Бронзовая Жница

5. Охота двух драконов

Пламя трещало и ревело, огромным факелом вспыхнув посреди Брезара. Морай оставил сестру проследить за тем, чтобы триконх сгорел дотла, а столичный жрец смотрел на это неотрывно до тех пор, пока не развеется последнее облако дыма.

Остальные привязанные на площади Божьей Милости сделались невольными свидетелями происходящего. Огонь отпугивал псов и ворон, и наказанные, прижимаясь лбами к мостовой при виде Морая, молились, чтобы пламя играло как можно дольше.

Морай притормозил рядом с тремя людьми у крайних столбов. К его неудовольствию, они были ещё живы.

Нобель Куолли доставлял ему неприятности. Бежавший в Маят после публичной расправы над своей дочерью, он стал одним из злейших врагов Морая. Когда-то это был регент, председатель торговых гильдий, что поддерживал его и Мальтару, не осуждал вздорные решения маргота и был терпелив, как святой.

И глядел так выразительно, как будто Морай не понимал, зачем он подлизывается.

«Хотел подсунуть мне дочь, которую сам же в малолетстве испортил, а потом так смертельно обиделся на то, что я не оценил».

Четыре года назад Куолли уехал в Маят, ища там новые связи — или, по слухам, жениха для дочери Халисы, которую доселе упорно предлагал Мораю. Морай воспринял это как оскорбление и измену. С лёгкой руки он отдал Халису на растерзание собственному городу.

Куолли уехал, но его сильные связи в городе и за его пределами остались. Он заслужил влияние среди вооружённых контрабандистов и различных банд; и поэтому так или иначе он пересекался с делами Мавлюда и самого Морая. Куолли намеренно саботировал множество сделок. Приходя обсудить добычу, брезарские контрабандисты нарывались на засаду, умирали и дарили своё золото предприимчивым людям Куолли. Так на несостоявшихся переговорах был убит старший сын Мавлюда: его смуглую голову засунули в ящик и выслали отцу.

Мавлюд рвал и метал. Но люди Куолли хорошо заметали следы.

Дошло до того, что розовый джин, однажды поданный к столу Морая, имел на себе бумажку: «За Халису». Морай велел выпороть в кровь кравчего и наказал Мальтару — и сам взялся отсекать вездесущие руки Куолли. Он объявил расправу над каждым, кто посмел чем-то посодействовать контрабандистам Куолли. Покупка чего-либо из в лавках его сбытчиков тоже считалась содействием.

Трое, привязанные на площади, были из тех, что взяли с рук старинные украшения. Лавочник позже был признан доверенным Куолли и обезглавлен лично марготом, а эти трое за неразборчивость оказались привязаны на площади.

Морая не волновало, как покупатель должен был узнать, кто привёз в город товар.

«Любой, кто отоварился чем-то из-под полы людей Куолли, поддерживает моего врага в моём же городе», — объявил Морай лунаром ранее. С тех пор люди стали бояться городских лавочек ещё больше, а столбы на площади достигли сотни штук.

Морай дёрнул бровью, возвращая себя с небес на землю. Треск пылающего триконха дивной музыкой звучал над ухом. Марготу хотелось, чтобы и нобель оказался в этом огне.

«Он мечтал о внуках голубой крови, но получит только снятую с себя голубую кожу».

Ещё раз смерив взглядом троих, маргот щёлкнул пальцами и подозвал к себе ближайшего гвардейца с алебардой. Затем указательным пальцем рассёк силуэты привязанных поперёк. Тот понял и развернулся к осуждённым, готовый исполнить свою роль палача и кормильца крыс. А сам маргот пришпорил скакуна и помчал по скалистой дороге мимо Лордских Склепов вверх, к пещере Скары.

Жеребец заблаговременно начал всхрапывать и пританцовывать, не желая приближаться к логову чудовища. Но Морай вытащил Судьболом и плашмя ударил его по крупу. Тогда тот рванулся вперёд, будто ужаленный.

От Покоя до обиталища Скары галопом было от силы минут десять. Розовое солнце серебрилось в тисовых иголках, рассветная роса блестела на траве. Вместе с новым днём начиналось новое завоевание.

Душа Морая пела вместе с жаворонками.

Он спрыгнул с коня незадолго до того, как показалась дыра в горе, потому что та пугала скакуна чуть ли не до обмороков. Маргот пнул его напоследок, и тот помчался обратно в Покой — только подковы сверкали.

А сам Морай быстро зашагал к мрачному зеву пещеры.

Когда его отец, Минорай, обосновался в этой долине, он первым делом велел подыскать подходящую пещеру рядом с замком и расширить её для растущего дракона. Этот грот стал наилучшим вариантом. В него не попадал свет, а эхо шагов терялось в покрове из множества людских останков.

Морай шагнул во мрак. Этот спуск он знал наизусть; он прошёл бы здесь хоть с завязанными глазами, обойдя каждую ямку и рытвину. Под сапогами захрустели первые косточки. Из грота пахнуло дымом; и внутри заворочалось, загудело его самое родное существо.

Не скрывая счастливой улыбки, маргот пошёл на звук. Крыло свистнуло над ним. Блеснул в полумраке красно-рыжий глаз. И Морай, ловко балансируя на сплющенных останках и черепах, взобрался выше по куче.

Если б кто увидел его сейчас — не узнал бы. Его лицо сияло несказанным счастьем.

— Скар-р-ра! — воскликнул он. Раскинув руки, он подошёл к драконьей морде и обнял её.

Тот выдохнул горячим воздухом ему в ноги. Клокочущий гул зазвучал где-то глубоко в груди зверя — огромного, как марпринцева карета, но по драконьим меркам сравнительно скромного.

И всё равно это был лучший дракон в мире.

Морай прижался щекой к его горячей чешуе, с нажимом провёл рукой по его широкой переносице, дотянулся до гривы и взъерошил её. Тот помотал головой в ответ и подставил марготу левую сторону своей длинной челюсти.

Тогда Морай с удовольствием почесал его под подбородком. Нижняя челюсть Скары была длиннее и массивнее верхней, как у драконов из рода легендарного Мордепала, и его хватка была очень сильна. Но всё же он был не слишком коренаст и имел довольно длинную шею.

— Мой бедный покусанный Скара, — мурлыкал Морай и безо всякой опаски гладил его по носу, по глазам, по шее, по выставленным вперёд лапам с крючковатыми когтями. — Мой хороший…

Маргот плохо видел в темноте. Но, присмотревшись, отметил, что на его крыльях поверх первой пытается нарасти вторая перепонка. Она появилась у Скары уже после того, как полотно его крыльев навсегда стало дырявым от копий и мечей.

Морай давно уже наблюдал за тем, как она будто взбирается вверх по плечу крыла. Он надеялся, что так Скара сможет перебороть свою досадную для высшего хищника калечность. И станет летать легко, как горный орёл.

— Какое же ты удивительное создание, — восхитился он и вновь прислонился к шее Скары. С каждым касанием к нему он вступал в омут его жара, его эмоций, его неподвластных пониманию человека дум. Таков был лётный брак — бессловесная связь меж человеком и драконом.

Скара отвечал красноречивым урчанием. Морай ощущал его безмятежную лень, от которой тот был склонен к спячке. Но с появлением всадника он начинал предвкушать новую охоту и новую битву. Словно мелкие искры, мысли о грядущем загорались и вспыхивали в сонном мраке его сознания.

— Давай, дружище, — и Морай похлопал его по шее. — Просыпайся. Нас ждут кровь и дым.

Урчание стало звонким рыком. Дракон потряс своей тяжёлой головой, несколько раз моргнул ярким рыжим глазом. И покосился на то, как маргот взбирается на его загривок по передней лапе.

Тот сел в основание его шеи, на место столь привычное, будто специально для него сделанное. Поправил крылья своих поножей, чтобы они легли параллельно драконьим бокам. И крепко упёрся ступнями в тупые шипы, что росли вверху груди Скары.

«Однажды диатрисса Такарна Гиадринг заикнулась о седле», — усмехнулся Морай, припоминая эту историю. — «Царственная дура имела честь быть лётной супругой Лордамина, сына самого Лорда. И решила, что, будучи в положении, она не должна терпеть неровности драконьей чешуи под своей задницей. Может, у неё был и куда более благовидный предлог, но итог один. Такое оскорбление дракон не потерпел даже от своей доа. И растерзал её при попытке снять мерки. Люди будто не понимают, что садятся не на тупоголовую лошадь, а на того, кто равен им — и выше них. Моргемона летала безо всяких сёдел, хотя её Мордепал был шипаст, как ёж, и ничего — родила пятерых».

Он потянулся и прижался грудью к гриве Скары. Тот заворочался, поднимая голову, и всего маргота покачнуло.

Будучи верхом, Морай переставал ощущать себя отдельным существом. Он становился един с лётным супругом в мыслях и чувствах, принимая в себя тягучую лень полусонного дракона и одновременно его разгорающееся любопытство. Сев ровнее, Морай намотал пряди жёсткой чёрной гривы себе на руки. А Скара, раскачивая его влево и вправо, побрёл неровным шагом к зеву пещеры.

«Отлежал себе лапу или снова хромает?» — задумался маргот.

Скара выскользнул из пещеры. Потянулся, как гигантский кот, и показал миру свои острые оскаленные зубы. Все они были у него на месте; драконий зуб, что Морай велел схаалитке выкопать из сокровищ Моргала, принадлежал Мордепалу.

То был легендарный зверь Рыжей Моргемоны и приходился Скаре родителем. Самый поздний из кладки, Скара был меньше и слабее всех, но именно с Мордепалом чаще всего сравнивали его непокорный и непредсказуемый характер.

Зуб Мордепала вылетел во время последней схватки ржавого дракона со его давним недругом, жемчужно-серым Ксахром. Два дракона впились друг в друга — и так и упали в джунгли подле Мелиноя. Этот артефакт маргот Минорай отыскал в бытность столичным рыцарем, и он сохранил его, чтобы подарить своему наследнику Моргалу.

Теперь этот зуб был у законного владельца.

Морай удовлетворённо почесал зверю шею и кривой улыбкой приветствовал кроны тисов, что теперь были вровень с ним. А затем обратил взгляд на юго-запад. Его мысль передалась Скаре, и тот тоже повернул свою угольно-чёрную морду за горы над Брезаром. Он гулко рыкнул себе под нос, раздул грудь широким вдохом. Расправил крылья — огромные, как две ночи — и Морай крепко впился в его гриву.

Дракон присел, оттолкнулся и выпрыгнул в небо. Бешеным первым взмахом он уложил все окрестные деревья. Затем провалился на мгновение вниз — и взмахнул вновь, уверенно набирая высоту. Его нутро разгоралось огнём и силой, и сердце Морая ликовало. Он смотрел вперёд меж его длинных фигурных рогов и видел в полумраке южных небес направление, которого им предстояло держаться — в сторону заставы Трёх Лигнимов.

Брезар промелькнул внизу грязным смрадным муравейником. И сменился тёмно-серебристыми лесами тиса, а после — бурыми скалами. Дырявые крылья Скары несли его не так легко, как других драконов, и усидеть на нём было непросто: он боролся с ветрами и с каждым взмахом бросался вперёд, как маленькая каракка на штормовую волну.

Но ни один доа не знавал иного дракона, кроме своего собственного, а Морай и не хотел знать.

Маргот льнул к его гриве настолько близко, насколько получалось, чтобы та не загораживала ему обзор. И с лёгкостью ловил каждый провал и каждый взлёт. Воздух трепал его повязку на голове, заставлял щуриться; но всякий раз, будучи в небе, Морай не мог перестать улыбаться от невыразимого внутреннего восторга.