Второе сердце

3

В партию Трофим Корытов и его напарник, председатель комиссии по охране труда профкома экспедиции, Валентин Валентинович Бубнов добирались через Москву: необходимо было появиться в министерстве — получить на руки копию приказа о создании комиссии для расследования группового несчастного случая со смертельным исходом.

Столица полным ходом готовилась к открытию Олимпийских игр: докрашивала фасады зданий вдоль трассы, по которой автобус вез из аэропорта прилетевших, стригла на английский манер газоны, устанавливала замысловатые металлические конструкции — под лозунги, призывы, приветствия. За окном Золушкой, нарядившейся на бал, проплыла реставрированная церковь. Соседние многоэтажные коробки похожими на ее сестер не были.

Ускоренное броуновское движение пешеходов и транспорта в подогретой среде столицы, и особенно ее центра, утомило Корытова, как всегда, быстро и бесповоротно. Он раздраженно торопил тучного, неповоротливого Бубнова, едва передвигавшего затекшие, видимо, от долгого сидения в автобусе ноги, пытался тянуть за рукав плаща, но Валентин Валентинович был неуправляем: глазел по сторонам («Давно в Москве не бывал…»), покупал сигареты («Угощу приятелей «Явой»…»), пил газированную воду… Навязался попутчик!

Министерство находилось напротив зоопарка. Подходя к знакомому зданию, Корытов попытался вспомнить какую-нибудь из бесчисленных шуток остряков геологов по поводу сомнительного соседства своих высших чинов и не смог; хотел было обратиться за помощью к Валентину Валентиновичу, но вовремя удержался: дело, приведшее их сюда, на веселый лад не настраивало.

Предъявив на вахте командировочные удостоверения, они сдали в гардероб плащи, сели в лифт и минут через пять предстали пред ликом министерского шефа по технике безопасности.

Поздоровавшись за руку, шеф усадил их перед письменным столом, сел напротив в номенклатурное кресло и нахмурился:

— Не бережем людей, уважаемые товарищи, а? Не бережем…

Корытов, глядя на чернильный прибор, повел плечом:

— Нашей вины в гибели бортоператоров нет как будто… Сегодня ночью мне домой дозвонился начальник партии Егорин. Слышимость была отвратительная, но одно я понял определенно: виноват экипаж самолета.

— Мне тоже ночью звонили: тамошний главный технический инспектор ЦК профсоюза рабочих геологоразведочных работ, Прохоров — его фамилия, Иван Сазонтович. Непосредственно с ним вам и придется иметь дело при расследовании — он приказом министра назначен председателем комиссии… Действительно, виноваты как будто летчики. Самолет врезался в высоковольтную линию электропередач. А вот как и почему врезался — пока никто ума не приложит.

«Да, да, Егорин тоже что-то кричал про высоковольтку…»

— Так что — дело непростое, поработать вам придется… — Шеф поправил авторучку на чернильном приборе. — Погибшие семейными были?

Корытов кивнул.

— Дети?

— По одному.

— А где их жены?

— Женам, — подал голос Валентин Валентинович, — телеграфировали: одна оказалась в отпуске на Юге, другая — в служебной командировке.

— Ладно… Когда у вас вылет самолета?

— В шесть вечера.

— Зайдите в канцелярию, возьмите приказ…

Зазвонил телефон.

— Слушаю! — шеф прижал трубку к уху: — Приветствую вас! — Лицо его расплылось в улыбке, которую он тут же погасил. — Минуточку… — Прижав трубку плечом, он протянул через стол руку, кивнул (мол, действуйте!) и снова, теперь уже в открытую, заулыбался ожившему в трубке голосу. — У меня, понимаешь, товарищи из Ленинграда…

«Все правильно, Трофим Александрович, — жизнь продолжается…»

В канцелярии приказ был еще не размножен. Заведующая извинилась, отправила курьера с подлинником в бюро множительной техники и, кивнув на репродуктор, пиликающий сигналы точного времени, улыбнулась:

— Теперь уже — после обеда…

Ну что ж… Есть не хотелось (предвидя хлопотный день, они плотно позавтракали в московском аэропорту), выходить на улицу — тоже. Они присели на одинокий диванчик у выхода на лестницу, наблюдая, как распахиваются одна за другой двери кабинетов, как торопятся министерские работники в столовую, как, пустея, затихает широкий коридор.

Корытов прислонился затылком к прохладной стене, закрыл глаза, собираясь подремать, и вдруг на мерцающем экране его воображения вспыхнула и отчетливо запечатлелась между двух осей яркая кривая линия… Линия падала из бесконечности вертикальной оси и плавно уходила в бесконечность горизонтальной. На вертикальной, проградуированной в не предусмотренных никакими государственными стандартами единицах, проецировалось человеческое горе, боль и горечь людская, по горизонтальной — отмерялась дистанция (близость, отдаленность), на которой находились от места пересечения осей люди. А на пересечении была гибель двоих совсем молодых парней — Вадима Козлова и Дмитрия Пичугина… Вплотную к вертикальной оси высились фигуры их жен, детей, родителей, дальше — по снижению кривой — родственников и друзей. Еще дальше — где-то посредине — Трофим увидел себя, за собой — министерского шефа по технике безопасности, самого министра… В конце неотчетливо проступали фигурки безликих людей, знать не знающих, кто именно, где и при каких обстоятельствах погиб, но тоже имеющих отношение к факту гибели — чисто служебное: делающих пометки в отчетах, высчитывающих коэффициент травматизма, исправляющих показатели…

От реальности представшей его глазам схемы, от сознания несоизмеримости зажатых в ее осях величин Корытов почувствовал себя нехорошо, поднялся с дивана и, доставая сигареты, направился в курительную комнату.