Второе сердце

1

Галя скинула с себя одеяло и осторожно села на раскладушке, поглядывая в сторону соседки по палатке — своей непосредственной начальницы, главного геолога партии Людмилы Ионовны. Слава богу, спальный мешок Людмилы Ионовны не пошевелился.

«Сильна все же у Старушенции привычка: хоть и не на земле, но непременно — в спальнике и с головой! Недаром столько лет по тундре моталась!.. И как она не задохнется?! Ночи стали совсем теплыми, по-настоящему летними…»

Она набросила на плечи халатик, сунула под мышку полотенце, прихватила мыльницу, зубную щетку, пасту и, откинув входную полу палатки, выбралась на волю.

При ее приближении к речке два кулика, большой — самец и поменьше — самочка, гревшиеся на бревенчатых, залитых солнцем мостках, проложенных с берега до середины речки, с криком поднялись и полетели, почти касаясь крыльями воды, вверх по течению. Галя почистила с мостков зубы, вернулась на берег и прошла метров тридцать по течению вниз, к зарослям елок: в этом месте хлопотливая — мелкая, но шумная — речка образовывала небольшую заводь — можно было, купаясь, и с головой окунуться, и немного поплавать.

Оказавшись за елками, девушка повесила на верхушку одной из них полотенце, скинула на траву халат, на халат — полупрозрачные мелочи и вошла в воду. Освежиться не терпелось! Ночью в палатке было душно, спалось плохо: и заснула она поздно и, затемно проснувшись, не могла больше даже задремать — вылет самолета на съемку слышала и возвращение в «летную» палатку — досыпать — механика, отправлявшего самолет.

Она с детства любила купаться нагишом. В условиях цивилизации — дело это хлопотное, не всегда возможное; да и здесь, в тайге, особенно вблизи лагеря, удавалось редко — или по вечерней темноте, или так вот, до общей побудки. Но бессонница не каждой ночью мучает, чаще — с устатку — и лечь пораньше хочется, и по утрам спится каменно; Старушенция иногда аж заводиться начинает, пытаясь разбудить свою помощницу.

Послышался нарастающий гул самолета. Галя смахнула радужные капли с ресниц и, поймав взглядом «Аннушку», вынырнувшую из-за деревьев слева, проследила, как она неторопливо развернулась над долиной и, прижавшись уже к ее противоположному склону, начала удаляться.

«Трудится мой Мишель, трудится… Долго их погода в безделье выдерживала — теперь наверстывают почем зря, каждый день пашут. По холодку приятно небось! И ни облачка — в такую рань…»

Она закрыла заслезившиеся от солнца глаза и представила кабину самолета: командира экипажа Михаила Петровича за штурвалом, штурмана Бориса, пилота Володю. Форменные фуражки у всех сняты, рукава голубых рубах закатаны… А в салоне «Аннушки» колдуют над самописцами двое бортоператоров-геофизиков — Вадик Козлов и Дима Пичугин. Геофизики Мишелем довольны: летает над самыми верхушками деревьев, высоту держит четко — качество записей на перфолентах получается отменное. Вкалывай, Мишенька, вкалывай!

Вчера вечером, уже в темноте, она неожиданно столкнулась с ним возле вагончика камералки, и Михаил Петрович вдруг крепко обнял ее и начал целовать — беспорядочно, в лицо, в шею; неуклюже поймал губами губы и надолго замер, держа ее на весу… Она знала, что так однажды и будет, ни разу не усомнилась, что своего добьется… Добилась… Хотя поначалу, месяц назад, ей самой казалось неясным, зачем она все затеяла. Так, дурацкая привычка пофлиртовать. И толстоватым, мешковатым показался он ей, приехавшей сюда в партию на преддипломную практику, и лицо обычное, заурядное. Не то чтобы урод, но и далеко не Ален Делон, как говорится. Потом — задело явное его равнодушие: это к ней-то, для которой подобные игры постоянно кончались быстрой и полной победой?! Пальцев на руках-ногах не хватит — пересчитать, сколько сердец она переколотила! На одном своем курсе… А тут!.. Когда же поплавок в первый раз осторожно покачнулся, а затем нырнул, вынырнул и снова нырнул — отказаться от удовольствия вытащить рыбку было уже нелепо: оставалось выждать — вовремя подсечь — потянуть удилище на себя.

…Михаил Петрович так же неожиданно, как обнял ее, расцепил руки (чуть не грохнулась!), повернулся и зашагал прочь.

Выходило не совсем по сценарию, но думать об этом не хотелось: привкус его сигарет, легкий, выветрившийся после утреннего бритья запах одеколона, головокружение и слабость, опустившаяся к ногам от груди, — все было внове. Она впервые понимала несравнимость настоящих мужских объятий с теми, что так часто выпадали ей на долю от сверстников, пресыщенных любовными забавами задолго до обретения мужественности.

— Где тут ночью заснуть было?.. — произнесла Галя и испуганно осмотрелась, словно кто-то мог ее услышать.

Вытерев волосы и растирая покрывшееся мурашками тело, она непроизвольно покосилась в ту сторону, откуда пора было в очередной раз появиться бороздящему долину самолету, и увидела дым. Лесной пожар, что ли, опять? Вряд ли… Две недели шли дожди — какой после них пожар?

Столб дыма быстро рос, становясь темно-бурым, с черными вкраплениями.

Торопливо одевшись, она побежала к лагерю.

Начальник партии Глеб Федорович Егорин занимал половину цельнометаллического, единственного в партии, вагончика — две комнаты: в одной из них, задней, он спал, вторая — служила ему рабочим кабинетом. На другой половине размещалась камералка.

Сейчас начальник сидел на ступеньках у входа в вагончик и пришивал к куртке пуговицу.

«Старушенцию свою не может попросить! Скрытничает, отношения не желает афишировать…»

— Глеб Федорович! — Галя, запыхавшись, прислонилась к косяку двери. — Глеб Федорович…

— Доброе утро, Галина! Что у тебя стряслось с утра пораньше?

— Дым там… над долиной… Дым странный…

— Неужто какой-нибудь очаг пожара ожил? Опять людей посылать!

— Я говорю — странный дым… ядовитого цвета… И самолет на очередной разворот запаздывает почему-то…

— Типун тебе на язык, Стрехова! Самолет, надо думать, место пожара облетывает, разведует… — Глеб Федорович положил куртку на ступеньки. — Айда, глянем на твой дым!

Обогнув вагончик, он встал на ближайший валун, прищурился из-под ладошки на лежащую перед ним долину.

Столб дыма, пока Галя бежала до лагеря и разговаривала с начальником, еще более вырос и почернел.

Опустив ладонь, Глеб Федорович сорвался с места и бросился обратно — к вагончику… в вагончик… к рации… Галя едва поспевала за ним… Настраивая рацию, он постарался отдышаться, и, когда заговорил, в голосе его не было и следа волнения: обычный, чуть-чуть, казалось, даже заспанный хрипоток:

— Триста первый, триста первый, триста первый… Я — «Кристалл», я — «Кристалл». Сообщите место своего нахождения, сообщите место своего нахождения. Прием.

Рация молчала. Глеб Федорович поскреб ямочку на подбородке, поправил ручку настройки.

— Триста первый, я — «Кристалл»!.. Сообщите свои координаты, сообщите свои координаты! Прием.

Рация молчала по-прежнему.

— Слушай, Галина! Живо беги — подымай Севу: пусть заводит «уазик» и мчит сюда… Ну, что ты уставилась на меня?! Беги, говорю тебе, за машиной! И никому пока ни слова! Поняла?

Он снова повернулся к рации.

— Я — «Кристалл», я — «Кристалл»!.. Триста первый, триста первый! Михаил Петрович, ты слышишь меня? Миша, отзовись!..