Шлак

На ответ я не надеялся, но старший опустил монокуляр и посмотрел на меня с иронией.

— Ты ведь не местный, так? Из-под станка выбрался?

— Это делает меня унтерменшем[3]?

— Ты ничего не знаешь об этом мире, Женя Донкин. Ты ничего не знаешь о Загоне, Развале, Квартирнике, Водоразделе, о прочих Территориях. Объяснять нет смысла, завтрашний день ты не переживёшь, и поэтому да, для меня и моих ребят ты тупое вислоухое животное, предназначенное на убой. Твои рассуждения о жене и дочери — сотрясение воздуха. Их судьба действительно никому не интересна. Все, кто живёт по законам цветовой гаммы… Как ты сказал? Унтерменш? Да, вы такие и есть. И это не концлагерь, это ваше собственное говно, в котором вы варитесь и которое жрёте. Вы не делаете ничего, чтобы подняться над этим и стать людьми. Вы — шлак! И вы останетесь шлаком.

О как! На минуту я растерялся. Думал, поделиться накипевшим, вызвать сочувствие, а меня взяли и мордой в собственные отходы — на тебе, на! Не дать ли по нему очередь? Он хоть и штурмовик, и в бронике, но вдруг получится? А не получится… Если завтрашний день я не переживу, тогда какая разница: днём раньше, днём позже?

Я убрал палец со спускового крючка. Можно сколь угодно злиться на всю его отповедь и каждое слово в отдельности, но этот ратник прав. Ни я, ни моя семья никому не интересны. Что с нами будет, как… Губы скривились в ухмылке.

— Нехило ты меня размазал.

— Обращайся. Но раз понял и не обиделся, добавлю премиальных: ты первый заяц, которого приказано вытащить. И ты первый заяц, у которого выросли клыки.

Он кивком указал на МП.

Да, это действительно мои клыки, а ещё коготь наступательный за поясом торчит. А если бы он знал про засадный полк под мостом, то расцеловал бы меня в обе щёки и нёс остаток пути на руках.

— Впереди чисто, — сообщил оператор.

— Что там было?

— Охотники на подражателя нарвались.

— Помощь требуется?

— Нет, помощь не требуется, сами справились. Одного поцарапали, но до точки доберутся самостоятельно.

— Принял. Группа, вперёд.

Стрелки продолжили движение. Оставалось перейти пустырь, заросший золотарником, за ним находился мост, вправо уходил ряд пятиэтажек, по широкой дуге огибающий частный сектор. На дороге стояли три электроплатформы, на передней знакомая по Северному внешнему посту зенитка.

Приблизившись, я заметил ещё двоих штурмовиков. Один сидел на платформе за рычагами зенитки, второй поднялся из-за моста и взмахнул рукой. В груди ёкнуло: если он нашёл мой танк, то о договоре с Конторой придётся забыть.

— Как у тебя, Твист, тихо?

— Нормально, командир. Стая пёсо по оврагу проскочила, след чей-то взяла, но вас услышала и дальше рванула…

Это они мой след взяли, а танк штурмовик, стало быть, не нашёл.

— …И ещё стреляли недавно. Из дробовика. Наверное, те охотники, которые на мосту стояли, — он смотрел на меня с нескрываемым любопытством, как на диковинку. — А это и есть тот зайка? Какая у него игрушка интересная. Где артефактом разжился, ушастый? Археолог что ли? Или как там… Чёрный копатель.

— Ещё и взрыватель, — ответил я, накрывая ладонью колотушку.

Он едва сдержал смех.

— Ага, вижу. Хорошая вещь, не потеряй.

— Не лезь к нему, Твист, — остерёг штурмовика старший и приказал. — Все по местам. Заяц со мной.

Штурмовики погрузились на платформы. Мы с командиром и пулемётчиком сели на последнюю. Внешне она походила на лёгкий немецкий бронетранспортёр времён Великой Отечественной. Такая же ботиночная форма, только моторный отсек более укороченный, а вместо гусениц четыре колёсные пары. Борта из бронелистов, украшенные пикселями. С каждой стороны по три бойницы. Гном установил пулемёт на площадке заднего борта, получилась турель. Твист сел за рычаги.

Платформы вывернули с обочины на дорогу между пятиэтажками и частным сектором. Первой шла платформа с зениткой, стволы смотрели на заросшие сорняками участки. Шли не быстро, километров сорок в час, хотя дороги были в хорошем состоянии. Асфальт кое-где потрескался, но ни ям, ни мусора не было, как будто их специально чистили и латали.

Из травы поднялся пёсо, спокойно, как на демонстрации моды, даже хвостом вильнул. Я привстал, пытаясь лучше рассмотреть его. Огромный, в холке мне до пояса. Он высунул язык и дышал часто, словно обычная собака. Казалось, он сейчас подхватится, побежит за нами, залает… Я указал на него старшему, тот кивнул и отвернулся.

Одинокий пёсо никому, кроме меня, не был интересен. Будь тут целая стая, то и тогда бы на неё никто не обратил внимание. Это в моих глаза каждая тварь выглядела монстром из кошмаров, для штурмовиков они давно стали неотъемлемой частью этого мира, чем-то привычным и своим.

Частный сектор закончился, справа потянулся глухой бетонный забор с колючей проволокой по верху. Колючка появилась недавно, на бетоне сохранились следы от ожогов сварки.

Подъехали к воротам. Сбоку притулилась приземистая проходная, окна заделаны кирпичом, оставлены только бойницы. На крыше гнездо под брезентовым тентом. У наблюдателя лицо недовольное и красное, наверное, от жары. Экипировка самая простая — камуфляж, вместо каски — бандана. К штурмовикам он не имел никакого отношения, обычный охранник, видимо, очередной внешний пост, хотя вывеска над воротами сообщала другое: «Троллейбусное депо № 11».

Из проходной вышел ещё один в камуфляже. Прошёл вдоль платформ, вглядываясь в штурмовиков. Попросить снять маски и показать лица не осмелился. Смерил меня долгим взглядом и махнул кому-то:

— Открывай.

Ворота отъехали со скрежетом, будто их по асфальту тянули. В глубине за воротами стояла стена из бетонных блоков, из щели торчал ствол пулемёта. Я сразу определил: «Максим» образца тысяча девятьсот десятого года. Такой ни с чем не перепутаешь. Он словно шагнул со страниц учебника истории, с фотографий Первой мировой и Гражданской: широкое тупое рыло, гладкий кожух. Проезжая мимо, Твист снова ляпнул что-то про археологию, но здесь он стопроцентно не прав. Пулемёт, может, и старенький, но пули калибра семь шестьдесят две сделают решето из любого, кто рискнёт войти в сектор его обстрела, тем более на такой дистанции.