Бронзовая Жница

— Они сделали это с двумя диатрийскими драконами, — добавила Мальтара своим натянутым, как расстроенная струна, неприятным голосом.

«Из тринадцати оставшихся в мире драконов теперь живо максимум одиннадцать. И нет ни одной известной кладки — они словно знают, что им нет смысла награждать людей своим потомством. С души, мать его, воротит», — сжимал кулаки Морай.

Кинай говорил дальше.

— Марпринц Каскар, как представитель рода длинноволосых диатров, имеет право поторговаться с Иерофантом и диатром Леонгелем. Главный аргумент Иерофанта Эверетта, конечно, в том, что его могучее Воинство Веры, тысяча отборных мечей и три тысячи добровольцев, будут помогать присягнувшим лордам против народных восстаний — если не словом, то клинком.

— Восстания, — скривился тогда Исмирот Хаур и выдохнул в воздух облако табачного дыма. В Долине Смерти он жил припеваючи; совсем не так, как ему довелось бы, если б его заставили принять постриг и стать одним из упомянутых Воинов Веры за убийство брата. — Каким местом правят все эти дебилы, что у них при живых драконах ещё и восстания бывают?

«Каскар старается властвовать мудро, что в его понимании означает угождать всяким идиотам», — припомнил Морай. — «В его случае помощь Иерофанта поможет подавить не крестьянский мятеж — а мой».

— Не знаю, — цыкнула Мальтара на Исмирота. Хоть она и была его женой, на сборах они всегда располагались по разные стороны стола. — Но вооружённая толпа — могучая сила. Один дракон — лиловый Мелисс из столичного гнездовья — был ими умерщвлён. Затыкан вилами в полусне. И хотя он окатил огнём сотни людей, прежде чем испустил дух, они одолели его.

«Я показал множеству людей, что дракона можно убить не скрытно, а один на один, своим же собственным примером», — с ненавистью думал Морай. Он сидел на своём резном стуле, закинув правую стопу на колено, и хранил молчание. Но от этих разговоров у него начинал подёргиваться глаз. — «Ещё давно, до королевы Лорны Гагнар, лорды-доа плели интриги друг против друга и подсылали к драконам особых убийц, чьё искусство утрачено. Однако то были интриги высшей власти. Безродной грязи никто не давал право подниматься на высших хищников».

Он безмолвно глядел на табачный дым Исмирота и продолжал слушать. Но когда Кинай добавил:

— Конечно, казнить драконов — не кабаргу резать. Среди своих воинов Иерофант Эверетт отобрал особых, что имеют кровь доа в венах и знают, как владеть собственной мыслью. Очевидно, они держат свой разум абсолютно пустым, приближаясь к дракону; и настолько мастеровиты, что огненные звери не могут загодя понять их намерения…

— ЧУМА! — вдруг рявкнул Морай и ударил по столу. Подскочили все фишки на тактической карте.

«Лучше б Кинай этим ртом делал свою шлюшью работу, а не озвучивал столь дурные вести!»

Все замерли, и никто не смел взглянуть в озверевшие глаза маргота.

Так и закончилось это собрание. Морай не вынес ни единого решения. Он ознакомился с прочими посланиями и удалялся к себе. И непрерывно представлял себе, как чахнет, гаснет главная сила Рэйки, Маята и Гангрии — драконы — и чувствовал захлёстывающий его гнев.

Корона поставила своих грязных подданных превыше величественных лётных собратьев. К этому всё шло последние годы; но он, выращенный под боком у Скары, просто не мог понять ни единого объяснения этому. Если бы даже вся Бреза восстала на него, он велел бы Скаре летать и палить по Долине Смерти до тех пор, пока в пепел не обратилась бы последняя старушка и последняя колыбель.

Потому что люди должны были склоняться. Потому что не козёл указывал ирбису, кто кем кормится.

«С каких пор потомки доа должны лизать сапоги крестьянам?» — ворочался Морай. Ни чернокожая куртизанка, ни пара глотков вина не могли успокоить его в должной степени. — «Элементарно. Иерофант Эверетт — не доа. Он дядя диатру Леонгелю — не по крови Моргемоны, а по крови её шлюховатого супруга. Но амбиций ему не занимать. Народные толпы — вот его драконы. Грязные, убогие, тупорылые драконы. Он травит ими дворян, а те, идиоты, после этого каются и подписывают его позорные бумажки… Хитрый ублюдок».

Бреза, останься она единственной супротив Конгломерата, имела соотношение сил примерно один к семи.

«И это ещё не всякая провинция, вроде Альтары, подтвердила солидарность с Иерофантом. Потом это будет… один к десяти. А если диатр Гангрии, как всегда, увернётся и не полностью примет условия, он всё равно слишком хорошо сидит на двух стульях, чтобы меня поддерживать. Вальсая не окажет мне такую услугу; она не имеет влияния на ретивого короля».

Перевернувшись на спину, он раскинул руки и уставился в потолок иронично.

— И что? — фыркнул он тихонько. — Будете забрасывать меня народными толпами? Иерофант же запретил вам науськивать драконов на людей, не правда ли? Вы больше не будете призывать их на бой, и в небе останусь я один. Со Скарой.

При одной мысли о калечном чёрном драконе Мораю делалось теплее. Это был его друг, его союзник, его истинный брат.

«Он спит на своей любимой куче черепов и костей. Люди — его добыча. И моя добыча. Тот, кто посмеет отнимать у него священное право на охоту, покусится и на мою власть».

Ему не давало покоя ощущение, что он чего-то не понимает. Кто мог послать своих драконов на смерть ради людей? Тот, кто ставит людей превыше всего?

«У диатра Леонгеля было три дракона. Дряхлый старик уже давно не притрагивался к своему лётному супругу, багровому Мендебалу. А его сопливый сын, принц-диатрин, уже в возрасте восемнадцати лет, но ещё даже не пытался заключить лётный брак. С таким стариком-отцом вообще странно, кто будет подавать ему пример. Леонгель убил обоих драконов кроме Мендебала. Кажется, я помню, что этому предшествовало… они оба вылетели палить по городским улицам в день святого Энгеля, и сгорели тысячи. Королеву-диатрис закидали камнями. И вместо того, чтобы покарать тех, кто посмел лишить его жены, Леонгель раскаялся перед низкородной швалью. У него, возможно, есть свои причины окромя излишней набожности, но всё равно это сущий бред».

Морай стал загибать пальцы. У диатра остался лишь Мендебал — один палец.

«Однако в его подданстве было ещё четыре дракона. Они прикормлены доахарами на острове Тис, но они бесхозны. Никто не седлает их за невозможностью найти контакт, как обычно. Один уже улетел на восток — в день образования Конгломерата. Ещё один — это тот самый, что был забит чернью, когда прилетел поживиться человечиной в госпиталь города Лонс. Всего выходит…»

Два пальца.

«У Хауров, с которыми кузен Каскар породнился через брак, есть подрастающий красный дракон. Они умеют обращаться с драконами, но никто из них за всю историю так и не решился стать доа. И от этого их выводок дичает — кроме младшего, Рубрала. Он ещё довольно молод, но, видно, готов жить подле людей. Возможно, когда-нибудь его оседлают».

Ещё палец.

«Диатр Гангрии, хитрый жук, и по сей день имеет сразу четырёх драконов. Он когда-то был лётным супругом самого Ксахра. У него есть лишь дочь — моя племянница Ламандра, которую родила Вальсая. Завидная шестилетняя невеста для всякого, кто мечтает приобщиться к драконам; но они весьма нелюдимы и сожрали уже не одного доахара. Впрочем, диатр не будет их за это убивать. За преступления против людей он обещал принимать меры, однако ж ничто не помешает ему скрывать от Иерофанта любые инциденты».

Четыре пальца.

«Диатр Маята лишился своего дракона, Мвеная, буквально накануне подписания. Тот взбесился и улетел, оставив своего бывшего лётного супруга калекой. И правильно сделал. Теперь он на пути на восток — туда, куда улетают все драконы».

Ни одного пальца.

«Сколько ещё? Ах, Наали, дракон кузена Каскара. Это наследство марпринца Альтара, нашего общего деда. А если точнее — его брата-близнеца Альфира. Альфир седлал Хкару; а когда Хкара сжёг его, его доа стал Альтар. Он же и передал Астралингам кладку Хкары, откуда вылупились Наали и Хкаруат. Если так подумать, ведь даже дети самой Моргемоны умирали от гнева лётных супругов… что уж и говорить про тех, кто совсем отдалился от драконьих всадников в своём роду, как мой батенька Минорай. Он умер как идиот».

Два пальца — он неосознанно прибавил туда Скару. Они с Наали не были братьями, но ощущались столь давними врагами, что были неразделимы.

«Получается, осталось десять драконов, живущих при драконьих лордах», — заключил Морай. — «Ещё двое, Мвенай из Маята и Каду с Дорга летают над мангровыми кущами Дората, пока не улетят совсем — в восточные ржавые горы. И последний — Сакраал, вечно спящая в горах легенда. После смерти своей пары, Мордепала, Сакраал, гигантский белый зверь, залёг в своих горах, как и когда-то… и его больше не видели, но нет-нет да и упомянут, что слышали его гулкий рык в скалах».

Сей нехитрый подсчёт оставил его в странном опустошении. Когда он только рос, о драконах говорили всюду. Яркая кровь Моргемоны оставила след в диатрах и диатринах, марлордах и марпринцах, марготах и иных потомках. Они не боялись рисковать и шли к дракону в пасть, ожидая милости или смерти; но потом всё стало чахнуть вновь. Потомки всего двух стай, драконы были не так многочисленны, как во времена расцвета Рэ-ей, а характером были куда более несносны. И разлетались, не желая принимать внимание людей, кто куда. А потом дичали и исчезали из истории — может, засыпали навсегда, а может, улетали на восток.

И знать тоже перестала идти на риск.

«Они готовы всю жизнь влачиться по земле, чем хоть раз подставить свою голову».

Так слабые люди привели в упадок драконьи страны. И тем самым сделали сильнее чернь. Это было унылое, жалкое угасание когда-то великих доа — на вилах у крестьян.

Впрочем, дурные новости из столицы постепенно заместились размышлениями о завтрашнем дне. Мораю предстояла выходка дерзкая даже по его меркам.

«Марпринц Каскар и его зелёный дракон Наали подошли к моему рубежу у Таффеита. Если не дать им бой там, они поднимутся в долину за шесть часов. Принять вызов я всегда успею; однако у меня есть один весьма любопытный шанс переломить ход всей войны. Если мне не соврали, и леди Ланита, сестра Каскара, сейчас отправляется в Хараан… да ещё и по тайной дороге, на которую намекнул наш информатор… я перехвачу её».

Тактика тактикой, но возможность за долгие годы наконец вывести брата на прямую конфронтацию кружила Мораю голову. Короне были не интересны их внутренние разборки, и поэтому их противостояние затянулось, оставляя право победы сильнейшему.

«И этим сильнейшим буду я. Я со Скарой».

Морай вспомнил о Чёрной Эйре и усмехнулся.

«Это и есть твой бог, жрица. Скара означает “смерть” со сциита. Это чёрный бог Брезы, а я его Иерофант. А может и наоборот».

Что его ждало на тайной дороге, ведущей через заставу Трёх Лигнимов, — не знали, впрочем, даже боги. Посадить с собой на дракона полк головорезов он не мог. Может, им предстояло быть вдвоём против сотен копейщиков и арбалетчиков; но Морай не боялся.

Он этим жил.

Так и не поспав, Морай встал ещё до рассвета. Он надел свою лёгкую лётную броню, состоящую из чешуек чёрной дублёной кожи и украшенную крыльями летучих лисиц. И натянул на волосы повязку из шёлка.