Параллельная мифология

Иудейский миф

«Естественно, надо провести разграничение между мифом и легендой. В просторечии, миф — это история о богах и иномировых существах. Однако иудаизм — это строго монотеистическая религия; посему в таком узком смысле оригинальных иудейских мифов существовать не может… Однако если этот термин истолковать в более широком смысле — как изображение постоянных, вневременных понятий в контексте конкретных событий, то миф окажется одним из самых важных инструментов, с помощью которых иудаизм передает свои идеи: ведь лишь тогда, когда исторические события рассматриваются в этом более широком измерении, они перестают быть обычной хроникой древности и приобретают непреходящую ценность. В иудаизме, к примеру, Исход из Египта — это мифологическая проекция конкретного события, произошелшего в какое-то конкретное время, на нечто, происходящее постоянно; таким образом, он становится образцом для ситуаций и жизненного опыта всех людей — их освобождения от уз обскурантизма, их индивидуального откровения на индивидуальном Синае, их скитаний по собственной бесплодной пустыне и даже их смерти в этой пустыне ради того, чтобы дети детей их детей в конце концов смогли достичь «обетованной земли». Точно так же историческое разрушение иерусалимского храма превратилось благодаря мифу в образец продолжающегося взаимного отчуждения Бога и человека, их отторжения друг от друга.

Легенда же — это не более чем причудливые украшения, которые скрывают под собой предположительно исторический факт. В отличие от мифа, она не преодолевает конкретное и местное значение»

(«Энциклопедия Британника», 15-е изд., «Иудейский миф и легенда»)

Эта глава совершенно необходима: изучение мифологии естественным образом заставляет верующих иудеев, христиан, мусульман, наследников религии Единого Бога, задаться вопросами. Миф, безусловно, способен помочь нам лучше понять свою собственную веру и веру других людей. Но ведь «начинка» мифа состоит из историй о языческих богах и богинях, которые, согласно нашей традиции, истинными богами не являются.

Я не ставлю своей целью обращать вас в свою веру; я лишь хочу показать, что в наших верованиях обязательно содержится миф (если, конечно, дать понятию «миф» верное определение). И то, что наши верования включают в себя миф, не делает их ложными или надуманными.

Употребление словосочетаний «христианский миф» или «иудейский миф» немедленно вызывает отрицательную, защитную или даже враждебную реакцию у тех, кто привык к популярному определению мифа как «сказки», «выдумки» или «широко распространенного суеверия». Если средний человек встретит в одной и той же фразе слова «христианский» и «миф», то для него это будет однозначной попыткой опровержения ценности христианского вероисповедания. Ведь в XIX столетии все, что могло быть названо «сверхъестественным» или «трансцендентным», неизбежно рассматривалось как выдумка, — иными словами, миф.

В наше время некорректное определение мифа постоянно поддерживается, к примеру, такими заголовками, как «Десять мифов о СПИДе», «Миф о снижении налогов для среднего класса», «Миф о неуязвимом японце» и т. д., и т. п. Подобные заголовки появляются над рассказами, призванными рассеять какое-либо широко распространенное заблуждение.

Но давайте вернемся к определению мифа, который дает историк религии (и верующий христианин) Мирча Элиаде. Элиаде говорит, что миф — это «священная история» прорывов трансцендентного или сверхъестественного в наш мир. Само собой, христианство, иудаизм и ислам подходят под такое определение. В данном контексте слово «миф» едва ли может навлечь на себя приговор в попытке очернить чью-либо веру.

Если мы внимательно рассмотрим миф и то, как он функционирует, то употребление этого термина перестанет быть обидным или угрожающим; более того, оно превратится в признание, высокую оценку и подтверждение наших верований. Придают ли нашей жизни смысл христианский, исламский или иудаистский мифы? Обеспечивают ли они нас «священной историей» участия Бога в делах людей? Дают ли они нам нравственный закон? Конечно, да. Мы живем этими мифами, а многие люди отдали за них свою жизнь. Если бы эти мифы были выдумкой, ложью или простой психологической проекцией, то едва ли они смогли бы просуществовать так долго и сыграть в человеческой истории такую решающую роль.

Изучение мифа обязательно дает верующему пищу для размышлений. Параллели между мифами нашей традиции и мифами других, значительно удаленных от нее во времени и пространстве культур предлагают нам параллельные мифы о Грехопадении, непорочном зачатии, воскресении и т. д., которые зачастую разительно напоминают нашу традиционную священную историю. Это заставит нас задуматься: что, если наша традиция — это лишь один из множества достойных вариантов выбора из обширного космического меню, которое предлагает нам трансцендентное. Мысль о том, что «примитивные», или «языческие», народы знали такие же мифы, как мы, может даже «оскорбить» нашу веру. Следующая история из моего личного опыта демонстрирует две противоположные реакции христиан на изучение мифа.

Несколько лет назад я посетил христианскую конференцию и случайно разговорился с двумя женщинами, выразившими две резко противоположные реакции на изучение мифа.

Первая женщина не могла сказать о мифе и мифологии ничего хорошего. Эта тема, заявила она, возвеличивает ложных богов. Для нее изучение мифа представлялось «орудием дьявола» в руках «светских гуманистов», предназначенное для того, чтобы обесценить христианство и ослабить его влияние на общество. Изучение мифа заставило ее усомниться в своей собственной вере. Она не позволяла своим детям изучать мифологию в общественной школе[46]. Она зашла так далеко, что выбросила все имевшиеся у нее дома книги на эту тему, чтобы никогда не отягощать их содержанием свой мозг и мозги своих детей.

Вторая женщина, изучавшая мифы, пришла к абсолютно противоположному мнению. Если вы подумали, что она была «либеральной» христианкой, последовательницей «религии Новой Эры» или придерживалась каких-либо неортодоксальных взглядов, то вы ошиблись. Она была родом из Алабамы, из самого сердца «Библейского Кольца Америки», и утверждала о себе, что «родилась заново» и «исполнилась духа»[47]. Ее даже с самой большой натяжкой невозможно было назвать «светской гуманисткой». Она только что закончила третий год обучения на факультете сравнительных религий в своем местном университете и с воодушевлением рассказывала о влиянии религии на свою жизнь. Параллели между мифами разных культур и библейскими историями весьма заинтересовали ее и заставили ее взглянуть на свою веру как на удовлетворение универсальных человеческих нужд. Параллельные истории о непорочном зачатии и воскресении не напугали ее, а восхитили. Она считала, что эти мотивы настойчиво повторяются в мифах и отчетливо выражаются в христианстве именно потому, что они истинны.

Христианина, иудея, мусульманина и их неверующих культурных наследников объединяет давняя традиция ценности индивидуального человека, изначально коренящаяся в гуманизме, который основан на вере в то, что человек был создан по образу Бога.

Животные не создают мифов; у нас нет никаких оснований утверждать, что они обладают чувством трансцендентного или сверхъестественного. Центральные элементы мифа — это демонстрация уникальности человеческого сознания, способного обращаться к предметам, лежащим за пределами реальности наших ощущений. Только человек обладает врожденной потребностью размышлять о своем месте во вселенной. Джозеф Кэмпбелл пишет: «Способ стать настоящим человеком — научиться различать черты Божества во всех чудесных модуляциях лица человека».

Устойчивость и могущество мифа признают не только современные науки — антропология, история религий и психология. Это признавали многие люди с древнейших времен. Еще в период раннего христианства отцы церкви писали, что человек отмечен неизгладимой печатью Imago Dei — «образа Божьего», которая присутствует в каждом человеке, верующем и неверующем. Они полагали, что человек обладает врожденным знанием о существовании Бога и что это — фундаментальная часть человеческого сознания. Святой Павел пишет в Послании к Римлянам: «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы, так что они безответны» (1:20). Дальше Павел, само собой, продолжает свое рассуждение, говоря, что это знание побудило людей создавать идолы, и проводит различие между идолопоклонством и христианским учением.

Иудейские мыслители, такие как Маймонид, католические теологи — Св. Августин и Фома Аквинский, — и протестант Мартин Лютер с готовностью признавали, что человек обладает врожденным знанием о Боге и сверхъестественном еще до того, как это знание выразится в религии.

Можно вспомнить, что Пьер Жане писал, что общество отказывается от своих мифов, когда боги перестают говорить с людьми. Если общество игнорирует внутреннюю потребность человека в мифе или мифологической системе, которой он мог бы жить, а также в религии или если общество пытается совместить мифологическую систему с богами, которые не в состоянии говорить с человеком, то это общество гибнет. «Искусственный миф», наподобие «религии разума» французских революционеров или советского мифа, не отвечающего врожденной потребности человека в мифе, не может продержаться долго.

Выживают только истинные мифы. Сталин был дурным человеком, но дураком он не был: столкнувшись с фактом фашистского вторжения, он обратился к монархистскому гражданскому мифу о «Святой Руси» и открыл церкви.

Итак, если все материалы, все «истины» религиозного откровения закодированы в наших генах, то зачем нам тогда нужна явная, оформленная религия? Не достаточно ли простого изучения мифов? Многие люди считают, что достаточно; я же так не думаю. Если мы будем следовать знанию о том, что элементы мифа есть в душе каждого из нас, разве мы не придем в Новой Эре к поиску «Бога внутри нас» а-ля' Ширли Маклейн? Как писал Рейнгольд Нибур, без «знака качества» откровения наш религиозный опыт не сможет стать общественным и останется личной «причудой».

Во-первых, миф — это «клей», скрепляющий общество в единое целое; таким образом, существует коллективная потребность в гражданском мифе и общем чувстве морали. В плюралистическом обществе, наподобие нашего, традиции иудео-христианской этики и чувство классической античной эстетики — это общее наследие христианина, иудея, мусульманина, агностика и атеиста, а также «моральный закон», т. е. своего рода соглашение о том, что хорошо, а что дурно, основанное на мифе. У нас есть светская «священная история», связывающая нас всех друг с другом и дополняющая «священную историю» религии, которую исповедует каждый из нас.

Но какое отношение имеет религия к внутренней потребности в мифе?

Давайте используем аналогию. Возьмем, к примеру, газонокосилку. Если она не включается, то это значит, что либо не срабатывает запальная свеча в моторе, либо не хватает топлива. Девять шансов из десяти за то, что если вы решите одну из этих двух проблем, то сможете скосить траву на лужайке.