Достойно есть

Чтение пятое. Овечий хлев

Так сказал мой народ: справедливость, которой меня научили, я соблюдал, но века за веками оставался сидеть в наготе у закрытых ворот овечьего хлева. Паства голос мой узнавала и отвечала на каждый мой посвист, встрепенувшись и блея. Но другие всегда, и обычно те самые, что хвалили моё терпенье, прыгали с деревьев и через ограды и первыми ставили ногу свою на средину овечьего хлева. Я же вечно нагой и паствы лишённый, – простонал мой народ. И сверкнул у него на зубах древний голод, и душа его затрещала под грузом обиды, как щебёнка трещит под башмаком обречённого.

Тогда те, кому многое ведать дано, испугались этого треска. Ибо всякую примету знают они в мелочах и, бывает, за многие вёрсты чуют поживу. Немедля они подвязали лживые плесницы к стопам. И одни хватали других, и тянули за руки и за ноги, и твердили такие слова: хороши и достойны ваши труды, но вот – затворены перед вами ворота овечьего хлева. Занесите же руку, и мы вместе с вами, и наша забота – раздобыть вам огонь и железо. Домов не щадите, семей не жалейте, и ни разу перед голосом сына или отца или малого брата не отступайте. Ежели кто из вас убоится, или жалость проявит, или отступит назад, пусть знает: горе ему, и обрушится ему на главу тот огонь, что мы принесли, и железо.

И прежде чем домолвили они слово своё, начала изменяться погода: вдали, в черноте облачных гряд, и вблизи, в тесноте человеческих стад. Словно ветер понизу шёл, завывая, и пустые тела оставлял, без проблеска памяти. Голова посиневшая и бессловесная задрана вверх, а рука глубоко запрятана в карман и вцепилась в кусок железа, и огня, и чего там ещё, с остриём и лезвием бритвенным. И пошли друг на друга, друг друга не узнавая. И в отца целился сын, и в меньшого брата целился старший. Так что ополовинилось много семей, и многие женщины оделись в чёрное кряду по два и три раза. А когда ты хотел в сторонку шагнуть – пустота. Только ветер, гудящий в стропилах, и от редких обожжённых камней дымы там и сям, пасущиеся на трупах убитых.

Тридцать месяцев и три продолжалась Беда и дольше. И ломились в ворота овечьего хлева, пытаясь открыть их. И не было слышно овечьего голоса, кроме как из-под ножа. И не было слышно скрипа ворот, кроме как в тот час, когда они покосились в последнем огне и сгорели. Ибо это народ мой – ворота, и народ мой – хлев, и народ мой – паства овечья.

10

Обагрила мне душу кровь любви
Осенили радости несказанные
Окислился я от духоты
• человечьей
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя
Подстерёг меня в синеве морской
Бомбардирский трёхмачтовик и палил по мне
Тем и грешен я что душа моя
• полюбила
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя
Раз июльским днём распахнулись вдруг
Два больших зрачка её у меня в груди
Непорочной жизнью меня
• озаряя
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя
И с тех пор обрушилось супротив меня
Всех веков неистовство с криком яростным
«Кто узрел тебя – тот в крови
• сущ и в камне»
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя
Я родной земле опять уподобился
На камнях расцвёл я и возвысился
За пролитую кровь я плачу
• только светом
Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя.

XV

Боже мой Ты меня возжелал и вот я Тебе воздаю
Извинения я не просил
уговоров не принял
и пустыню я вынес легко словно камешек малый
Что ещё что ещё что ещё суждено мне?
Отары деревьев веду я к объятьям Твоим
и Заря прежде чем я успею
цепляет их сетью и прочь далеко угоняет
та, которой Ты Сам возжелал!
Холмы с крепостями и морские просторы с садами
на ветру закрепляю я
и колокол их выпивает медлительный послеполуденный
тот, которого Ты возжелал!
Я траву поднимаю как будто кричу всем рассудком
но смотри снова жухнет она
от июльского зноя
которого Ты возжелал!
Что ж теперь что ещё суждено мне?
Се: Ты говоришь и я становлюсь справедливее.
Я камень мечу из пращи и он ударяет меня.
В рудники заглубляюсь и сразу же в небе тружусь.
И охочусь на птиц и под тяжестью их исчезаю.
Боже мой Ты меня возжелал и вот я Тебе воздаю.
Все явления мира которые сущи в Тебе
дни и ночи
и солнца, и звёзды, покой и шторма
возвращаю я в строй и бросаю их против
самой смерти своей
той, которую Ты возжелал!

XVI

Спозаранку я страсти свои разбудил
спозаранку свой тополь зажёг я
прямо в море вошёл я ладонь простирая вперёд
там и встал я один:
Ты подул и меня окружили ветра штормовые
по одной моих птиц Ты забрал —
Ты призвал меня, Боже, и разве могу я уйти?
Посмотрел я в грядущие годы и месяцы
что вернутся уже без меня
и так крепко себя укусил
что почуял, как кровь моя медленно брызгает ввысь
и сочится из дней моих будущих.
Раскопал я в земле час вины моей тяжкой
и трясясь жертву на руки взял
и так нежно я с ней говорил
что глаза её вновь отворились и медленно капли росы
уронили на землю вины моей тяжкой.
Повалил я на ложе любви темноту
обнажив в своём разуме все проявления мира
и так мощно я семя излил
что женщины вышли на солнце и медленно схватки у них
начались порождая всё зримое.
Ты призвал меня, Боже, и разве могу я уйти?
Спозаранку я страсти свои разбудил
спозаранку свой тополь зажёг я
прямо в море вошёл я ладонь простирая вперёд
там и встал я один:
Ты подул и желание вспыхнуло в сердце моём
по одной мои птицы ко мне возвратились!

11

В Монахи постригусь цветущего обряда
И кротко послужу собору певчих птиц
На бденье Смоковниц ходить я буду за полночь
Над росами носить в подоле рясы
Голубизну румянец и сирень
И капельки бесстрашных вод сияньем
Я просвечивать буду, бесстрашнейший.
Иконами возьму я девушек пречистых
Одетых только далью моря точно льном
Я вымолю своей невинности древесное
Наитие и мышцы как у зверя
Любое зло и низость и тоску
Из ретиво́го моего из сердца
Я вытравливать буду, ретивейший.
Минуют времена великих беззаконий
Корысти и цены ударов и обид
И крови Буцефал взыграет разъярившийся
Прозрачные мечты мои лягая
Любовь и свет и мужество моё
И чуя их строптивый нрав он ржаньем
Отзовётся и храпом, строптивейший.
И вот в шестом часу возвысившихся лилий
Предстанут Времена перед моим судом
Из глаз моих взойдёт неназванная заповедь:
Он будет жить наш мир или не будет
Как Рождество как Вечность и как Бог
По справедливости души я буду
Проповедовать их, справедливейший.