Карандаш и уголь

***

То ли леталка шустрая, то ли лететь недалеко, но высадили нас быстро. Ну, как «высадили» — вышвырнули. Алька удачно (для неё) приземлилась на меня, пол оказался твёрдый — это всё, что можно сходу определить с мешком на голове. Руки замкнуты за спиной какими-то модными наручниками, но я, извернувшись, нащупал Алькин мешок и сдёрнул его. Она, повозившись, оказала мне ответную услугу. Без мешков мы увидели, что валяемся на полу в комнате без окон и мебели. Потолок состоит из двух половинок, видимо раздвижной. Так что нас, скорее всего, через него и вбросили, выпихнув из летательного аппарата. Тусклое освещение даёт лента светильника по периметру потолка, но смотреть тут особо не на что. Решил смотреть на Алиану, она здесь самое симпатичное зрелище, несмотря на испуганную физиономию и растрёпанную от мешка причёску. Очень хочется ощупать себе ребра, на которые она грохнулась чем-то удивительно острым для такой приятно-округлой в целом девушки, но при скованных сзади руках это невозможно. Надеюсь, ушиб, а не перелом.

— Ты цела? — спросил я Альку.

— Вроде бы, — сказала она неуверенно. — Ничего не болит. Испугалась только. Они нас убьют, как вы думаете?

— Убить они нас и на крыше могли, — успокоил я девушку.

Честно говоря, то, что нас не убили сразу, вовсе не означает, что не убьют позже. Предварительно помучив с целью получения какой-нибудь информации, которой мы можем располагать, а можем и нет. Как правило, на факт применения пыток осведомлённость пытаемого не слишком влияет. Будут пытать, чтобы проверить, действительно ли не знает, или чтобы убедиться, что рассказал всё. Пытаемый в данном случае сторона пассивная, инициатива не на его стороне. Но Альке я это озвучивать не буду.

Допрашивать нас никто не спешит, поэтому мы уселись на полу, прислонившись к стене и друг другу, что составило максимум возможного в таких скудных условиях комфорта. Я бы вполне мог, пользуясь случаем, подремать, но девушка, конечно, нервничает и не даёт расслабиться.

— Как вы думаете, кто нас похитил?

— Судя по модным костюмчикам — местные элитарии. Такое в магазине не купишь.

— Как вы думаете, зачем нас похитили?

— Одно из двух — чтобы мы не были там, где были, или чтобы мы были там, где не были.

— Не поняла… — призналась Алька.

— Либо целью было увезти нас оттуда, либо целью было привезти нас сюда. В первом случае они не хотят, чтобы я выполнил заказ Креона, во втором — я им зачем-то нужен тут. Тебя, извини, скорее всего, прихватили просто за компанию.

«Или для воздействия на меня. Например, чтобы посмотреть, как я отреагирую, если тебя будут при мне пытать. Если я вдруг окажусь стоек к пыткам сам», — это то, что я мог бы добавить, но не стал. Зачем мне девичьи истерики? Кстати, я вовсе не собираюсь изображать пленного партизана — расскажу всё, что просят. Моей стороны тут нет. Но, как я уже говорил, на применение пыток влияет готовность к ним пытающего, а не пытуемого.

— А как вы думаете… — не унимается девица.

— С трудом, — перебил её я. — С трудом думаю. Башкой треснулся, когда упал.

Преувеличиваю. То есть, башкой я, конечно, треснулся, но не настолько, чтобы волноваться на сей счёт. Симптомов сотрясения не наблюдаю. Но надо как-то пресечь её трындёж.

— Повернись лучше задом, — попросил я, — посмотрю, что за наручники тут в моде.

Наручники оказались гуманные, но крепкие и с электронным замком. Такие шпилькой не откроешь, даже будь у меня шпилька и свободные руки к ней. Скажу честно — я и обычные-то шпилькой не открою. Вообще чёрта с два их шпилькой откроешь, если это не в кино.

Уселись обратно. Я пригрелся и начал уже задрёмывать, но Алька опять завозилась.

— Чего тебе не сидится, егоза? — спросил я недовольно.

— Писать хочу!

— Терпи.

— Не могу больше!

— Писай в штаны. Только отодвинься сначала.

— Не могу в штаны!

— А чего там мочь-то? — удивился я. — Дело нехитрое.

— Когда я была маленькая, нас в детдоме за намоченные штаны выставляли голыми в коридор. Я один раз не дотерпела — и стояла так. Все смеялись, показывали пальцами и кричали: «Фу, обоссака!». Я ужасно плакала и думала, что умру.

— Да, педагогика у вас не самая прогрессивная, согласен. Но ты уже не маленькая, и это не детдом. Твои мокрые штаны будут на совести тех, кто нас тут держит. Кстати, от этого ещё никто не умирал.

— Все равно не могу.

— Тогда терпи дальше. Вариантов, сама понимаешь, немного. Только постарайся не ёрзать.

Но она все равно ёрзала, конечно. Уснёшь тут, как же. Я бы налил в штаны без колебаний, но меня пока, слава богу, не подпирает.

Хватило её минут на десять.

— Михл, вы не могли бы, ну… Расстегнуть мне штаны?

— Сортира тут нет.

— Я отойду в угол, а вы отвернётесь. Лучше так, чем в мокрых штанах.

— Пожалуй, — согласился я. — Давай попробуем.

Она в брюках, довольно узких, ширинка на пуговицах. Расстёгивать её на ощупь, руками, скованными за спиной, — тот ещё тактильный квест. Но справился.

— Отвернитесь!

Я и не поворачивался, так что только плечами пожал, слушая сопение и возню за спиной.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт!

— Что такое?

— Не могу стянуть штаны! Руки за спиной! Не получается! Они узкие!

Сделал полшага назад, зацепил пальцами пояс брюк, присел, стягивая вниз, к коленям.

— Так лучше?

— Ещё трусы, пожалуйста.

Повторил фокус с трусами, с трудом нащупав узкую резинку и стараясь не нащупать ничего лишнего.

— Простите, мне очень неловко.

— Ничего, — сказал я, — те, кто за нами сейчас наблюдают, уже наверняка описались. От смеха.

— Вы думаете, на нас смотрят? — переполошилась она. — Я так не могу…

Вот кто меня за язык дёрнул?

— Слушай, ты уже стоишь в спущенных штанах, что тебе терять? — заметил я философски. — Иди уже, сливай балласт.

За спиной зажурчало. Природа всегда своё возьмёт.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ну что за гадство, а?

— Что ещё?

— Я присела и не могу встать теперь! О боже, я сейчас плюхнусь в собственную лужу!

Я плюнул на приличия и повернулся — девушка, присев в углу, завалилась назад, к стене и теперь ёрзала, пытаясь встать без помощи скованных сзади рук. Получалось плохо, точнее никак. Пришлось подойти, развернуться, ухватить пальцами за блузку, придать наклон вперёд — только тогда смогла.

Надела штаны уже сама, я только ширинку застегнул.

— Мне ужасно неловко и невыносимо стыдно, простите. Я, правда, не могу в штаны.

— Обращайся.

— Надеюсь, больше никогда в жизни.

В помещении теперь пахнет понятно чем, но тут уж ничего не поделаешь. Хоть не по большому ей приспичило, вот это был бы действительно цирк.

Уселись обратно, стараясь не смотреть в осквернённый угол.

— Я вам тоже помогу, если придётся, — отважно заявила Алиана.

— Учту, — коротко ответил я.

— Вы думаете, за нами подсматривают?

— Почему «подсматривают»? Просто наблюдают. Фиксируют реакцию на обстановку, уровень нервозности, ищут слабые места в психике. Если нас собираются допрашивать, то это обычный приём. Ну, один из, — поправился я. — Есть разные методики допросов.

— Вы много об этом знаете, — заметила Алька.

— Жизненный опыт. Единственное преимущество возраста. Не завидуй — всё остальное недостатки.

— А сколько вам лет, Михл?

— А ты как думаешь?

— Тридцать?

— А если не кокетничать?

— Ну… Не знаю. Сорок? Сорок пять?

— Пятьдесят пять.

— Да ладно? — не поверила девушка. — Родлу пятьдесят один, и он по сравнению с вами старик. Противный и толстый, с проблемами… Ну, в общем, в постели. А вы со Змеямбой… — Я прям спиной почувствовал, что она краснеет. — Простите, было слышно. Ну, тогда, в мотеле.

— Здоровый образ жизни.

— Правда?

— Нет. Чёрта с два он здоровый. Просто однажды я был тяжело ранен, и Зме дала мне одно лекарство… Точнее, не лекарство. Помнишь, я говорил, что есть самодельный ихор?

— Да, — кивнула она. — «Вещество»?

— Именно. Я получил небольшую дозу, в большом разведении, но это спасло мне жизнь и задержало старение лет на десять. К сожалению, временный эффект. Однажды я получу своё сполна.

— А вы бы хотели… Ну, полную дозу? Чтобы снова молодой — и навсегда?

— Знаешь, наверное нет.

— Но почему!

Она аж подскочила, несмотря на то, что руки скованы.

— Мне не для кого и не для чего жить. Даже то немногое, что мне осталось. А уж «навсегда» — это вообще слишком долго.

— А я бы всё за это отдала! — горячо заявила девушка. — Вот вообще всё! Быть всегда молодой! Просто всегда быть!

— В твоём возрасте я бы думал так же, — кивнул я.

Когда тебе семнадцать, то кажется, что от жизни невозможно устать.

— Простите, что спрашиваю, вы же вдовец? Ваша жена умерла?

— Да, два года назад.

— Вы её любили?

Кто о чем, а девочки всегда про любовь.

— Очень.

— Вы не смогли её спасти?

— Я не всесилен. И я опоздал.

— Вот почему вы говорите, что вам не для кого жить… А почему не хотите начать новые отношения? Найти новую любовь?

Ох уж мне эта девичья романтика…

— Очень сложно сойтись с кем-то, если ты не молод.

— Почему?

— Пластичность утрачена. Отношения — это как притирание двух жерновов. Они трутся, летит пыль, и, если повезло, образуется плоскость прилегания. Там, где у одного камушек, у второго бороздка, и наоборот. Но если такие твёрдые конкреции попадают друг на друга, то всё, ничего не выйдет. Будут биться, искрить, делать друг другу больно — но не сольются в одно. Надо искать другую пару.

— Понимаю, — согласилась Алька.

— Так вот, дело в том, что жизнь, как таковая, обладает схожим эффектом. Ты трёшься об мир, и то, что может в тебе стесаться, — постепенно стёсывается. Миру, в целом, пофиг, а от тебя с возрастом остаются одни твёрдые фрагменты. Камни, которые мир не смог обтесать. И ты уже не можешь притереться к другому человеку. Истираться нечему. Будешь биться своими камнями в его камни, а толку чуть, только искры, злость и обида.

— А как же вы со Змеямбой? У вас же всё хорошо, так?

— Мы старые друзья, а теперь ещё и любовники, так. В этом смысле всё хорошо, потому что нам обоим именно это сейчас нужно. Но если бы мы попытались стать парой, то искры полетели бы такие, что мамадорогая. Мы как два старых оббитых куска кремня — одни сколы, острые углы и режущие кромки. Друг друга не изменим, а кого помягче сотрём в порошок. Возраст — это в том числе и одиночество. Поэтому вечная жизнь была бы вечным одиночеством.

— Звучит грустно.

— Вот именно.

— И всё равно — я бы попробовала! — повторила она упрямо.

Хорошая штука — молодость. Есть время до того, как станешь всё повидавшим унылым говном.