Я живу в октябре

Кромешник

Мальчик осторожно брёл по каменистому берегу. Солнце клонилось к закату, играя бликами на удивительно спокойной морской глади. Идти было непросто. Валунчики, покрытые зелёными водорослями, скользили. Того и гляди, сорвётся ступня, напорешься на острую кромку. Плохо будет. Кожаные поршни на ногах поистрепались, один неосторожный шаг и порвутся. Приходилось тщательно выбирать, куда ступать.

Вода плескалась чуть-чуть, жирные чайки лениво покачивались на слабой волне, не обращая внимания на рыбьи всплески. Мальчик поглядел на них с завистью. Брат Филька сейчас зуйком на отцовском карбасе, на промысле. Работа, конечно, трудная – и снасти чинить, и обед готовить, зато дело мужское, правильное. Когда-то дрались они с Филей, мать завсегда на них ругалась. Сейчас-то бы не дрался. Не увидеть ему Филю никогда, и самому в зуйки на большую воду не пойти. Грешник, потому что. Мальчик подтянул великоватую братнину верховицу.

Небо густело синевой. Полоска на западе ещё горела оранжевым, но над головой синь уже начинала перетекать в черноту. Сосновый лес сонно ждал ночного покоя. Вон макушки качаются медленно-медленно. Так кошка на печке дремлет. Глаза сожмурит, а потом морда вниз «тюк», и котейка проснётся, встрепенётся. А потом опять сомлеет. Хорошо сейчас в избе. Печь натоплена, аж жаром обдает, если близко стать. Мать рыбник испекла, духовито в горнице, Ваську из лесу ждёт. А Васька из лесу да к морю, да бегом сюда, ушёл из дому. Скучно матери-то и тревожно. Мысли от Васьки к отцу с Филькой перекидываются. Как там в море на карбасе? Тишь обманчива, того и гляди сиверко задует. Встаёт мать к лампадке и молится. Так жалостливо стало Ваське, он даже замер. Может назад повернуть? Мало у него таких дней осталось-то. Когда совсем подрастёт, нельзя будет в доме оставаться, в первый же день убегать придётся.

Не один он такой бедовый у Бела моря. Дед Харитон сказывает, что община никогда не оскудевала – одни приходят, другие уходят, но полтора-два десятка с окрестных селений постоянно каются в лесной часовенке. Когда полный месяц настаёт, то собираются горемыки вместе, кто может.

Дед Харитон говорит, что наказанные мы по делу. Кто по своим грехам, а кто не успел ещё в этой жизни нагрешить, тот, значит, за родительские. Деду Харитону виднее, он бобылём да в пустыньке третий десяток живёт. Как наказание пало, так и живёт. Ваське также жить – годами на безлюдном берегу, без батьки да без матки. Он представил, как седым беззубым старцем бредёт по булыжникам, озноб пробрал до костей, даром что верховица зимняя.

– Ай!

Нога подвернулась, и он неуклюже съехал на камни.

– Эх, мырьё болотное!

Поршни-то выдержали, а верховицу Васька изгадил. Мать заругает, ох заругает.

Погоди-ка! Сегодня же августу-то конец! Завтра Васька проснётся и всё сызнова будет. Тягостные мысли схлынули, и он, заулыбавшись, бойчее зашагал по берегу. До часовенки рукой подать уже – вон за большим камнем тропа зачинается.

***

Пономарь бормотал вечерние молитвы. Остальные, изредка крестясь, стояли молча. Молитвенные часы и псалтырь читали по очереди и всё по памяти. Грамоте немногие научены, да и не натаскаешься сюда книг, всё равно как срок придёт, вернуться на свои места.

Васька шевелил губами, повторяя за пономарём. Он тоже почти всю службу наизусть вызубрил. Рядом опирался на клюку морщинистыми руками дед Харитон. Старый совсем становится. Как помрёт, осиротеет община. Кто дальше-то по старшинству? Стрелец? Вон в углу примостился, глаза прикрыл. Борода у Стрельца богатая, во все стороны раздаётся. Он назло её не стрижёт. Как сбежал от царя Петра на Бело море, так и живёт тут, волосья во все стороны распутил, да крестится двумя перстами. Годов ему немало, он сильно старше отца Григория. Батюшка-то молодой совсем, всего два года среди нас, чуть раньше Васьки появился. Свезло грешникам, говорит дед Харитон. Поп из своих – это великое дело. Исповедоваться и причащаться без стеснения можно.

Батюшки пока нет. Он в этот день поздно приходит. Пока службу в селе отслужит да пока дойдёт. Попадья у него молодая, но болящая, позаботиться надо. Конечно, толку во всём этом мало. Наутро ничего не изменится, всё к началу вернётся, заботься – не заботься. Но сердцу-то не прикажешь. Понимал Васька отца Григория.

На крышу упала и покатилась перестуком шишка. Прихожане невольно вздрогнули, задирая голову.

– Не боись, зуек, – хмыкнул негромко Стрелец. – Чать сюда не полезет.

Пономарь покрутил головой и продолжил молитву. Прихожане, боязливо прислушиваясь к происходящему за стенами, часто крестились. Беда у общины. Когда Васька только-только в грешники записался, повадился к ним Кромешник. Дед Харитон сказывал, что давным-давно уже случалось такое. Появлялась ночная тварь, что утаскивала человеков во мрак и там губила. Находят убиенных бледными до белизны, будто ни кровинки не осталось. А облик спокойный, словно спать легли, а не смерть приняли. Чудище это появляется в полнолуние и норовит схватить кого-нибудь из грешников. Обычных людей тоже охотит, но реже. Для неё обычные-то как язишка в сравнении с сёмгой.

Так дед Харитон сказывает. Но даже он не видел, каков этот кромешник обликом. Никто не успевал рассказать, никто толком не успевал развидеть. Баяли, что тварь креста боится, значит во святую церкву не пожалует. А кто дома остаётся, запершись, того может и не пощадить. В том месяце бабка Настасья через лес одна шла, так ей привиделось, как туча чёрная над ней нависла, холодом обдала так, что ноги-то отнялись. Ей на спасение Прохор по той же тропе шёл, спугнул кромешника, а потом и отец Григорий подоспел. Бабке, правда, мало верили. Лет ей было много, заговаривалась часто. Но в позапрошлый раз старик-юровщик пропал. Сказал всем, что не бросит промысел, всё поровну смерть будет. Так и нашли его в сентябрьский денёк в рыбацкой хижине – тулился в углу, словно спастись хотел. Мало нам бед, мало горестей, так ещё кромешник. Может и поэтому все так охотно сбивались в полнолунную ночь сюда в часовенку. Так овцы друг к другу в овине жмутся, если волка почуют. Вместе и оборониться можно. У Стрельца пищаль есть, да пуль с порохом запас. Прохор с вилами приходит, у притвора всегда два топора лежат. Не посмеет кромешник в часовенку пролезть.

Вот только отец Григорий запаздывает. Не заблудил бы, а то попадёт в лапы к чудищу. Васька представил, как бежит батюшка по лесной тропе, в рясе путаясь. А сзади во тьме кромешник чернится, да всё ближе-ближе. Глаза у кромешника углями краснеются, дыхание тяжелое, сиплое, смрадом веет. Вот-вот настигнет беглеца, да как бросится на спину. А часовенка впереди еле-еле светится. Ещё бежать и бежать до неё. Эх, не поспеть батюшке до света. Беги же!

– Эй! – шепнул дед Харитон, дёрнув Ваську за рукав. – Сомлел, что ли?

Васька вздрогнул. И вправду сомлел. Стоял-стоял, молитвенный шёпот заслушался, согрелся, да уснул. Он осторожно, чтобы не потревожить прихожан, стянул с себя верховицу. В оконцах, затянутых бычьим пузырём, серебрилось. Месяц уж вступал в свою силу. Значит недолго осталось их ночному бдению, скоро вернётся Васька к началу августа. Начнётся его жизнь заново на целый месяц.

– Слышь?

Это Стрелец к деду Харитону шаг сделал. Прислушался Васька, да и все прислушались – то ли ветер разгулялся, то ли какой-то шум пробивается сквозь лесные голоса.

– Не батюшка ли кричит? – хрипло спросил Прохор.

– Прийти уж должон, – поддержала бабка Настасья. – Я вот давеча тоже по лесу одна шла…

Остальные встревоженно шушукались.

– Тихо! – отмахнулся дед Харитон, оставляя клюку и берясь за топор. – Послухаем.

Он отодвинул засов и распахнул дверь. В серебряной темноте проёма лениво покачивались еловые ветки. Утоптанная тропка привычно терялась меж стволов. Лес молчал, убаюканный плеском большой воды.

– Слышь? – повторил Стрелец.

В тиши послышался тонкий вскрик, словно раненая чайка зовёт на помощь.

– Близко, – сказал дед Харитон. – Гриша это.

– Надо встречь пойти, – предложил Стрелец.

Грешники отпрянули ближе к иконостасу. Прохор кашлянул, но ничего не сказал.

– Эх, вы, гнусы амбарные, – криво усмехнулся Стрелец. – Пошли, Харитон.

– Я тоже пойду, – сказал Васька.

– Охолонь, зуёк, – отмахнулся Стрелец.

– На пороге стой, Васька – велел дед Харитон. – Жагру возьми да посвети, чтоб ярче было. Пономарь, мальцу фитиль запалишь. С Богом!

Шагнули они за порог, и словно похолодало в часовенке. Притихли все, слышно, как свечи потрескивают. Смотрят, как Харитоном со Стрельцом в лес идут. И пономарь тоже замер, прислушивается.

Васька подхватил палку, обмотанную масляными тряпицами да вторую взял про запас.

– Запали!

Тонко получилось крикнуть, по-мальчишески. Но пономарь, воровато оглянувшись, послушался и остальные промолчали. Стыдно, наверное. Вон Прохор бороду гладит, на Ваську не смотрит. Боятся кромешника.

Взялся Васька за жагру и шагнул за порог. Теперь видно его будет. Не потеряются отец Григорий сотоварищи.

Криков более не было слышно. Только ночные ветры пошумливали, играя с лесными верхушками, да где-то мерно плескалась студёное море. Вне стен заметно дуло, без верховицы становилось зябко. Васька подтянул жагру поближе, пусть греет.

В темноте послышались невнятные голоса. Васька махнул жагрой раз-другой.

– Идут! – крикнул он.

Из темноты показались три силуэта. Харитон и Стрелец тащили на плечах хромающего священника.

– Сюда! – снова крикнул Васька. Его охватил азарт. Где-то тут бродит-ходит опасный зверь, а Васька стоит на страже. Он сделал несколько шагов вперёд, выходя на тропу, и будто пудовый мешок свалился ему на спину, сшибая с ног. Ваську обдало леденящим холодом. Выбитая из рук жагра рассыпалась искрами по земле и укатилась догорать во мху. Васька, кажется, кричал, но в ушах гудело слишком громко, он ничего не слышал. Руки и ноги не слушались, он бессильно свалился на землю и краем глаза видел, как медленно, почему-то очень медленно, два силуэта, путаясь друг в друге, оседают на землю, а третий – дед Харитон, замахивается тускло блеснувшим топором на чёрный сгусток, что несётся к нему. Но сгусток черноты перемещался быстрее – вот он, увернувшись от топора, впился в грудь деда Харитона и потащил обмякшее тело в чащу.

– Ааа! – это от ушей отлегло. Васька вскочил на ноги.

В стороне отчаянно ругался Стрелец, а деда Харитона уже и не видать. Только ликующий жуткий вопль удаляется прочь.

Васька схватился за жагру и бросился вслед. Пламя разошлось, но Васька бежал быстро, так что свет не успевал рассеивать темноту. Он еле успевал уворачиваться от веток, перепрыгивать через корни и лежалые стволы. Ему казалось, что бежит он долго, хотя на деле всего-ничего – с тропы, да по мху, шагов пятьдесят.

Где кромешник? Где дед Харитон? Куда бежать-то?

Васька остановился, подняв жагру повыше.

– Где? А?

Но только тяжёлое дыхание своё слышно. Нет никого. Нету деда Харитона.

– Нет! – снова крикнул он. И тут же заметил лежащее под еловой веткой тело. Старик лежал лицом вниз, вывернув руки над головой. А над ним висел Кромешник, закутанный в темноту, словно в монаший подрясник.