Шлак

Глава 10

Здание не было административным, скорее, бывший кинотеатр, но на мраморной плитке перед входом в самом деле белой краской было написано неприличное слово. Широкие окна просторного вестибюля, в котором зрители собирались перед началом сеанса, стояли без стёкол. Их либо разбили, либо вынули и увезли в Загон, так что входить можно не обязательно через дверь. Внутри за баррикадой сидел боец из тех, кто прикрывал съёмочную группу у Северного внешнего поста. Он засёк нас ещё на подходе и взял на прицел.

Неприятно подходить к зданию, находясь под прицелом пулемёта. Мурашки с кулак бегают, причём не по коже, а внутри, и горло пересыхает. У Коптича желваки играли седьмую симфонию Шостаковича. Он сказал, останавливаясь перед вестибюлем:

— Эй, служивый, ты бы целился в кого-нибудь другого. Неподалёку стая багетов голодных бродит, не ровен час выскочат, а ты хернёй занимаешься.

— Что в руках?

— Штакетник.

Коптич поднял штакетину над головой.

— Брось! Назовите номера.

— Тридцать седьмой, тридцать девятый, сэр, — прикладывая левую руку к виску, представил нас я.

Боец сообщил номера в рацию, та хрипнула в ответ, и он кивком указал на дверь в глубине:

— Проходите.

Через оконный проём мы забрались в вестибюль.

— Понял? — кивнул на бойца Коптич. — Они ещё и номера сверяют. Промахнёшься с точкой — и будешь куковать на улице.

За дверью стояли ряды деревянных кресел. Ровными уступами они сходили к эстраде, моя версия насчёт кинотеатра оказалась верной. У входа разместились ещё двое бойцов в общевойсковых штурмовых жилетах с калашами. Оба держались грозно, как будто ожидали тварей, а вошли люди. Коптич подмигнул им, но в ответ никаких эмоций. Хоть бы послали куда-нибудь — серьёзные.

На эстраде техники установили пульт и несколько экранов. Шла съёмка погони в прямом эфире. Закамуфлированный доброволец бежал от язычника. Вокруг кружили два коптера; одна камера старалась удержать искажённое страхом лицо добровольца, вторая снимала погоню сверху. Человек за пультом подгонял операторов, требуя дополнительно два коптера. Они были где-то на подлёте, на соседних экранах мелькали дома и верхушки деревьев.

Доброволец сходу перепрыгнул забор и повернул вправо к деревянным сараям. Подпрыгнул, ухватился за край крыши, пальцы соскользнули и он рухнул на спину. Увидел над собой коптер, выругался. По губам я прочитал каждое слово. Съёмочная группа заржала в голос, а режиссёр, указывая на экран, крикнул кому-то:

— Звук отладьте!

Подлетел третий коптер и сосредоточился на язычнике. Тот успел добраться до забора и попытался пройти сквозь него. Старые доски выдержали. Язычник в бешенстве забарабанил по ним лапами, потом побежал вдоль забора, выискивая слабое место. Бежал он на четвереньках, заглядывая в щели и подёргивая задом. Через десяток метров наткнулся на дыру, протиснул голову, надавил плечами. Заскрипели гвозди, язычник рванул ещё раз, одна доска выгнулась, но выдержала.

Подбежал второй язычник. У этого хватило ума перепрыгнуть забор. Он ухватился лапами за край и мощным рывком перекинул тело на другую сторону. Доброволец успел подняться и вскарабкаться на крышу. Сделал он это слишком медленно, вторая тварь успела выбросить язык и полоснуть мужика по икрам. Штанины засочились кровью, несколько капель попали на морду язычнику, и в этот момент включился звук.

От визга не вздрогнули только стены. Визжала тварь. При нападении на поле крапивницы такого не было, я не слышал даже дыхания, а сейчас лопались перепонки. Все, кто был в зале, накрыли ладонями уши. Режиссёр сдвинул регулятор громкости, звук стал тише.

— Это он кровь почуял, — глядя на экран, проговорил Коптич. — Видел, как ему на рожу капнуло?

Мы стояли в проходе возле эстрады. На сиденьях переднего ряда лежали картонные коробки, армейский термос, пластиковые бутыли с водой. Я свинтил с одной крышку и начал пить захлёбываясь и проливая воду на себя. Экранная погоня стала не интересной. Теперь бы съесть чего-нибудь.

Открыл одну коробку — хлеб. Отломил половину буханки, начал жевать. Есть хотелось до такой степени, что пустой хлеб казался вкуснейшей пищей на свете. Кто-то из техников протянул открытую банку рыбных консервов и вилку. Я поблагодарил кивком и толкнул локтем Коптича, приглашая к трапезе.

Доброволец на экране всё ещё был жив. Он вытащил шнурки из ботинок, соорудил подобие жгута и перетянул ноги. Он сопротивлялся, хотя не мог не понимать, что уже умер. Волшебник в голубом вертолёте не прилетит и не снимет его с крыши назло всем язычникам мира. Всё, жизнь кончилась. Он лежал, раскинув руки, и с ненавистью смотрел на коптер, в глаза камеры, в глаза всем нам в этом зале.

Ждать окончания сеанса я не стал. Жаль бедолагу, но ничего не поделаешь, помочь ему я не мог. А завтра или послезавтра меня ждёт точно такая судьба — тварь или пуля охотника. К тому же усталость уничтожила эмоции. Я хорошо поел и начал поглядывать, где прилечь. За эстрадой как будто специально сложили теплоизолирующие коврики и бросили кучу старой одежды. Собирая из них постель, я слышал, как беснуется режиссер, раздосадованный бездействием добровольца. По его мнению, тот должен бежать, не понимая, что с порезанными ногами это невозможно.

Настелив на пол тряпок, я положил сверху коврик. Устраиваясь на постели, услышал разочарованные крики, и голос режиссёра:

— Монтируем, у нас двадцать минут. Давайте две минуты от начала, потом сразу забор, этих тварей и как он спрыгнул.

Уже засыпая, я услышал, как рядом устраивается Коптич.

— Чем закончилось?

— Придурок спрыгнул к тварям.

— Я думал, они сами к нему залезут.

— Язычники не любят высоту. Надо было забежать в подъезд и подняться на пару этажей, это бы их задержало на несколько минут. Успел бы спрятаться или перебраться по крыше на другой дом.

— Не все знакомы с повадками тварей.

— Их же обучали.

— Только фаворитов.

Утром я снова осмотрел себя. Сделал это втихую, чтобы не заметили другие. Кожа чистая, без пятен. Внутренние ощущения тоже чистые. Прошли все сроки, я не заразился. Озноб был вызван воспалением в рёбрах. Но они зажили и всё прошло. Гук обознался — пыльца крапивницы здесь ни при чём, я здоров, полон сил и… я участник шоу Мозгоклюя. Я, мать его, шустрый заяц без единого шанса дойти до финиша. Ещё вчера мне было плевать на это, потому что существовал выбор: смерть или трансформация в тварь. Я выбрал первое. Но теперь, когда стало ясно, что Гук ошибся, под ложечкой засосало. Трансформация мне больше не грозила, но и смерть была не нужна.

Вернулась прежняя цель: я должен найти Данару и Киру. Я должен помочь им, обеспечить всем необходимым, дать возможность выжить в этом мире. Но для этого нужно победить или найти другую возможность покинуть шоу.

Я поднялся. Коптич сопел, свернувшись калачиком. Рядом спали ещё пятеро в камуфляжах, вместе с нами — семь. Получается, из десяти трое не добрались до точки. А как дела на других? Я открыл планшет, надеясь найти информацию по вчерашнему дню. Должно же быть какое-то итоговое заявление о потерях.

Сообщений не было, да и сам планшет походил на демо-версию настоящего. Рабочий стол почти пуст, всего два ярлыка: «Карта» и «Прочее». Карта понятно что, а прочее выдало короткую фразу:

Эта папка пуста.

Не было даже возможности сделать фотографию или снять видео, только часы в правом нижнем углу отсчитывали время: семь — девятнадцать.

До обнуления счётчика оставалось менее двух часов.

Я поднялся на эстраду. Тихо, экраны погашены. За пультом сидел режиссёр с ноутбуком на коленях, скользнул по мне взглядом и тут же выразил недовольство в микрофон:

— Почему шлак на площадке?

— Что? — опешил я. — В смысле? Я просто хотел спросить…

Подбежал техник.

— Это закрытая зона, здесь может находиться только обслуживающий персонал. Пожалуйста, спуститесь вниз. Не мешайте режиссёру работать.

Меня накрыла волна обиды. Шлак! Да кто он такой? Тянет ляжки в кресле, смотрит на экраны и командует, как лучше снимать чужую смерть. Сам бы попробовал побегать наперегонки с тварями.

— Да пошёл он нахер этот ваш режиссёр, — нарочито громко сказал я. — Сидит, яйца чешет. Сам зашлакованный на всю голову, а ещё на меня зубами гнилыми воняет! Слышь, ты, сявка…

На эстраду вскочил боец и ударил меня прикладом в живот. Я согнулся, и вдогон получил ладонью по затылку. Из носа брызнули сопли. В затуманенном болью сознании на миг мелькнуло лицо бойца — равнодушное. Его действия не были продиктованы яростью, а вполне себе уравновешенным и целенаправленным желанием наказать дурака. Он бил меня молча, спокойно, нанося удары в места, где они будут наиболее болезненные и запоминающиеся. Он не собирался убивать охамевшего шлака, а только показать, что так, как он, разговаривать с людьми нельзя.

— По лицу не бей, — раздался требовательный голос режиссёра, — иначе вместо него на маршрут пойдёшь.

Удары перестали сыпаться. Меня подхватили под мышки, отволокли в сторону и швырнули на пол. Хорошее выдалось утро. Всё правильно, не хами тем, кому нельзя хамить, Дряхлый об этом в первый день предупреждал.

Коптич помог мне подняться и увёл в угол. Свара с режиссёром разбудила всех, но не более того. Никто не смотрел в мою сторону, ни с сочувствием, ни с осуждением. Я реально шлак. Пустое место. Никто. Когда же до меня дойдёт, что человек в клетчатой рубахе самое бесправное существо в этом мире? Клетчатый, успокойся, наконец, и займись выживанием.

Режиссер, как будто издеваясь надо мной, включил в своём планшете старую песенку:

Клетки, клетки, клетки,

Как в метрополитене вагонетки…

— Ты чё на него дёрнулся, Дон? Он же положенец. По вашей классификации царь и бог в одном лице. — Коптич протянул мне тряпку. — Утрись.

— Да… — я приложил тряпку к носу и поморщился. По лицу меня не били, но оно почему-то болело. — Спросонья не разобрался. Впредь дураку наука, — кончиком языка пошевелил зубы, вроде бы держаться. — Коптич, а тебя как взяли? Ты же хитрый, это и без очков видно.

— Нормально взяли, руками, — Коптич не хотел обсуждать тему, но мне было интересно.

— А за что? Мы вроде с дикими мирно живём, а тебя сразу в Смертную яму определили. Грохнул кого-то?

— Почему грохнул? Все мы грешные, поднакопилось. Там косяк, там косяк. Думал, не узнают или забудут, но Контора все нарушения записывает, вот и накопилось на яму, — он отмахнулся. — Не будем о прошлом. Если выберемся из этого говна, я тебе за стаканом обо всём поведаю.

— Договорились.

Завтрак снова пришлось добывать самостоятельно. Коптич сходил к коробкам, принёс банку тушёнки, батон и две полторашки с водой.

— Воду всю не пей, — предупредил он. — Целый день впереди.

Он обмотал бутылку шнуром, повесил через плечо, получилась фляга.

После завтрака техники обнулили счётчики и выставили заново, потом отметили на картах новые контрольные точки. На втором этапе их стало больше — десять. Сообщили итоги прошедшего дня: от полусотни зайцев осталось сорок два. Восемь ушли в минус, включая нашего редактора. Я нашёл на карте свою точку, потом проверил точку Коптича. Они не совпадали. У Коптича она находилась в центре. Я обрисовал ему картинку, и дикарь кивнул: понял где. Моя была ближе к западной окраине, возле железнодорожных путей. Часть маршрута можно было пройти вместе, но расходиться всё равно придётся.