Бронзовая Жница

Гвардейцы схватили её, извивающуюся. Ей подсекли ноги. Один из солдат коленом встал ей на спину, чтобы она не смогла вывернуться. Её пригнули к запылённым половицам.

Морай, шаркая хромой ногой, медленно приблизился. Острие кинжала блеснуло в его руках.

Мальтара знала, что бывает с теми, кто сказал марготу нечто столь нелестное, при этом не имея у него никакого права на снисхождение. Её трясло, как в лихорадке, и она смотрела на брата сквозь заливавший глаза холодный пот.

И не сопротивлялась. Она знала, что сама виновата.

«Я сошла с ума. И я поплачусь. Какая же я дура…»

Вранг пытался остановить Морая, но одного тычка в живот ему стало достаточно, чтобы устраниться и скрыться за ящиками марготских трофеев.

А Морай наклонился к сестре. Его глаза были тёмные, как два оникса, что поглощали свет.

— Держите ей челюсть, — оборонил он.

— Ты-ы-ы… — заплакала Мальтара, но так и не нашлась, что сказать. Солдаты Мора в чёрной чешуйчатой броне беспрекословно подчинились. Крепкие пальцы стиснули подбородок и шею, разжали ей рот — и Морай, надев сухую перчатку, вытянул её язык под лезвие кинжала.

Она зажмурилась, не противясь. Боль пронзила её. Рот наполнился горячей солёной кровью. Но она нашла в себе силы открыть глаза — и не увидела ни куска в его руках.

— Будешь теперь, как змея, с раздвоенным, — усмехнулся Морай. — Шипящий родич дракона, что вечно плюётся ядом.

***

Обтерев руки о штаны, а кинжал — о штору, Морай отправился на конюшню. Лакей услужливо подал ему жеребца. Но, окинув уздечку быстрым взглядом, маргот заметил перекрученный щёчный ремень.

— Если у тебя такие кривые руки, учись пользоваться ногами, — рявкнул Морай на лакея. Он был на взводе из-за Мальтары, но не позволил себе выместить на ней всю ярость.

«Она моя сестра, пускай и идиотка».

Зато лакей ему дорог не был. Он велел Риязу отсечь нерадивому слуге кисти на заднем дворе. Пока гвардия волокла его, захлёбывающегося слезами и криками, Морай сам перестегнул ремень.

От каждого его прикосновения конь вздрагивал и всхрапывал, кося чёрным оком. Морая раздражало и это. Но, когда донёсся звучный удар топора, что претворял приговор лакею, ему полегчало.

«Что ни говори, ярость находит выход лишь в чужой крови».

Наученный горьким опытом, жеребец сдерживал свой страх и лишь прижимал уши. Морай вывел его на двор, запрыгнул в седло, и, не спуская стремян, так поскакал до магистрата — это было недалеко.

«У моего меча есть имя, но у коня — нет», — думал Морай, проезжая по опалённой площади Божьей Милости. — «Я даже не уверен, один ли это конь, или конюхи чередуют их для меня».

Когда он подъехал к магистрату, из распахнутых дверей выбежала добрая дюжина серых гусей. Маргот спешился. Одна из дьявольских птиц вдруг разинула на него пасть и зашипела, намереваясь укусить его за штанину.

Морай пнул гуся, но зря: его и без того больная ступня чуть не хрустнула о тяжеленную тушу. И тут, как по команде, вся стая набросилась на него. Воздух наполнился грозными гусиными криками.

— Идиоты! Кыш! Кыш! — завизжал их хозяин, городской канцлер Дурик. Стая тут же бросилась врассыпную, оставив маргота всего в перьях.

Дурик выбежал к нему и упал перед ним ниц. Бубенчики зазвенели на его шутовском колпаке.

— Маргот, великий маргот! Право слово, вопреки моему указу, гуси не распознают первых лиц Альтары! Всех их на плаху, всех!

Он бился головой о мостовую, покуда другие канцелярские выглядывали из дверей и испуганно прятались, стоило им заметить лорда Тарцеваля.

Рука Морая сама сомкнулась на рукояти меча, но… пальцы расслабились, и он усмехнулся.

— Может, и распознают, — проворчал маргот. — Просто имеют мятежные политические взгляды.

— Тогда — на виселицу!

— Да брось, вставай уже, — и Морай пихнул его сапогом, чтобы Дурик вскочил.

Дурик был дурачком с детства. С малых лет он носил звенящие бубенцами разноцветные одежды. Когда он заступил на службу к марготу, ему было всего лет тринадцать. Теперь же он стал закоренелым комедиантом и законотворцем, что, впрочем, было одним и тем же.

У него были маленькие крысиные глазки, маленький нос, но огромный лягушачий рот. И он никогда не улыбался. Не было человека в городе серьёзнее, чем канцлер Дурик.

Он кинул зверский взгляд на гогочущую серую стаю, что рассыпалась по площади. Будто дрессировщик на своих диких львов.

— Зачем тебе в магистрате гуси? — не выдержал Морай.

— Они сторожат, — со знанием дела ответил Дурик. — Враги государства вечно лезут в мои секретные документы и законопроекты! Прикармливают собак, подкупают сторожей! Но гуси… их боятся все.

И он, кланяясь на каждом шагу, устремился вверх по крыльцу. Перед марготом распахнулись ворота магистрата.

Старинное здание, построенное в первый же год правления маргота Минорая, уцелело после многочисленных пожаров благодаря тому, что было воздвигнуто из каменных кирпичей. Внутри имелась недурная отделка с паркетом и дубовыми балюстрадами, что разграничивали рабочие пространства канцеляристов. Но нынче весь пол был уделан перьями и птичьим помётом, а в воздухе стоял запах жжёной карамели.

Все писари и служащие вскакивали и падали лбами прямо в испачканный паркет.

— Прогресс твоих усилий налицо, — признал Морай и осмотрелся. В тяжёлых золотых рамах повсюду висели его собственные портреты, где он был изображён с сияющими, будто рыжая луна, длинными волосами, и светлыми глазами. На всяком портрете позади него имелся чёрный силуэт дракона, и на многих он держал в руке свой легендарный Судьболом.

Правда, размещение правительственного лика в таком балагане можно было считать в своём роде оскорблением. Как в борделях.

— Спасибо, добрый маргот, — проговорил Дурик, качая головой. — Право слово, сколько добрых слов я слышу от вас всякий раз. Столько не говорил мне никто, меня вырастили сущие звери; но даже зверю можно привить понимание; а человека не научить доброте, если внутри у него птичий помёт. Я-то знаю и зверей, и людей…

«Не помню, откуда именно он взялся», — нахмурил лоб Морай. — «Но у меня служит смолоду. Прибежал откуда-то с побережья; то ли убил кого, то ли ложно его обвинили, то ли вовсе из дома по малолетству выперли, но кукуха у него поехала. Однако нет-нет да и проскакивает у него что-то про то, что он рос чуть ли не в мангровом лесу в семействе гамадрилов».

Морай не успел об этом спросить, потому что Дурик на цыпочках проскакал к двери в зал заседаний и открыл её — и оттуда пышным салютом выскочило два разноцветных петуха.

— Ай-ай! — взвизгнул шут и едва отбился от них. — А это — настоящие драконы! Не признают хозяев и презирают людей! Я назвал их Мордепал и Сакраал!

— Как родителей Скары? — усмехнулся Морай. — И что охраняют петухи?

— Ничего, маргот! Я просто не могу их выгнать!

Один петух, золотой, как диатрийская корона, явно дрался хуже, чем второй — зеленовато-серый с рыжей головой. Однако они оба имели огромные острые шпоры. Дурик, жертвуя собой, раскидал их и поманил маргота внутрь.

Дверь отделила их от приёмного холла. В зале заседаний было сравнительно спокойно.

«Я ни разу не сидел за этой кафедрой, подобно отцу», — думал Морай, шагая вслед за шутом. — «Иногда он брал с собой Моргала. А потом… нужда в городском совете отпала сама собой».

На стенах характерно бледнели квадраты от снятых портретов. Нобель Куолли и иная брезарская знать, что вышла из фавора, потеряла своё право висеть среди ликов местной власти.

«Висеть им будет можно только на эшафоте».

Из зала Дурик привёл маргота в свои помещения: то был кабинет с выходом в архив. Кабинет запирался на три замка, но любой открывался обычным сдёргиванием вниз.

— Дело в том, что закрытые замки взламываются, маргот, — продолжал глаголить шут. — Но открытые ковыряют до бесконечности, так и не поняв, что они открыты!

«Его рассуждения прелестны», — подумал Морай и шагнул за ним в сравнительно приятное место, где запах карамели был сильнее всего — это она тлела на углях.

— Гуси воняют, ты перебиваешь запах карамелью? — спросил он и сел на мягкое кресло у канцлерского бюро.

— Нет, маргот, я просто очень люблю сладкие ароматы, — отозвался Дурик и встал подле него, почтительно склонив голову.

Морай вздохнул, припоминая, что за день сегодня вышел. Скара поднялся в небо вместе с ним и с Эйрой, а Мальтара наконец сорвалась, показав свои истинные амбиции.

«От неё следует ждать бед», — подумал маргот. — «И хотя я не знаю, каких, я ограничу её от своих дел».

Присутствие брата тоже занимало разум маргота. «Когда я докажу ему свои намерения насчёт Мвеная, он должен будет принять мою сторону. Мы прикончим кузена Каскара и овладеем Альтарой».

— Великий маргот, несомненно, желает знать, кто покушается на архивы и тайны магистрата! — утвердительно воскликнул Дурик.

— Да-да, кому там неймётся? — не ожидая ничего примечательного, спросил Морай.

«В прошлый раз Дурик поднял тревогу из-за муравейника под своим окном, полагая их за шпионов».

Однако ответ оказался неожиданным.

— Монашки, великий маргот! Эти голубки Аана, одетые в белые чепцы и белые фартуки! Они явились, хлопая своими коварными женскими глазками, и стали убеждать, что их прислал жрец из городского триконха. Он, дескать, хотел узнать, не приходили ли какие-то распоряжения из столицы, от Иерофанта… они говорили это — и тем временем шуровали в моих записях!

— Я сжёг всех монашек, жрецов и священников Аана дней десять тому назад.

— Да, да, маргот, это произошло до этого; но вот что важно, — и Дурик поднял кверху указательный палец, — монашки знали, что искать! Они, нижайше боюсь сказать об этом, маргот; но они отыскали среди не шибко примечательных архивов указ, коий был подписан вами. О том, что в Брезе священство не имеет никаких прав и влияния, и лишь ваша милостивая власть может властью называться. Я совершенно точно помню этот документ с вашей чёрной печатью; я хранил его среди прочих, но они… они украли его, маргот.

Лицо Морая скривилось. Впрочем, он знал, что для устранения бардака в магистрате следовало держать тут не Дурика, а кого-нибудь другого.

А Дурик был слишком хорош.

Маргот постучал пальцами по подлокотнику, недовольный.

«Ясно как день, что им это было нужно, чтобы отправить в столицу, Иерофанту Эверетту. Жрецы давно жаловались на меня Иерархам, и мне следовало раньше сжечь их. Теперь Иерофант имеет документальное подтверждение тому, что меня необходимо прижать к ногтю. Но что с того? Он и без этого нашёл бы повод. Хотя я полагал, что он сделает это после нытья кузена Каскара, а не по собственной инициативе. Потому что, ежели он сам решил за меня взяться, вскоре меня ждёт война со всем Конгломератом».

— Неважно, — наконец решил Морай. — Я подпишу новый такой документ.

— Разумно, великий маргот, разумно.

— И моя позиция остаётся прежней. Жрецы, коли такие возникнут, — мои подданные. Всякий, кто будет проповедовать высшую надо мною власть, кроме власти венценосного двоюродного дядюшки, должен быть уничтожен.

«Дракон властвует над стаей сородичей — это меня устраивает. Проходимец в белой рясе, что указывает огненному хищнику — это уже другое».