элизабет же, угодив в ловушку прошлого, в своем стремлении получить ответ забыла обо всем.

— Ко мне за день приходит столько народу, мадам! Где же упомнить каждого? Ничем не могу помочь.

— Вы лжете, мсье! — холодно сказала Элизабет. — Я вижу это по вашим глазам, по тому, как вы говорите. Чего вы боитесь?

— Ничего я не боюсь! — отмахнулся торговец. — Вот еще!

— А за деньги вспомните?

— Нет, я человек честный. Эх, черт с вами! Часы мне принесла жена Биффара года два назад. Совсем поиздержалась, бедная. Муж у нее погиб во время крушения «Бургундии». Читали в газетах?

— Нет, я жила в провинции.

— В 1886 через Атлантику пустили четыре судна: «Бургундию», «Шампань», «Бретань» и «Гасконь». «Бургундия» вышла из нью-йоркского порта 2 июля прошлого года и через два дня, утром, в тумане, столкнулась с большим парусным судном. Через час пароход начал тонуть. Больше пяти сотен погибших, к вашему сведению[11].

— Ужасная трагедия! — не стала спорить Элизабет, которой вдруг стало не по себе. — Я предпочла бы и впредь этого не знать: мы сегодня отплываем.

— Надо же! А я бы к кораблю и близко не подошел, даже если б приплатили!

— Значит, эта женщина, вдова, принесла вам часы? Адрес знаете?

— Улица дю-Пор, барак с желтыми ставнями. Это за Саутхемптонским причалом, в пяти минутах ходьбы. Только вы ее не обижайте, в одиночку детей кормит.

— Благодарю вас, мсье.

Элизабет положила часы в сумочку и отдала пачку купюр антиквару, который поспешно сунул их в карман штанов, после чего упаковал для нее статуэтку и ножичек для бумаги. С пакетом под мышкой молодая женщина вышла, едва улыбнувшись ему на прощанье.

«Время еще есть! Ну конечно я успею! — убеждала она себя. — Дэни Биффар! Это имя было указано в бумагах, которые я нашла в бумажнике, на чердаке!»

Дважды она спрашивала дорогу, да и людей в порту было столько, что пришлось потолкаться.

«И почему я не подумала об этом раньше, еще в Париже? Можно было приехать в Гавр за несколько дней до отплытия, и дядя Жан мне помог бы, — корила себя Элизабет. — А вместо этого я томилась от скуки и рыдала!»

На место Элизабет добралась запыхавшейся, с раскрасневшимися щеками. Барак с желтыми ставнями примыкал к складским помещениям. Узкая, мощенная камнем улочка пропахла тухлой рыбой и прогорклым маслом.