Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

— У мальчика несколько легких царапин, — объявил он. — Порез над правой бровью не глубокий, но ранки такого типа сильно кровоточат, и все пугаются. Большое везение, что гипс не поврежден. Наверное, ребенок упал на другую сторону. Дамы, повода для опасений нет!

Он говорил уверенно, обращаясь к Мейбл и Элизабет, взиравших на него с тревогой. Потом обжег суровым взглядом Жюстена.

— А вам, сэр, не следовало нести ребенка домой. Это могло кончиться фатально, если б у него был поврежден череп или позвоночник.

Жюстен не понимал по-английски, но что его в чем-то обвиняют, ему было ясно. Элизабет поспешила перевести слова врача, несколько их смягчив.

— Мне очень жаль, — поспешил сказать молодой француз. — Я не знал, что поступаю неправильно.

Все они собрались в детской, вокруг кровати мальчика, — Мейбл, Норма, Элизабет, доктор и Жюстен. И все были напряжены и раздосадованы.

Все планы пошли крахом, и обстановка в комнате была давящей, неприятной. Каждый думал о своем.

«Молодой человек впервые в доме, а я встречаю его в пеньюаре и с растрепанными волосами! — сокрушалась хозяйка дома. — Ну почему наш малыш спрыгнул с карусели? Почему?»

Норма переживала, что теперь не успеет приготовить к обеду все, что задумала. Доктор Фостер размышлял, как бы сделать так, чтобы Вулворты его больше не беспокоили. В глубине души он обижался, что его вызывают только в экстренных случаях, и то если брат Чарльз недоступен.

Что до Элизабет, она злилась на себя: отвлеклась, не уследила. Но больше всего за непростительное легкомыслие, по причине которого сын мог серьезно пострадать.

«Непозволительное поведение с моей стороны! Антонэн увидел, как мы с Жюстеном обнимаемся, я в этом уверена. Он обиделся, а может, и испугался!» Если б только можно было повернуть время вспять, она бы не взяла сына с собой на прогулку! Сердце у Элизабет буквально разрывалось между материнскими опасениями и возрождающейся страстью к Жюстену, которая пьянила, нарушала мирное течение ее жизни.

Жюстен стоял возле окна. Он ловил ее взгляд, ожидал хотя бы ободряющей улыбки, но молодая женщина внезапно стала отстраненной и как будто не замечала его присутствия. Он тоже сожалел о том моменте забытья, настигшем обоих, и о тех коротких объятиях.

«Элизабет никогда бы не простила мне моего приезда в Нью-Йорк, если бы мальчик сильно поранился, спрыгнув с карусели, — думал он. — Как ему вообще такое пришло в голову?»

Свидетели происшествия сходились в одном: Антонэн на полном ходу встал, выскочил из декоративной золоченой кареты и… полетел на землю. Центробежная сила отбросила его на пару метров от карусели.

Инцидент посеял небольшую панику. Женщины обвиняли техника, следящего за аттракционом из своей будки, перепуганные дети рыдали. Жюстен вспомнил искаженное лицо Элизабет, ее бледность, слезы в испуганных голубых глазах. Он тоже очень испугался, когда увидел, что мальчик не шевелится, а лоб и колени у него в крови.

Норма проводила к выходу доктора Фостера. Мейбл присела на край кровати и погладила Антонэна, притворявшегося спящим, по черным волосам.

— Наш малыш меня беспокоит, Лисбет! — Она вздохнула. — Почему он так часто причиняет себе вред? Ему ведь всего пять лет! Если так пойдет дальше, в школе с ним может случиться что-то куда более серьезное.

— Он бесстрашен, ма, и уверен, что справится с любой опасностью. Я посижу с ним сама.

— Хорошо. А я пока оденусь должным образом. Могу я попросить гостя подождать нас в гостиной? Я так радовалась, что сегодня он у нас обедает, и что же? Я предпочла бы перенести застолье.

Элизабет кивнула, соглашаясь. Мейбл неуверенно улыбнулась Жюстену и вышла.

— Я не понимаю по-английски, — сказал молодой человек, — но совершенно ясно, что мне лучше уйти.

— Да, ты прав. Ма расстроена, как и я. Очень жаль, ведь я так радовалась! Перенесем обед, хорошо? Завтра в полдень? — предложила она. — Когда ты уезжаешь во Францию?

— Что, если у меня не было намерения уезжать, раз уж я тут, в Новом Свете? — сказал он с вызовом, обиженный ее вопросом. — Не волнуйся, я понимаю, что здесь я лишний. Я это понял, еще когда побеспокоил тебя в день помолвки.

— Ты собирался остаться жить в Америке? — спросила она, раздражаясь в свой черед. — А как же Ирэн, твоя будущая жена? В последнем письме дедушка Туан рассказал, что вы прекрасно поладили.

— Элизабет, я совершенно равнодушен к Ирэн. Да, она девушка приятная, миловидная, но чувств у меня к ней нет.

— Когда-нибудь появятся, — проговорила она, задыхаясь от ревности. — Это произойдет со временем. Чем дольше ты будешь спать с ней рядом, тем чаще будешь ее целовать. А когда родится ребенок, ты полюбишь обоих, мать и дитя.

— Так далеко мы пока не зашли, — сказал Жюстен.

— Жюстен, умоляю, оставь меня наедине с Антонэном! Побудь в гостиной, ты наверняка видел, где она, когда мы шли через холл! Я скоро приду.

Он молча подчинился. Элизабет успела заметить, что на пиджаке у него кровь Антонэна, которого Жюстен нес на спине. Она всхлипнула — от пережитого страха и от досады, — быстро склонилась к сыну.

— Милый, я знаю, ты не спишь, — шепнула она Антонэну на ушко. — После падения ты ни разу со мной не заговорил. Я хочу знать, что случилось. Я догадываюсь, но могу и ошибаться.

Она легонько чмокнула его в щеку, потом в нос. Антонэн заморгал, словно бы просыпаясь.

— Мне стало страшно, — жалобно, едва слышно проговорил он. — Ты куда-то пошла с этим господином, и я спрыгнул с карусели за тобой!

— Сокровище мое, я бы никогда не оставила тебя одного! Я всего лишь отошла на пару шагов.

— Ты ластилась к нему, как ко мне, как к Анри! Агата говорит, ты целуешься с ее отцом, когда меня нет. И с дядей ты тоже целовалась, я видел! Мне это не понравилось.

Элизабет смутилась, попыталась найти простое объяснение, чтобы успокоить сына. Мальчик хныкал, показывая, как ему грустно, но провести мать ему не удалось. Антонэн имел склонность ревновать ее, перетягивать на себя всю ее любовь и внимание.

— Антонэн, послушай, — начала она. — Я тебя люблю всей душой, но да, мне случается проявить ласку по отношению к другим детям или взрослым, кого я очень люблю. Если мы с Анри поженимся, я буду часто его целовать. С моим дядей Жюстеном — то же самое. Мы с ним не виделись много лет, поэтому нам это было нужно — ну, то, что ты только что назвал «ласкаться».

— А я не хочу, вот! — заявил мальчик сердито. — Ты — моя мама. Ты не должна так делать!

Он ожег ее гневным взглядом своих синих глаз. Умилившись его капризной мордашке, Элизабет решила, что на сегодня нотаций хватит.

— У тебя характер, как у твоего отца, — сказала она, перебирая ему волосы. — Он был очень храбрый, высокого роста и очень красивый. Вы очень похожи, милый, и я уверена: он оберегает тебя, своего сыночка, будучи на небе. И тревожится тоже, потому что ты часто себя ранишь. Обещай, что впредь будешь осторожнее!

— Папе это будет приятно?

— Да, и бабушке, и дедушке, и мне. Отдохни немножко, а я пойду попрощаюсь с дядей Жюстеном. Потом будем обедать!

Антонэн сделал ангельское лицо. Элизабет послала ему воздушный поцелуй и вышла из детской. В коридоре ее поджидала Норма, и они едва не столкнулись.

— Наш французский гость ушел! — сообщила домоправительница. Замок Гервиль, в тот же день

Во Франции было пять вечера. Ортанс как раз разогрела молоко с добавлением цикория. В кухне она была одна, но знала, что с минуты на минуту придет горничная и потребует поднос с полдником — «для мсье».

— Как говорится, кот уехал — мыши в пляс! — пробормотала она, нарезая на ломти сладкую булку-бриошь, которую испекла ближе к вечеру.

Под котом она подразумевала Жюстена, отсутствующего уже дней десять. Мыши

— Сидони и Алин.

— Наглая же девка! Мало того что явилась в дом, так еще строит из себя гранд-даму! — продолжала она в том же недовольном тоне. — А Сидони ее привечает. Еще немного, и начнет этой рыжей потаскушке кланяться в пол!

Ортанс умолкла при звуке энергичных шагов. Вошла Сидони, а следом и Алин, чьи медно-рыжие волосы были почему-то растрепаны. Зеленая атласная блузка была частично расстегнута на груди, открывая головокружительное декольте и розовый корсет.

— Мсье желает бокал коньяка вдобавок к теплому молоку, — объявила Алин. — И нарежь побольше бриоши, Ортанс, я проголодалась.

— Не удивляюсь, что мсье требует спиртного. Совсем выжил из ума! — хриплым голосом прокомментировала кухарка. — Останься его хоть капля, он бы тебя вышвырнул!

— Не такой уж он маразматик, каким кажется, — возразила Алин. — Доказательство — он меня узнает. И позавчера, и вчера, и сегодня. Так что прикуси язык, бедная моя Ортанс, если дорожишь местом. Я знаю, о чем говорю. Ну, наливай коньяк! Да в бокал побольше. Быстро!

Сидони молча наблюдала за происходящим. Некогда очень робкая, незаметная, она постепенно прибрала к рукам все хозяйственные дела в замке. Жюстен ей их охотно доверил, а она — она обманывала его без зазрения совести.

— А ты что молчишь, Сидони? — окликнула ее Ортанс. — Молодому господину не понравилось бы, узнай он, что эта шлюха увивается вокруг отца!

Алин ее слова задели за живое. Поджав губы, она угрожающе наставила на кухарку указательный палец:

— Думай, что говоришь, Ортанс! Это я — шлюха? Я нравлюсь достойным мужчинам и этим горжусь. С тобой такого не случится, посмотреть-то не на что. Давай поднос! Мсье ждать не любит.

С этими словами Алин схватила поднос и, качая бедрами, вышла из кухни.

— Сидони, почему ты ей потакаешь? — воскликнула Ортанс, женщина не робкого десятка. — Если мсье Жюстен, вернувшись, узнает, он тебя рассчитает!

— Я поступаю, как считаю нужным, Ортанс. Нашему хозяину нужна компания, Алин ему нравится. Посмотрела бы ты на него сейчас! Приободрился, разговаривает.

И Сидони тоже посеменила к выходу.

Гуго Ларош, невзирая на немощь, приковывавшую его к постели вот уже шесть недель, здравомыслия вовсе не утратил. Помутнение рассудка он симулировал нарочно — чтобы было время подумать. Много дней ноги были как мертвые, но мало-помалу он начал ими двигать, вставать, а потом и ходить. Разумеется, втайне от всех.

Он в душе злорадствовал, глядя, как прислуга исполняет омерзительные обязанности, связанные с уходом за инвалидом. Сейчас это делала Марго, новая горничная, — выносила нечистоты в эмалированном ведре, совершала его интимный туалет. Сперва всем этим занималась Сидони, но вскоре отказалась.

Едва узнав из болтовни слуг возле своей кровати, что Жюстен уехал в Нью-Йорк, Ларош сбросил маску полоумного старикана со всеми ненужными уже предосторожностями.

Ловкий лицедей, он притворился, что умственные способности возвращаются к нему постепенно, и однажды вечером попросил Сидони позвать Алин, пообещав обеим приличное вознаграждение.

Вот и сейчас он ликовал в душе, глядя, как она приближается к его креслу. Алин опустила поднос на маленький круглый столик.

— Ваш полдник, мсье! — жеманно проговорила она.

Алин была такой же беспутной и порочной, как и он сам, и это обостряло все его самые порочные наклонности.