Я живу в октябре

Проклятый Эч (I)

В глазах висела белесая муть. Паша тряхнул головой, муть стала светлее. Над ним склонилось тёмное пятно.

– Имя помнишь? – мягко спросил женский голос.

– Паша… Павел.

– Ты стабилен?

– Что?

– Темпорально стабилен?

– Не понимаю. Я почти ничего не вижу.

– Сейчас.

Холодные пальцы обхватили его плечо.

– Немного будет больно.

В плечо впилась игла. Снадобье жгуче полилось по жилам.

– Фрр… – прошипел Паша. – Что за дрянь?

– Потерпи…

В голове появилась странная звенящая пустота, но глаза прояснились. Он лежал на широкой кровати, в изголовье полукругом нависали неизвестные приборы. Комната напоминала больничную палату: светлые стены, матово-белые дверцы шкафчиков, дурацкое холодное освещение. Окон не было. Над ним вновь склонилась медсестра, озабоченно заглядывая в глаза. По зрачкам резанул свет фонарика.

– Хватит!

– Есть реакция, – сказала медсестра.

В комнате был ещё один человек – сидел на стуле, закинув ногу за ногу. Он был одет в деловой костюм с небрежно наброшенным на плечи медицинским халатом. Паша разглядел аккуратную чёрную бородку-эспаньолку.

– Вы кто?

Обладатель эспаньолки поднялся и подошёл поближе. Паша разглядел лицо – с тонкими чертами, такое же аристократичное, как и бородка.

– Не узнаешь? – спросил аристократ.

– Не очень.

– А что вообще помнишь? Откуда ты прибыл только что?

Звон в голове усилился.

– Не напрягайся так, – попросила медсестра. – Давление поднимается. Аслан, не напирай.

Аристократ вскинул вверх ладони, не возражая. Халат сполз с плеч. Аслан машинально попытался его удержать, но промахнулся и потеряв равновесие, чуть не упал.

– Ле… – невнятно вырвалось у него.

Паша засмеялся.

– Смешно ему, – обиженно сказал Аслан.

– Мы точно встречались, – сказал Паша. – Вы не первый раз так кувыркаетесь.

– На ты, Паша, на ты, – легонько похлопал его по руке Аслан. – Мы успели задружиться, вспоминай давай.

– Давление, – укоризненно напомнила медсестра.

– Алёна, не мороси, – отмахнулся Аслан.

Алёна положила ему на лоб прохладную ладонь.

– Ты недавно переместился. Амнезия временная.

– Тогда зачем эти расспросы?

– Так больше шансов, что ты вспомнишь о своих перемещениях, – заявил Аслан.

Они явно говорили о чём-то, что Паша знал или должен был знать. Звон в голове усилился. Видимо, это отразилось на приборах, поскольку Алёна заволновалась и вколола Паше ещё какой-то препарат. Но ему сейчас было не до этого.

– Я кое-что вспомнил, – хрипло сказал он. – Пустыня, луна…

Картинка вспыхнула перед глазами, затмевая больничный свет. Чёрные отроги гор, обрезанные лунным светом. Песок, ещё хранящий дневной жар, хрустит под ногами. Паша выходит из жалких кустов саксаула на пустынную проплешину, и на него оборачиваются странные, одинаково одетые люди, что заполонили этот участок пустыни. Паша вскрикивает от страха, но замечает, что люди боятся его не меньше – ближние отступают назад, невнятно шевеля губами. До Паши доходит, что у них не просто одинаковая одежда, они сами не отличимы друг от друга, как песчинки под ногами.

– Клоны? – переспросил Аслан.

Оказывается, Паша говорил вслух.

– Нет, – качнул он головой. – Кажется. Нет.

– Луна была полной? – озабоченно уточнил Аслан.

– Кажется, да. Да! Точно! Она была огромна.

– Она была целой? Как обычно?

– Не понимаю.

– Луна круглая, без деформаций?

– Луна обычная. Просто казалась гигантской.

Аслан с Алёной переглянулись. Паша догадался, что они не понимают о чём он.

– А никаких дорожных знаков? Указателей? Может, номера машин? – закидал вопросами Аслан.

Но Паше ответить было нечего. Только пустыня и люди.

– Мне показалось, что эти люди очень испуганы, – добавил он. – Они не могли покинуть это место.

– Понятно, – Аслан вновь успокаивающе похлопал его по руке. – Тебе нужно немного отдохнуть.

– Ты обещал мне защиту, – вдруг сказал Паша. – Ты – руководитель местного Дозора. Но мы ни разу не приятели!

– Ну-ну…

– Ты хочешь использовать меня!

– Ты ещё не всё вспомнил, уци, – сказал Аслан, поднимаясь с кровати. Он добавил ещё несколько фраз на незнакомом языке. Алёна послушалась его и ловким быстрым движением сделала ещё один укол. Паша с запозданием дёрнулся, но силы быстро покидали его.

– Поспи, – ласково сказала Алёна. – Всё будет хорошо, Паша, всё будет хорошо.

***

Я строю дом. Дом огромный, со множеством комнат и переходов. Нас много: бывшие клерки, менеджеры, программисты, спортсмены – кого здесь только нет. Мы все трудимся вручную. Никакого смысла в стройке нет – дом бесконечно повторяет сам себя. Я не верю, что в этом есть хоть какой-то смысл. Напарник Гена говорит, что никто не понимает, зачем это делать. Страшно не делать...

…Надзиратель замирает напротив меня и пристально наблюдает за процессом. Я беру кирпич, обстукиваю от пыли. Надзиратель следит жадно, словно я занимаюсь чем-то невероятно интересным. Кладу кирпич на раствор, подтягиваю его к соседнему. Надзиратель бдит, вытянувшись в струнку, напряжённый, как школьник перед свиданием. Стучу рукояткой мастерка по кирпичу, подгребаю растёкшийся раствор. У надзирателя вид, будто он словил оргазм …

…Просыпаюсь я всякий раз в одинаковой позе – свисая затёкшей рукой с полотняного гамака. Сколько нас в этом общежитии – неведомо. За мутным стеклом темень. Здесь всегда темно и мрачно – ущербная Луна прячется за плотными облаками. Гена спит по соседству, храп действует на меня бодряще, как будильник. Работать пора, работать. Вставай, Гена. Надо чем-то занимать это чёртово бесконечное время…

***

В следующий раз Паша очнулся в темноте. Тело было лёгким, отдохнувшим, в голове больше не звенело. Ему захотелось резко вскочить с кровати, но он вовремя остановил себя. Алёна предупреждала, что движения должны быть плавными. Паша, не спеша сел, содрал с запястья какие-то медицинские липучки, вызвав тревожные всплески диаграмм на аппаратуре. На черта его всякий раз кладут в этот бокс? Укольчик могут и в его комнате поставить, диван там не в пример удобнее этого больничного катафалка. А сейчас тащиться через три этажа к себе, да ещё в дурацкой пижаме. Паша соскользнул в тапки, стоявшие как надо, прямо на пересечении кривой «ноги на кровати» – «ноги в тапках». И тут до него дошло, что он помнит всё. Или почти всё.

Этот мир немилосерден к больным и уродам, равно как и к гениям. А уж если эти качества соединяются в одном… Его жизнь разделилась на до путешествия куда-то за пределы мира и после.

Визит к Юсефу и его лихорадочная «помощь» помнились как нечто совсем далёкое, словно зыбкое отражение на дне колодца. Где Паша мыкался после прыжка в конец света, не знал никто. Первые дни он бредил, эти записи Аслан ему прокручивал. Но Паша не узнавал ни свой голос, ни реальности за этими словами. Словно кто-то в бреду читал кусочки из страшной книги без начала и конца.

Мига возвращения он тоже толком не помнил – только проклятая полная Луна, что меняла оттенки, теребя глубинные струны души. Он очутился где-то в спальных районах Москвы 6 апреля 2087 года, ровно за месяц до Вспышки и через считанные минуты после предыдущего цикла.

Повинуясь внутреннему импульсу, он побрёл мимо одинаковых высоток к конкретным дому, этажу и подъезду. Пашу вело какое-то невероятное чутье, которому он из-за истощённости и слабости не мог и не хотел сопротивляться.

Дверь ему открыл чудаковатого вида человек – очень высокий, почти упирающийся в притолоку, длинноволосый мужчина в долгополой расшитой рубахе, вызывающей ассоциации одновременно с мексиканским пончо и косовороткой старорусского добра молодца.

Увидев на пороге Пашу, он воздел руки горе и выдал:

– Я звал – ты пришёл.

Остальное Паша помнил ещё более смутно – внутренний навигатор, видимо решив, что выполнил свою миссию, отключился, и вконец обессиленный он рухнул в цепкие руки мексиканского добра молодца. А потом… Потом он оказался здесь.

Паша прошлёпал в тапочках к туалетной комнате и включил мягкий ночной свет. Из зеркала на него глянуло суровое лицо повидавшего жизнь человека. Седые пряди волос в полумраке выглядели жутковато. Паша ополоснул лицо холодной водой.

– Проснулся?

Это пришла Алёна. Чем-то она ему напоминала Асю – такая же заботливость и чудная мягкость.

– Да, – ответил он. – Что Аслан?

– Здесь. Сидит под звёздами.

– Романтик.

– Есть немного, – улыбнулась Алёна.

Паша хотел спросить, в каких они отношениях, но опять сдержался. Ему стало неловко.

– Пойду проведаю, – сказал он.

– Сейчас, – остановила Алёна, прикладывая палец к сонной артерии. – Пульс в норме. Лучше накинь куртку, прохладно.

– Спасибо.

***

…Меня убивают механистично, без особой злобы и садизма. Три надзирателя наносят удары попеременно, обездвиживая и выводя из строя внутренние органы. Боль глухая, словно под сильной анестезией. Смотрю, как хлещет кровь из полуоторванной руки и вяло думаю, почему я до сих пор не потерял сознание. Умираю. Мне снятся серые двумерные сны без смысла и сюжета, словно смотрю на грязно-белую экранную рябь. И я просыпаюсь на полотняном гамаке под храп Гены. Опять…

«Понимаешь, Пашка, мы все тут заключённые. Что я, что ты, что надзиратели эти». Гена ловко орудует мастерком, не переставая говорить. «Мир такой, сумасшедший. Тюрьма, из которой выхода нет, ни нам, ни надзирателям. Мы здесь навечно заперты. В аду мы, Пашка. Просто в аду...»

***

Надо отдать должное современной медицине – на ноги в физическом смысле его поставили меньше, чем за сутки. В остальном же всё оставалось не столь радужным. Когда Паша более-менее пришёл в себя, его лично посетил Аслан. Молодой, всего на пару лет старше Паши, дозорный явился на порог палаты, как на свидание – в новеньком костюме с иголочки, держа в руках бутылку вина и два бокала.

Аслан, заметив настороженный взгляд Паши, лучезарно улыбнулся. И, видимо, хотел махнуть рукой, но потерял равновесие и, станцевав на полу брейк-данс, наконец рухнул. С пола раздалась витиеватая брань на незнакомом языке.

– Не ушибся? – спросил Паша, сдерживая смех.

– Терпимо, – хмуро отозвался тот, поднимаясь на ноги. – Зачем так полы мыть, а? Скользко! Шею чуть не сломал. Меня Аслан зовут.

– Сергей Евгеньевич Егоров, – по инерции представился Паша.

– Можешь не маскироваться, – отмахнулся Аслан. – Я знаю, что ты Павел. Выпьем за знакомство?

– Вино?

– Ни в коем случае! Эмиз!

Аслан поставил бокалы на столик рядом с больничной кроватью.

– Эмиз означает эликсир молодости и здоровья, – наставительно проговорил он, разливая напиток. – В Татарстане давно придумали, с тех пор во всем мире пьют. Сначала был как лекарственный бальзам, теперь праздничный напиток. Виноградная лоза, но ни грана алкоголя. Халяль жи есть!

– Я не мусульманин, – заметил Паша, с любопытством наблюдая за манипуляциями Аслана.

– С религией у лунников вообще сложно, – дипломатично ответил тот. – Но тебе алкоголя пока нельзя, а это – полезно. За знакомство!