Молчаливое море

Глава 4

«За десять офицерских лет перевидел я немало политработников. Мысленно я делю их на две категории. Одни стараются быть гвоздем в каждой доске, встревают во все дела, стремясь показать свою разносторонность, любят подчеркнуть свои дисциплинарные права. Другие держатся чуточку в тени, не поучают, не одергивают, зато любым словом, сказанным как бы невзначай, советом или даже шутливой подначкой проводят свою комиссарскую линию. Мне больше по душе вторые, идеалом их я считаю комиссара Клычкова из фурмановского «Чапаева». Кажется мне, что и мой замполит из этой же категории...»

Накануне приема курсовой задачи отсеки «тридцатки» вылизали изнутри, как яичную скорлупу. Боцман Тятько побывал на берегу, привез ковровые дорожки в жилые отсеки и скатерть с бахромой на стол офицерской кают- компании.

— Ну як, Петро? Гарний зробил уют? — похвастался боцман перед своим другом, электриком Гайнутдиновым. Но тот не оценил боцманских стараний.

— Форсом занимаешься, куркуль черниговский? — взъерепенился электрик. — А помнишь, я у тебя коврик в моторный отсек клянчил? Чего ты мне тогда сказал? На складе немае? Вижу теперь, какое твое «немае»!

Только боцмана не просто «взять на абордаж».

— Ну чего ты гавкаешь на меня, фарфоровая твоя башка? Правду я говорил, нема у меня лишних дорожек. А эти я для начальства держу. Оно красоту любит, а нашему брату треба начальство уважать. Для пользы общему делу. Так-ти-ка!

Задачу приняли без сучка и задоринки. Возглавлял комиссию начальник штаба, веселый и покладистый человек. Кострова даже раздосадовал скоротечный штабной налет. Стоило из-за этих двух часов полтора месяца не давать роздыха личному составу! День спустя «тридцатка» ошвартовалась возле базового причала.

— Здесь всегда так шустро принимают задачи? — поинтересовался Костров у Камеева.

— Ну да! — многозначительно хмыкнул тот. — Тебе просто подфартило, что другие за тебя несколько месяцев горбили! Я-то разве на прогулки с твоим экипажем ходил?

Они стоят в курительной комнате штаба, где сгрудились прибывшие на совещание командиры лодок и начальники служб береговой базы. Офицеры дымят сигаретами и обмениваются «подначками».

— Ну как, Пал Исакович, вазелинчику захватил? — подмигивает приятелям Камеев, обращаясь к начальнику автобазы майору Сиротинскому. — Говорят, ты недавно большое начальство на охоту возил и кабана не с той стороны выгнал!

— Вас, товарищ капитан второго ранга, разок-другой на загон поставить не мешало бы, — возвращает «подначку» майор. — Жирок бы подрастрясли. И никакого риску; кабан до ваших кишок не скоро доберется...

Громкий смех сопровождает их перепалку.

— Смотря кого ты, Пал Исакович, в кабанью шкуру обрядишь,— не сдается Камеев,— Ежели самолично кабана изобразишь, то мне бояться нечего: клыки у тебя давно выпали!

И опять заливистое ха-ха-ха!

— Вы другим в зубы не заглядывайте, свои поберегите, — отбивается Сиротинский. — Где не надо, вы шустры, а с разгильдяями совладать не можете. Под любыми предлогами на бербазу списываете.

— Ты о чем это, Пал Исакович? — разыгрывает удивление Камеев. — В чей огород камушек бросаешь?

— Повадки у вас, командиров, у всех одинаковые. Прислали мне на днях матросика, с лодки списанного. Назначил его хлеборезом в столовую, а он мне заявляет: «Меня бы от ножей подальше, товарищ майор. Характер у меня скверный». Хорош гусь, а? Подсуропить бы вам парочку таких, товарищ капитан второго ранга Камеев, небось через полгода в запас попроситесь. А я семнадцать лет такими кадрами руковожу! Товарищ Костров должен помнить шофера Демина с моей кинобазы. Матрос тот на все Охотское побережье прославился. Гауптвахту, как родной дом, обжил... Помните этого шофера, товарищ Костров?

Костров кивает головой, а сам мучительно вспоминает. Нет, не лицо матроса Демина. Он не забыл этого здоровенного парня, в одиночку ворочавшего бочки с бензином. Кострову кажется, что он недавно слышал о Демине... Наконец он вспоминает.

— А знаете, товарищ майор,— говорит он Сиротинскому. — Демин-то ваш известным человеком стал. Орденоносец, знатный механизатор целинного края!

— Демин?! Не может быть! Наверно, однофамилец. Мало ли Деминых на свете?

— Нет, именно тот. Ваш, кинобазовский. Не верите — разыщите подшивку «Известий» за шестьдесят пятый год. Там он на фото во весь рост возле комбайна. А под снимком интервью с корреспондентом. Все сходится...

Сиротинский удивленно мотает головой: «ну и ну!» Потом преспокойно заявляет:

— Выходит, я не зря ему характер ломал. Смотришь, и человек из него получился!

Совещание открывает сам командир соединения. На нем отглаженная форменная рубаха, подернутые сединой усы тщательно подстрижены, а длинная прядь волос хитро уложена со лба на затылок, маскируя проплешину. Мирский всегда аккуратен, перед его кабинетом даже закоренелые неряхи чистят обувь носовыми платками.

— Разрешите присутствовать, товарищ адмирал? — прерывает комдива какой-то опоздавший бедолага.

— Не разрешаю. Я вас приглашал к девяти. Сейчас девять ноль три, — бросает в сторону двери Мирский.

Слушая негромкую, но отчетливую речь адмирала, Костров думает о том, что не приведи судьба попасть в немилость к этому педантичному человеку.

— Слушай, Владимирыч, — говорит Кострову Камеев, когда они вместе возвращаются после совещания, — моя Лидуха зуб на тебя имеет. Почему носа к нам не кажешь?

— Некогда, Вячеслав Георгиевич. Сами видите, днюю и ночую на корабле.

— Хочу я тебе совет дать, Владимирыч: усердие ты показывай, но лба не расшибай.

— Лоб у меня крепкий...

— Треснет, коли стенку прошибать станешь...

Они идут мимо причала, на котором группа матросов заменяет подгнившие привальные брусья. Чуть поодаль, теребя ремень карабина, скучающе поглядывает на бухту часовой.

— Трудовое воспитание в действии, — усмехается Камеев. — Матросы-арестованные с гарнизонной гауптвахты. А ты, говорят, еще никого не сажал? — спрашивает он Кострова. — Неужто у тебя все — голуби?

Костров не отвечает. Он смотрит на одного из арестованных, который не торопясь помахивает тяжелой кувалдой. «Где же я видел этого матроса? — соображает Костров, замедляя шаг. И останавливается, обеспокоенный неожиданным предположением. — Неужели Генька Лапин?»

— Минуточку, Вячеслав Георгиевич, я вас догоню, — и он заворачивает к пирсу.

Выводной торопится ему навстречу.

— Пошлите на минутку вон того, с кувалдой, — просит Костров.

Вразвалочку подходит арестованный. На его небритом лице — напускное безразличие. А Костров видит до боли знакомые черты: тонкие, изломанные посредине брови, чуть выпяченные, словно припухшие, губы...

— Ты?.. — все еще не веря глазам, спрашивает он.

— По вашему приказанию матрос Лапин... — жует Генька уставную фразу.

— Здравствуй, земляк. — Костров протягивает ему руку.

— Здравия желаю, товарищ... — опять заводит свое матрос.

— Ну здравствуй же! — повторяет Костров, не опуская руки.

— В смоле я перемазался, — разжимает кулаки Генька, силясь удержать безразличную мину, но усмешечка гаснет в уголках его рта, веки, дрогнув, опускаются вниз.

— Где же ты служишь?

— На береговой базе. Автомашины мою. Другой работы не доверяют...

— Арестовали за что?

— За пререкания. Начальнику автобазы майору Сиротинскому не угодил...

— Из Костров давно?

— Прошлой осенью призвали. Пол-зимы в учебном пробыл, потом сюда направили.

— Так и я здесь уже третий месяц! Как же мы до сих пор не встретились?

— Видел я вас раза два издали, да не стал подходить.

— Это напрасно. Ты извини, Геннадий, сейчас я тороплюсь. В следующий раз поговорим обо всем. До свидания.

Костров прибавляет шагу и догоняет ушедшего вперед Камеева.

— Знакомого встретил? — спрашивает тот.

— Земляка. Из своей деревни.

— Не из примерных землячок-то твой! — смеется Камеев.