Перед заморозками

5

Вдруг Линде вспомнилась мать Анны, Генриетта.

Худая, почти тощая женщина с порывистыми, нервными движениями. Линда всегда относилась к ней с некоторой опаской — ей почему-то казалось, что мать Анны похожа на хрупкую вазу, что она может разбиться от чересчур громкого голоса или от того, что кто-то нарушит покой, который, как казалось, был для нее важнее всего на свете.

Линда помнила день, когда она впервые пришла к Анне домой. Ей было тогда лет восемь или девять. Анна училась в параллельном классе, и сейчас уже никто из них не мог бы сказать, почему их потянуло друг к другу. Потянуло, и все, подумала Линда. Кто-то наверху набрасывает на людей невидимые веревочки и связывает их вместе. Так случилось и с нами. Мы были совершенно неразлучны, пока этот угреватый мальчишка не встал между нами, когда мы обе в него влюбились.

Исчезнувший отец Анны присутствовал только в виде выцветших фотографий. Но на поверхности и снимков не было — Генриетта позаботилась, чтобы в доме не было никаких следов, как будто хотела этим сказать дочери, что о возвращении отца даже мечтать незачем. Он исчез, чтобы никогда не вернуться. Анна прятала его фотографии в комоде, под нижним бельем. Линда припоминала длинноволосого мужчину в очках. Он смотрел в объектив с таким видом, словно его снимали вопреки его желанию. Со стороны Анны это было проявлением высшего доверия — показать ей эти снимки. К тому времени, когда они подружились, отец вот уже два года как исчез. Анна все время вела молчаливую борьбу со стремлением матери уничтожить все, напоминающее о муже, — и в доме, и в жизни. Как-то раз, когда она собрала последние из остававшихся его вещей в бумажный пакет и вынесла в подвал вместе с мусором, Анна ночью пошла туда и достала пару башмаков и сорочку. И спрятала их под кроватью. В глазах Линды вся эта история с исчезновением отца выглядела увлекательным приключением. Тогда ей иной раз хотелось, чтобы все стало наоборот, чтобы это не Аннин отец, а ее вечно ссорящиеся родители в один прекрасный день испарились бы, как два облачка дыма в голубом небе.

Они сели на диван. Анна откинулась на спинку, лицо ее оказалось в тени.

— Как прошел бал?

— В самый разгар мы узнали, что убили полицейского. Тут все и кончилось. Но платье всем понравилось.

Знакомо, подумала Линда. Анна никогда не приступает прямо к делу. Если у нее есть что сказать, она всегда будет ходить вокруг да около.

— А как мама? — спросила Линда.

— Нормально. — Анна вздрогнула от собственных слов. — «Нормально»… Что значит — «нормально»? Хуже, чем когда-либо. Два года она уже сочиняет реквием по своей жизни, она называет его «Безымянная месса». Дважды уже пыталась сжечь ноты, но в последнюю секунду выхватывала из камина. Ее уверенность в себе примерно на таком же уровне, как у человека с единственным зубом во рту.

— И что за музыка?

— Почти ничего не могу сказать. Иногда она начинала напевать мне отдельные куски. Но только в те редкие моменты, когда ей начинало казаться, что ее работа чего-то стоит. Но никакой мелодии мне так никогда и не удалось уловить. А разве бывает музыка без мелодии? Ее музыка похожа на крик, как будто бы кто-то колет тебя иголкой или бьет. Никогда в жизни не поверю, что кому-то захочется это слушать. Но меня восхищает, что она не сдается. Я дважды предлагала ей заняться чем-нибудь другим, ведь ей нет еще и пятидесяти. Оба раза она бросалась на меня чуть не с кулаками, царапалась и плевалась. Мне тогда казалось, что она сходит с ума.

Анна осеклась на полуслове, как будто вдруг испугалась, что рассказала что-то лишнее. Линда ждала продолжения. Ей вспомнилось, что у них когда-то уже был похожий разговор, когда вдруг выяснилось, что они влюблены в одного и того же мальчика. Никто тогда не хотел начинать разговор. Обе молчали, сдерживая дыхание. Обеим было страшно — на карту была поставлена их дружба. Тогда это молчание продолжалось до поздней ночи. Это было на Мариагатан. Мать Линды к тому времени уже уехала вместе со своими чемоданами, а отец пропадал где-то в лесах у озера Кадешён — ловил психа, избившего водителя такси. Линда даже вспомнила, что тогда от Анны слабо пахло ванилью. Разве есть духи с запахом ванили? Или, может быть, это такое мыло? Она не спросила тогда и не собиралась спрашивать теперь.

Анна сменила позу, и лицо ее оказалось на свету.

— У тебя никогда не было чувства, что ты вот-вот сойдешь с ума?

— Каждый день.

Анна раздраженно тряхнула головой:

— Я не шучу. Я говорю серьезно.

Линде стало неудобно.

— Было такое. Ты же знаешь.

— Да, ты резала себе вены. И вылезала на парапет моста. Но это отчаяние. Это разные вещи. Каждый человек хоть раз в жизни впадает в отчаяние. Это как набросок взрослой жизни. Если человек никогда не стоял у моря и не выл на луну, выкрикивая проклятия своим родителям, он никогда не станет взрослым. Принц и принцесса Беспечальные — пропащие существа. Им словно сделали анестезирующий укол в душу. Мы, живые люди, знаем, что такое горе.

Линда позавидовала, как Анна формулирует свои мысли. Язык и мысли, подумала она. Если бы мне вдруг захотелось так же красиво излагать, как она, пришлось бы сесть за стол и долго записывать и править.

— В таком случае я никогда не боялась сойти с ума, — сказала она.

Анна встала и подошла к окну. Потом вернулась на диван. Все похожи на своих родителей, подумала Анна. Точно так же делает ее мать, чтобы побороть тревогу. К окну — и назад. Отец прижимает кулаки к груди, Мона трет нос. А что делал дед? Дед не сжимал кулаки и не бегал к окну. Он плевал на все и продолжал писать свои скверные картины.

— Мне кажется, вчера на улице в Мальмё я видела отца, — вдруг сказала Анна.

Линда наморщила лоб, ожидая продолжения. Но продолжения не последовало.

— Тебе кажется, что вчера ты видела отца на улице в Мальмё?

— Да.

Линда задумалась.

— Но ты же никогда его не видела? Впрочем, нет, видела, но ты тогда была еще совсем маленькой, чтобы что-то запомнить.

— У меня есть фотографии.

Линда посчитала в уме.

— С тех пор как он исчез, прошло двадцать пять лет.

— Двадцать четыре.

— Хорошо, двадцать четыре. Как выглядит человек через двадцать четыре года? Никто не знает. Думаю, что он изменился.

— И все равно — это был он.

— Я даже не знала, что ты вчера была в Мальмё. Я думала, ты едешь в Лунд. Экзамен, или что у тебя там.

Анна задумчиво разглядывала ее:

— Ты мне не веришь.

— Ты и сама себе не веришь.

— Это был мой отец.

Она села.

— Ты права — я была в Лунде. Но когда я приехала оттуда в Мальмё, что-то случилось на железной дороге, и отменили поезд. У меня ни с того ни с сего появилось два свободных часа. Я разозлилась — ненавижу ждать. Никогда не понимала этой мудрости, что время нельзя ни потерять, ни накопить. Понятно, что пока ждешь, можно заняться чем-то другим. Но я разозлилась. Пошла в город — просто так, без всякой цели. Просто скоротать эти дурацкие два часа. Купила совершенно не нужную мне пару чулок. Около отеля «Санкт-Йорген» упала какая-то женщина. Я даже не подошла, мне от этого всегда плохо делается, когда кто-то вдруг заболевает, или вот так падает ни с того ни с сего. Юбка задралась, и меня возмутило, что никто ее не поправит. Я была уверена, что она мертва. А люди… они стояли вокруг и пялились на нее, как будто это был какой-то выброшенный на берег мертвый зверь. Я ушла оттуда, пошла к Треугольнику[4] и зашла в отель, чтобы подняться наверх в стеклянном лифте. Я часто захожу туда, когда я в Мальмё — как будто в стеклянном воздушном шаре возносишься на небо. Но в этот раз не вышло. Теперь лифт открывается только ключом от номера. Я совершенно растерялась, как будто у меня отняли любимую игрушку. Села в кресло у окна и решила, что посижу здесь до поезда.

И тогда я его увидела. Он стоял на улице. Внезапно поднялся сильный ветер, такой, что даже стекла задрожали. Я подняла глаза — он стоял на тротуаре и смотрел прямо на меня. Наши взгляды встретились, и мы секунд пять глазели друг на друга, не шевелясь. Потом он опустил глаза и ушел. Я была настолько потрясена, что не догадалась за ним последовать. Да в ту минуту я и не поверила, что это он. Игра света, галлюцинация… такое случается, когда думаешь, что видишь какого-то старого знакомого, а это совершенно чужой человек, случайный прохожий. Но когда я выскочила на улицу, его, конечно, уже не было. Я пошла назад на станцию, кралась по улице, как хищник, пытаясь чуть ли не по запаху найти, где он. Но его нигде не было. Я была настолько взволнована, расстроена… я пропустила этот поезд и еще раз прошла все улицы в центре. Не нашла, конечно. И все равно я уверена, что это был он. Это мой отец стоял там, на улице. Он старше, чем на фотографиях. Но мне словно удалось выудить из памяти еще один ящик с фотографиями, фотографиями, которых я никогда раньше не видела. Это был он, я совершенно убеждена. Мама как-то описывала его взгляд — он всегда, перед тем, как что-то сказать, заводил глаза к небу. И он именно это и проделал, пока стоял там, на другой стороне улицы. У него теперь не такие длинные волосы, как тогда, когда он исчез, другие очки, не те в толстой черной оправе, а совсем без оправы… Это был он. Я знаю точно. Я позвонила тебе, потому что мне надо было с тобой поговорить, чтобы не сойти с ума. Это был мой отец. И ведь не только я его узнала, это он первый увидел меня и остановился, потому что тоже узнал.

Как поняла Линда, у Анны нет ни малейших сомнений — из окна отеля на Треугольнике она видела своего отца. Линда попыталась вспомнить, что они проходили в институте про свойства памяти, о том, как следует оценивать показания свидетелей, о невольных добавлениях и просто иллюзиях. Она вспомнила, что она знала о теории распознавания образа и тех компьютерных упражнениях, которыми их заставляли заниматься в Высшей школе полиции. Каждый должен был с помощью компьютера спрогнозировать изображение себя самого через двадцать лет. Линда вдруг увидела, что с годами она станет все больше похожа на своего отца, может быть, даже на деда. Мы идем по пути отцов и праотцов, подумала она тогда. Где-то в наших лицах все время проскальзывают черты всех наших предков. Если в детстве ребенок похож на мать, в старости он становится похожим на отца. Когда человек видит в своем лице что-то незнакомое, то это черты его давно забытых предков. Но нет, не может быть, что это был отец Анны. Он ни за что бы не опознал свою дочь во взрослой женщине — она же была совсем маленькой, когда он их покинул. Если он, конечно, исподтишка не наблюдал за ней все эти годы, так, что она ничего не подозревала.

Линда припомнила все, что знала об Эрике Вестине. Родители Анны были очень молоды, когда она родилась. Оба — уроженцы больших городов, но волна движения «зеленой невинности» увлекла их в смоландскую глушь. Линда слабо припоминала, что у Эрика Вестина были прекрасные руки — он делал оригинальные и очень удобные сандалии. Но она также слышала, как мать Анны говорила о нем как о безответственном бездельнике с вечной сигаретой марихуаны во рту, возведшего ничегонеделание в жизненный стиль и совершенно неспособном взять на себя ответственность за ребенка. Но почему он сбежал? Никаких писем, никаких намеков, даже никаких приготовлений к уходу он вроде бы не делал. Исчез — и все. Его разыскивала полиция, но никаких признаков возможного преступления не нашлось.